Собственность сибиряков Кузьменко из Калачинска
ВЦИОМ и «Известия» (при поддержке НИПЕК, Промторгбанка и фирмы МХМ) продолжают исследования положения семьи во время экономических реформ.
Евгения МАНУЧАРОВА, Сергей СУСЛИКОВ, «Известия»
Редакция газеты «Известия» вместе с ВЦИОМ (Всероссийским центром исследования общественного мнения) продолжает социологическое исследование жизни российской семьи в период экономических реформ. В январе, феврале, марте мы рассказывали о семье из столицы, о волжанах, связанных с промышленным гигантом, о деревенской семье из Черноземья. Об их бюджетах, о страхах и надеждах. Наш апрельский рассказ о сибирской семье Кузьменко из маленького городка Калачинск под Омском.
Коренные сибиряки тридцатипятилетние муж и жена Кузьменки (Алексей Алексеевич и Анна Эвальдовна) работают на ткацкой фабрике Калачинска. Это небольшой городок. Узнать точное количество его жителей трудно. До выдачи ваучеров тут было прописано совсем небольшое число юношей. Перед выдачей их число резко увеличилось: они не прописывались, чтобы не идти в армию. Официально считается, что в Калачинске 25 тысяч жителей—немного по российским меркам.
И фабрика здесь небольшая— 600 работающих. Она стала первым в городе акционерным предприятием. В руках коллектива фабрики сейчас 51 процент акций—контрольный пакет. Рабочие и директор надеются прибрать к рукам и остальные акции. Тут уж кто сколько сумеет.
Глава семьи Алексей Кузьменко работает наладчиком оборудования—нужный всем человек. Анна—ткачиха. Они земляки: из одной деревни Лубянка Полтавского района Омской области (в Сибирь украинцы переселялись целыми селами вначале века и давали новым для себя землям привычные имена). Анна еще школьницей решила поменять деревню на город. Прочла объявление в газете о том, что Калачинская фабрика предоставляет общежитие. Это ее устраивало. Так она стала ткачихой.
Школьный друг Алексей приехал к Анне из армии. Поженились, стали снимать комнату в Калачинске. Чтобы заработать свою квартиру, Алексей взялся за тяжелый, низкооплачиваемый труд на кирпичном заводе. (Сейчас они в той квартире и живут). Потом Алексей пошел на фабрику, где работала Анна.
У них двое сыновей: Дима в девятом классе, Женя—дошкольник. В детсад ходить не хочет, и поэтому родители работают в разные смены.
Алексей и Анна связали свою жизнь с фабрикой, но теперь они не знают, что будет с фабрикой, а значит, и с их жизнью.
Кузьменки—люди среднего достатка. У них есть приватизированная двухкомнатная квартира со всеми удобствами, дачный домик с участком, свой транспорт — мотоцикл «Урал», цветной телевизор, ковры, хорошая мебель. Все это из «старой» жизни. И, наконец, последнее приобретение, купленное за ваучеры, —16 акций ткацкой фабрики, где они работают. Так сказать—начало их новой жизни.
Основной, «официальный» источник дохода — зарплата. За последний месяц вполне приличная: 40 тысяч у Алексея, 20—у Анны. Они могут не жалеть денег на баловство—покупать детям «сникерсы», сок, апельсины.
— Раньше, —говорит Анна, — апельсинов мы не видели. Знали, что их иногда привозят, но они по начальству расходились —с заднего двора. А в деревню и вообще не попадали. Однажды сосед апельсины из Москвы привез, дал своим ребятам, так они их с кожурой есть стали, не знали, что она горькая. Тогда апельсины два с полтиной стоили, сейчас дороже, но есть везде.
