Комбинация на двоих
События и публикации 11 августа 1992 года комментирует обозреватель Игорь Корольков*
Двадцать лет назад одиннадцатого августа «Независимая газета» опубликовала скандальный материал – письмо бывшего председателя Верховного Совета СССР Анатолия Лукьянова. Написано оно в следственном изоляторе «Матросская тишина» и адресовано Генриху Падве – вице-президенту Международного союза адвокатов и одному из защитников арестованного.
Для тех, кто родился позже средины 80-х, на всякий случай поясню: ГКЧП расшифровывается, как Государственный комитет по чрезвычайному положению. Эта структура была создана вне рамок Конституции. В нее вошли: вице-президент СССР Янаев, первый заместитель председателя Совета обороны СССР Бакланов, председатель КГБ СССР Крючков, премьер-министр СССР Павлов, министр внутренних дел СССР Пуго, председатель Крестьянского союза СССР Стародубцев, президент Ассоциации государственных предприятий и объектов промышленности, строительства, транспорта и связи СССР Тизяков, министр обороны СССР Язов. Кроме Тизякова, все – члены ЦК КПСС.
Лукьянов в ГКЧП не входил, но именно его обращение транслировалось по телевидению вместе с основными документами путчистов.
Члены ГКЧП заявили о том, что президент Горбачев, отдыхавший с семьей в Крыму, тяжело болен и не в состоянии исполнять обязанности главы государства, а потому Комитет берет власть в свои руки. Новый орган объявил в стране чрезвычайное положение, ввел в Москву войска. Ряд депутатов арестовали, демократические газеты – закрыты. Готовился штурм Белого дома и интернирование его защитников и руководства РСФСР во главе с Ельциным.
После провала путча членов ГКЧП и активных участников переворота арестовали. В отношении них возбудили уголовное дело, и на то время, о котором идет речь, практически все они уже ознакомились с материалами завершенного следствия.
Поводом для письма Лукьянова послужил весьма необычный поступок Генриха Падвы: он обратился к своему клиенту с просьбой удовлетворить его просьбу – избавить от возможности в дальнейшем защищать его интересы.
Взаимоотношения адвоката и его клиента – их внутреннее дело. Все вопросы, которые возникают в ходе следствия, они вполне могут обсудить при личной встрече, благо закон не ограничивает их: адвокат вправе посещать арестованного хоть каждый день. Но адвокат обратился к своему доверителю… через СМИ. А обвиняемый ответил ему так же.
Эта переписка очень напоминает сцену из мультфильма про компанию из Простоквашина: кот Матроскин разругался с псом Шариком, и друзья, вместо того, чтобы общаються друг с другом напрямую, через почтальона Печкина посылают друг другу телеграммы.
Генрих Падва – юрист с именем. Мне не раз доводилось видеть его в суде. Чувствующий себя в нормативных документах, как рыба в воде, он всегда отличался глубоким знанием дела, за которое брался, был уравновешен, сдержан и корректен по отношению ко всем участникам процесса. Насколько могу судить о его политических взглядах, Генрих Павлович не поддерживал путчистов, а согласился защищать одного из участников попытки переворота исключительно из тех соображений, что нужно было обеспечить защиту его прав.
Почему же Падва пошел на такой публичный демарш? В «Российской газете» в статье «Мэтр не выходит из игры» за 11 августа его шаг объяснили тем, что известный юрист просто решил привлечь к своей персоне внимание прессы. Эта ирония оказалась не очень удачной: адвокат достаточно известен в стране, чтобы прибегать к столь примитивным уловкам. Причина заключалась в другом. Накануне ИТАР-ТАСС распространило заявление президента Ельцина, в котором тот сказал буквально следующее:
«Никто из заключенных «Матросской тишины» временно освобожден не будет. Стародубцев же отпущен потому, что первый прочитал все тома дела. Мы решили таким образом активизировать остальных».
Как ни крути, а президент, положивший немало сил на формирование в обществе демократических принципов, допустил серьезную промашку. Сделав заявление, Ельцин тем самым показал, что в посткоммунистической России высшее руководство страны в резонансных делах по-прежнему влияет на принятие решений судом. Падва мгновенно воспользовался этой ошибкой. Он заострил внимание общественности на словах президента, придав им скандальность своей просьбой об отставке. Здесь было бы уместно употребить частицу «якобы», потому что на самом деле выходить из дела он, видимо, и не собирался. Письмо, как заявил Генрих Падва, – это продолжение его борьбы за независимость не столько адвокатуры, сколько суда, так как в зависимом суде независимому адвокату делать нечего.
Публичный ответ Лукьянова своему адвокату делает совершенно очевидной их договоренность атаковать президента, выступавшего едва ли не единственным гарантом того, что дело ГКЧП будет доведено до суда.
Я не цитирую письмо Падвы, несмотря на то, что в нем ясно очерчена проблема, как ее видит адвокат. А вот письмо Лукьянова мне представляется весьма интересным! Приведу, на мой взгляд, наиболее любопытные места из него.
