А Ленин их назвал говном
День за днем. События и публикации 2 сентября 1993 года комментирует обозреватель Игорь Корольков*
В этот день тридцать лет назад «Известия» опубликовали статью «Речь на похоронах интеллигенции». Ее автор — писатель Александр Борщаговский. Тот самый Борщаговский, который написал повесть «Три тополя на Шаболовке», переделанную затем в сценарий ставшего знаменитым фильма «Три тополя на Плющихе». Он родился в Белой Церкви, где протекает тихая, скромная Рось. Я часто бывал в тех местах в 70-х прошлого века. Из всех поездок запомнилась одна.
На крохотной станции Рось, в тупике, стоял вагон-клуб Дорпрофсожа Юго-Западной железной дороги. Поезда там проходили крайне редко, а потому тишина разлилась пленительная, сказочная. Был июнь. Жужжали мухи, метались стрекозы. В селе, раскинувшемся недалеко от застывшего вагона, в мальвах сосредоточенно работали пчелы. Детвора этого села и была посетителем клуба. Малыши по деревянным ступенькам приставной лестницы карабкались в вагон, а заведующий придерживал каждого, чтобы не упал. Заведующим был болезненно худой молодой человек. Возможно, по причине слабого здоровья он и оказался на этой малооплачиваемой и абсолютно бесперспективной должности. Я не помню имени того молодого человека, но до сих пор вижу его костлявые руки, которыми он поднимал в вагон детвору. Гас свет, вспыхивал экран. Дети то затихали, то шуршали как мыши. После кино завклубом раздавал малышам леденцы, купленные на собственные деньги, бумагу, карандаши, и они вместе рисовали.
Завклубом мало говорил, а когда говорил, чувствовалось, что речь дается ему не без усилий. Поэтому он и запомнился мне молчуном.
Тем малышам, которых он угощал леденцами, сегодня за сорок. Думаю, каждый из них запомнил если не самого кажущегося мрачноватым человека, то уж во всяком случае, ту атмосферу, которая царила в вагоне — душевной щедрости и доброты.
Завклубом не отличался большой образованностью, но, по моим представлениям, он, безусловно, был интеллигентом.
Я вспомнил давнюю историю потому, что автор «Известий» свою статью посвятил рассуждениям об этом странном сословии людей. Он, например, рассказал о художнике Юлии Клевере.
«Академик живописи, известный в начале века художник Ю.Ю. Клевер фрахтовал на лето колесный пароходишко и спускался на нем по Москва-реке и Оке к Волге. Плыл неспешно, подогу задерживался на всех пристанях.
Художника ждали. На борту у него сотни пейзажей, живописных этюдов, заготовленных на зиму им и его подмастерьями. Деревенские ждали палубных выставок, бесед с мастером, продажи маленьких полотен по цене, доступной учителям, лекарям, ветеринарам, агрономам, сельскому клиру, всякому рачительному земледельцу. Диковинного парохода нетерпеливо поджидала и деревенская молодежь, те, кто при всем различии индивидуальных судеб образует прослойку жителей, из которых тоже рекрутировалась интеллигенция».
Борщаговский поведал еще об одном славном человеке — Николае Васильевиче Бармине, многолетнем заведующем городской библиотекой в приуральском Ирбите. Тяжело раненый на войне, знаток русской истории и литературы, он видел близкого в каждом читателе, в каждом жителе Ирбита. Предмет его особого внимания, писал автор статьи, — дети и подростки. Тем из них, кто быстро вырастал из «детских штанишек», он в нарушение строгих приказов, преследуемый начальством, открывал двери взрослой городской библиотеки со всеми ее богатствами.
«Но дети Ирбита вырастали, поступали в институты Екатеринбурга, чаще на вечерние факультеты, совмещая занятия с физическим трудом. Книги и пособия нужны были им на надельные сроки для ночных бдений на чужой коммунальной кухне, а суровая инструкция запрещала именно им, вечерникам, выдавать книги на дом…
Сообща с родителями студентов Бармин одолел начальственную тупую тиранию: нужные книги уходили с оказией из Ирбита в Екатеринбург и все в сохранности и в срок возвращались».
Я очень хорошо представляю этого человека — умного, терпеливого, умеющего слушать, понять… Я так хорошо могу его представить, потому что сам встречался с такими людьми. Между ними есть нечто общее.
В начале 90-х судьба свела меня с Владимиром Владимировичем Шевелевым. Мы работали в «Московских новостях» и вдвоем сидели на последнем этаже в маленькой каморке, заставленной шкафами и огромным сейфом, доступа к которому не имел никто. Владимир Владимирович не обладал той известностью, которая сопутствовала его бывшему шефу — Егору Яковлеву. Но именно Шевелев вместе с Яковлевым в 60-х из зачуханного журнала «Советская печать» сделал «Журналист» — эту сенсацию советской журналистики. Когда КПСС нашла издание слишком вольным и изгнала из него редактора, Шевелев ушел вместе с ним. Хотя мог покаяться и остаться, как это сделали некоторые сотрудники. «Я получил великое право, — говорил он, — не подавать руки не уважаемым мною людям».
Владимир Владимирович любил литературу, знал наизусть множество стихов, неплохо пел под гитару… Деликатный, щепетильный, мягкий, он становился твердым и неуступчивым до неузнаваемости, когда речь заходила о глупости и подлости.
Мне кажется, именно о таких, как Шевелев, Юрий Левитанский написал в своем «Ироничном человеке».