Вот что любопытно: Анна не знает, сколько стоит мясо в Калачинске. И совсем не потому, что она плохая хозяйка. В потребительской корзине семьи мясо есть. Хозяйка она рачительная. И именно потому ей нет никакого смысла покупать мясо в городском магазине. Маленький городок, еще недавно большое село, игнорирует свои продмаги, держит их главным образом для проезжающих. Калачинцы берут овощи и мясо прямо у селян. И Кузьменки так поступают, едут за продуктами к родственникам в деревню. Для семьи Кузьменок вообще очень важны такие «неофициальные» хозяйственные связи. Из Германии семья получает одежду — братья Анны переехали из Лубянок в ФРГ. Они — сибирские немцы. (В Омской области немцев более ста тысяч). А братья и сестры Алексея остались в деревне — отсюда приходит еда. Взял Алексей машину на производстве, съездил на село, вернулся с двумя говяжьими тушами. Сестра подкинула ведро топленого масла. Картошка тоже своя — с огорода. Вот и получается, что Анна может всю зарплату на мелочи потратить. Серьезного на нее все равно ничего не купишь, а копить при инфляции нет смысла. И вообще нет возможности в «плановом», так сказать, порядке улучшать жизнь, увеличивать свое благосостояние. Все остановилось на мотоцикле «Урал», который им удалось купить до инфляции за 3,5 тысячи рублей. Можно предположить, что в их прежней стабильной «дорыночной» жизни (где они довольно быстро продвигались к благосостоянию) семья уже накопила бы деньги на автомобиль, а фабрика предоставила бы им, передовикам соцсоревнования, льготную возможность приобрести дефицит. В новой жизни автомобиль — не дефицит. Его можно купить со склада в Омске от фирмы «Мираф» или «Акция». Тут не надо быть победителем соцсоревнования — надо «просто» иметь деньги. Выложил миллионы, и машина твоя — «Волга», «Вольво», «Мерседес». И беда Кузьменок не в том, что у них миллионов нет, а в том, что им кажется нелепой сама мысль заработать миллионы в Калачинске, на родной ткацкой Фабрике, совладельцами которой они стали.
Именно в этом главная проблема семьи Кузьменок. Они должны получить возможность зарабатывать столько, сколько надо, чтобы жить достойно. Не будет такой возможности, и они будут всюду ущемлены. Они это четко осознали. Анна говорит:
— Приватизировали мы квартиру, стали домовладельцами. Казалось бы, все хорошо: детям в наследство передать можно, а можно и продать, если уезжать будем. Но на самом деле, ну какие мы хозяева, какие домовладельцы?! В пятиэтажном доме нам принадлежат только две комнатки. Мы платили только за эти квадраты, но не за дом, не за подвал. Там уже не наше, не мое. Там я ничего не могу сделать. Трубы текут, подвал заливает, комары в квартире даже зимой… Когда кран в кухне сломался, я купила новый, Алексей сам починил. А подвал пусть они делают…
Владение дачей — еще один источник беспокойства: опять-таки пресловутые «они» могут «обложить налогом каждый кустик», как говорит Алексей…
Не укрепляют его уверенность в будущем и купленные акции. Не только потому, что это—капля в море от общего фабричного богатства, но главное — неизвестно, что с фабрикой будет?
— Все решают покупатели, они могут предпочесть китайские товары. Заломят узбекские поставщики цены на наше сырье, на хлопок, не найдем мы для немцев валюты за красители, завалит нас Китай дешевкой, и разорится фабрика. Сгорят наши акции…
Таким образом, ни квартира, ни дача, ни фабрика, совладельцами которой стали Кузьменки, не обеспечивают надежного будущего. Главное — судьбы детей. И тридцатипятилетняя Анна (без надрыва) говорит:
— Ладно, наша-то жизнь кончена. Через четыре года я получу право на льготную пенсию, с голода не помрем. Мы вообще свое прожили. А что будет с детьми? Кем они станут? Что будут иметь?
ДИМА И ЖЕНЯ ХОТЯТ БЫТЬ ЭМИГРАНТАМИ
Младшие Кузьменки удивили нас. На вопрос «кем они хотят быть» Дима, девятиклассник, сказал как о деле решенном: «В Германию уеду».
Такая возможность у Димы есть. В Германии у него дядья — братья матери. Они сибирские немцы, но перебрались в ФРГ и хорошо там устроились. Недавно брат навестил Анну Эвальдовну, и семья Кузьменок могла сравнить уровень своей жизни с уровнем жизни в цивилизованной стране.