Действительно, перед нами уникальная ситуация, когда люди, пришедшие к власти под лозунгами уважения демократии, Конституции и законов, попирают их самым беззастенчивым образом. Идет открытое наступление на принципы разделения властей, независимости суда, на права человека. Как ни прискорбно, но все, видимо, возвращается на круги своя. И когда российский президент заявляет сегодня: «Мы решили», то звучит это как повтор известного нам в течение семи десятилетий изречения: «Мы обменялись и не сочли!» Правда, высшая власть по имени «Мы» была в России и до 1917 года, но даже она не старалась посягать на прерогативы суда, прокурора и адвоката.
То, что дело об августовском кризисе перестало быть делом юридическим и превратилось в чисто политическое преследование, для меня стало очевидным давно – со времени моего незаконного ареста…
Я не признаю себя виновным, и мне не в чем оправдываться. Пусть докажут мою виновность те, кто арестовал меня, возбудил уголовное дело и уже в третий собирается менять формулу обвинения…
И чем дольше будет продолжаться эта недальновидная игра властей, нарушающая принципы правосудия и демократии, тем жестче будет конфронтация, которой и так до краев переполнена чаша общественного терпения…
Что же нам с Вами делать в этой ситуации? Можем ли мы смириться и избрать позицию непротивления злу? Для себя я такой позиции не приемлю…
Пусть борьба за права человека, за правовое государство, за объективность правосудия – очень трудный, а иногда просто опасный путь. Но это единственный путь, достойный честного, уважающего себя юриста».
Не знаю, чего в этом письме больше: ложного пафоса, откровенной демагогии или неприкрытого желания все перевернуть с ног на голову? О попрании демократии рассуждает человек, свою жизнь посвятивший организации, само существование которой противоречило основам демократического общества. В структуре КПСС он был далеко не рядовым человеком: первый заместитель заведующего, а затем и заведующий общим отделом ЦК КПСС; заведующий отделом административных органов ЦК, член ЦК КПСС с 1985 года. Доктор юридических наук, защитивший диссертацию по теме о государственном праве, полагал, что пресловутая шестая статья Конституции, законодательно закрепившая руководящую роль общественной организации, это и есть вершина демократии? Партийный чиновник, контролировавший репрессивный аппарат страны, направленный на подавление малейшего намека на иную точку зрения, отличную от мнения ЦК КПСС, считал, что именно в эти времена в стране было разделение властей? По его убеждению, партия имела право запускать руку в бюджет страны, чтобы поддерживать коммунистические режимы в других странах? Она была вправе тайно снабжать палестинских друзей оружием и обеспечивать зарубежных товарищей по коммунистическому движению фальшивыми документами? Определять, что гражданам можно знать, а чего им знать не полагается? Организовывать процессы над диссидентами, запрещать великую литературу, выкидывать из страны лучших ее граждан? Или изощренно третировать инакомыслящих, как она это делала с Сахаровым или генералом Григоренко? Анатолий Иванович, видимо, совершенно забыл, как его партия, ее руководящее ядро, законы подгоняли под истребление неугодных…
Поразительно: человек, принявший участие в антиконституционном перевороте, свой арест считает попранием Конституции, а самого себя – политическим заключенным!
По законам уголовного права суд над путчистами непременно должен был бы состояться. Общество должно было увидеть: посягнувшие на Конституцию, какого бы ранга они ни достигли, понесли заслуженное наказание. Но политическая ситуация складывалась так, что дело до суда могло и не дойти. Сочувствующих путчистам в структурах государственной власти было слишком много, чтобы можно было рассчитывать на торжество закона и справедливости. Путчистов поддерживали и в Генеральной прокуратуре, которая вела расследование августовских событий, и в Верховном Совете РФ, и, разумеется, в судах. Ельцин это прекрасно понимал. И думаю, пытался оказывать влияние на тех, от кого зависела судьба дела о ГКЧП. Это не правильно. Но что было делать с системой, которую семьдесят с лишним лет формировали такие, как Лукьянов? Всего год существовавшая без КПСС, она еще не избавилась от привитых ей привычек.
Своим открытым письмом бывший член ЦК КПСС Лукьянов продемонстрировал интересный феномен, когда диктаторы (или служившие им) оказавшись под арестом, взывают к демократии и требуют по отношению к себе соблюдения прав человека. В годы своего правления именно права человека они считали ненужным довеском послушного общества.
Адвокат Падва, в годы советской власти мужественно боровшийся за права человека, в результате разыгранной со своим доверителем комбинации, достиг определенных успехов. В том, что Верховный Совет амнистировал всех путчистов, видимо, есть и его заслуга. Но выиграло ли от этого общество?
Игорь Корольков. Работал в «Комсомольской правде», «Известиях», «Российской газете» (1991 год), «Московских новостях». Специализировался на журналистских расследованиях. Лауреат премии Союза журналистов России и Академии свободной прессы.