«И все-таки сквозь трагический этот век
проходит он, иронический человек.
И можно себе представить его с мечом,
качающимся над слабым его плечом.
Но дело не в том, — как меч у него остер,
а в том — как идет с улыбкою на костер
и как перед этим он произносит: — Да,
горячий денек — не правда ли, господа!»
В конце жизни Владимир Владимирович потерял зрение, но держался настолько достойно, что у меня до сих пор мурашки по спине.
Шевелев тоже был интеллигент. Но кто это? Кого можно отнести согласно советской классификации к тонкой социальной прослойке? С тех пор, как появилось понятие интеллигент, оно обозначало людей, занимающихся интеллектуальным трудом. И только во второй половине ХIХ века его наполнили несколько иным, особым смыслом: интеллигенция — это, прежде всего, не работники умственного труда, а люди высокой умственной и этической культуры. Споры вокруг неприкаянного сословия продолжаются и сегодня. Одни видят в них нравственный императив и цвет нации, другие — в их адрес плюют.
Вот известное высказывание в адрес интеллигенции «вождя мирового пролетариата» Ленина.
«Интеллектуальные силы рабочих и крестьян растут и крепнут в борьбе за свержение буржуазии и ее пособников, интеллигентиков, лакеев капитала, мнящих себя мозгом нации. На деле это не мозг, а говно».
Полный пароход этого, по утверждению юриста Ленина, говна был отправлен из России в сентябре 1922 года. Но его отправляли и позже, и не только пароходами, но и поездами.
Все последующие десятилетия показали, чего лишилась страна и к чему это среди прочих глупостей привело. Но вот высказывание совсем недавнее. Его позволил себе не кто-нибудь, а режиссер Станислав Говорухин.
«Я бы ему (будущему президенту — И.К.) посоветовал вообще не опираться на либеральную интеллигенцию. Вообще. Поскольку она по сути своей предательская. Та часть интеллигенции, которую Ленин обозвал не мозгом нации, а говном нации».
Выходит, с точки зрения Говорухина, и Бердяев, и Ильин, и многие другие философы и мыслители России-то непотребное, без чего стране стало легче жить? Говорухин в полный рост встал рядом с Львом Троцким, так прокомментировавшим высылку цвета российской профессуры: «Мы этих людей выслали потому, что расстрелять их не было повода, а терпеть было невозможно».
К сожалению, за рубеж выслали не всех. Врачей, учителей, инженеров и прочих «интеллигентиков», не имевших международной известности, отправили в отечественные лагеря или просто расстреляли. Говорухин согласен с таким «решением проблемы»?
Я не полностью процитировал режиссера. Там есть и такие слова: «У нас есть настоящая интеллигенция, на которую и надо опираться».
Надо полагать, один из «настоящих интеллигентов» — сам Говорухин. И на него действительно опирается власть. В 2005 году он вступает в «Единую Россию» и от нее избирается депутатом Государственной Думы 6-го созыва, возглавляет комитет по культуре. На выборах президента в 2012 году возглавляет предвыборный штаб Владимира Путина. Он так тесно вошел в соприкосновение с властью, что совершенно потерял все признаки интеллигентности, которыми, возможно, когда-то обладал. Ведь один из главных признаков интеллигентности — находиться в оппозиции к власти. Без такой оппозиции власть глупеет и зарывается.
Быть нравственным мерилом в обществе, устанавливать неписанные правила, которые чиновникам публично нарушать было бы стыдно — вот та трудная роль, которую берут на себя умные и глубоко порядочные люди. Я не могу представить, чтобы, скажем, Андрей Тарковский мог стать депутатом такого парламента, которым сегодня обладает Россия. Я вообще не могу представить, чтобы он стал депутатом любого парламента. Возможно, именно поэтому Станиславу Говорухину, снявшему много добротных фильмов, все же не дано снять ни «Зеркало», ни «Андрея Рублева», ни «Ностальгию».
Близость к власти, видимо, завораживает. Она позволяет не только купаться в лучах венценосцев, но дает вполне осязаемые преимущества. Всего через год после вступления в «Единую Россию» Говорухин получил звание «Народный артист Российской Федерации».
Не гордость, а печаль охватывает меня, когда вижу, как в роскошных залах Кремля глава государства вручает ордена певцам, трагикам, писателям и даже… известному сатирику. На мой взгляд, творческий человек может получать признание от кого угодно — только не из рук власть предержащих. В противном случае — это не что иное, как прикорм.
«Меня поражают, — писал Борщаговский, — громкие жалобы и стенания по поводу нынешней обделенности интеллигенции вниманием и заботой властей, едва ли не угроза повернуться спиной к неблагодарному начальству, возмущенные возгласы о брошенных на произвол интеллигентах. Можно бросить на произвол докторов наук, какую-то отрасль промышленности… — нельзя, невозможно бросить на произвол интеллигенцию. Выражающая нравственную высоту времени, его духовность и требования совестливости, она, забытая или пренебреженная политиками, лукавыми пастырями общества, становится только сильнее, значительнее и благодетельнее для судеб народа. Интеллигенцию не надо заласкивать. Ее опасно опекать, а тем более покупать».
У статьи Борщаговского заголовок — полный драматизма. Даже тридцать лет спустя понимаешь: у автора были все основания написать именно так.
Игорь Корольков. Работал в «Комсомольской правде», «Известиях», «Российской газете» (1991 год), «Московских новостях». Специализировался на журналистских расследованиях. Лауреат премии Союза журналистов России и Академии свободной прессы.