У нас двое детей, у него четверо. Кем работает? Стрижет газоны. И всех обеспечил. Одеты, обуты, машина новая, квартиру купил, тысячи в банк положил. К нам приехал с подарками, а от нас с одним чемоданчиком — увозить-то от нас нечего.
Тут семья размечталась — уедем. И с этой минуты все тяготы здешней жизни стали еще тягостнее.
Занимался Дима самбо в детской спортшколе. Получалось. И отцу это нравилось. Недолгим было счастье, тренер ушел, бросил школу, занялся коммерцией. Прекратилась и уроки немецкого языка — из школы ушла единственная учительница иностранного языка. Куму с работы уволили, а другого места найти не может. Один из молодых родичей Кузьменок хотел стать сварщиком, уже кончает ПТУ, но стать сварщиком, как хотел, наверное, не удастся. Оказалось, в Калачинске сварщики не нужны. Негде даже практику пройти. И еще: «небось в Германии майонез не проблема, а здесь для дня рождения не достанешь банку».
Однако совсем непросто решиться на отъезд и организовать его. Многое держит на Родине, многое пугает на чужбине. Какая чаша перетянет? Там — хорошо отлаженная страна, там все готовое. А здесь все надо переделывать. Получится ли — неизвестно…
Кузьменки боятся дурных законов, социальной незащищенности, а самое главное — неопределенности завтрашнего дня. Больше всего хотят стабильности, предсказуемости. Может быть, на выборах первого президента они поэтому голосовали за Рыжкова — не за Жириновского, не за Ельцина, а именно за Рыжкова. С этим именем в их представлении связывается привычное, понятное и прочное.
В ситуации выбора дети ведут себя весьма активно. Мы поняли: для них альтернативы отъезду нет.
— Нам нужен пропуск, — говорит младший, Женя.
Для него Германия—сказочная страна, где его ровесники «едят бананы два раза в день — утром и вечером».
Младшее поколение выбирает страну, где можно заработать— и на автомобиль, и на бананы.
Когда ведешь социологический зондаж, трудно обойтись в разговоре без некоторого провокационного уклона. И мы спрашиваем:
— По вашему мнению, россияне готовы быть собственниками? Есть такое представление, что большинство не готово. Нам кажется, вы не готовы тоже.
— А что такое собственность? Если это моя дача, так там я хозяйка. А если дают на время участок, вот как нам под картошку выделяли каждый раз на новом поле, так это никакая не собственность, просто кусок земли для разового пользования. И никто не считает себя хозяином. И никто землю не удобряет. А картошку только крупную выберут, мелкую обязательно в земле гнить оставят. Вот так почву заражают — все дальше и дальше…
Вопрос о земле — больной для этой семьи. Разве это дело, засевать из года в год сотни тысяч гектаров калачинских черноземов одной пшеницей, а сахар завозить в Омскую область из горной Швейцарии?! И ведь известно, что свекла здесь, если ее сажать (!), в три раза сахаристее украинской или казахстанской, где простаивают из-за отсутствия сырья десятки сахарных заводов… Монокультура (пшеница) выдавливает все. И ткацкая фабрика, где Кузьменки работают, по этой же причине в воздухе висит: сырья для нес здесь нет, его из другой страны везут. А был бы у земли собственник, так и использовали бы ее по-другому. Наверное, и свеклу сахарную сеяли, и гречку, и о кукурузе бы вспомнили. И труда бы не жалели — здесь его больше надо, чем на пшеницу. И в городке наверняка появились бы новые производства для переработки ценной сельхозпродукции.
— Вот тогда наши акции стали бы дороже, если здесь оставаться. А если уезжать в Германию и продавать квартиру, мы бы получили за нее больше денег, —говорят Кузьмой, — квартиру в богатом районе не сравнить по цене с квартирой в захолустье.
Кузьменки зрят в корень: вопрос о земле для них — главный. И от того, как он будет решен наверху, зависит, как распорядится своей жизнью сибирская семья. Получит она возможность перейти из полусобственников в ранг российских хозяев, вернее всего, не захочет пополнить число граждан ФРГ.
Как будет в жизни? Через четыре месяца мы вернемся в этот дом, к этой семье.