Это трудное слово «прости»
События и публикации 14 марта 1992 года комментирует обозреватель Игорь Корольков*
Безумные дни. Азербайджанцы и армяне убивают друг друга в Нагорном Карабахе. Приднестровские гвардейцы захватили склады с боеприпасами 14-й армии и обстреливают полицейских. Украина выдвигает войска к границе с Молдовой. Татарстан требует суверенитета. Казахстан подозревают в торговле ядерным оружием. Бывшие депутаты СССР намерены провести съезд и восстановить Советский Союз…
Читаю газеты той недели и задним числом прихожу в ужас: мы шли по краю черты, за которой уже могло не быть ни правых, ни виноватых – в Армагеддоне некому спорить.
В ту пору газеты опасно было брать в руки: от накала страстей, о которых они писали, казалось, бумага могла вспыхнуть. И вдруг среди смертей, ненависти и политических амбиций, чреватых новыми бедами, сообщение, словно из другого мира: на российскую сцену возвращается неповторимое сопрано – Галина Вишневская. «Известия» сообщили об этом тепло и коротко, а «Независимая газета» опубликовала с выдающейся певицей интервью (14 марта).
Руководство Большого театра прислало ей телеграмму:
«Уважаемая Галина Павловна! Будем рады видеть и слышать вас на сцене Большого театра. Приглашаем вас в марте этого года провести свой творческий вечер или выступить в каком-то спектакле по вашему выбору. Очень надеемся на ваше согласие…»
Разумеется, она согласилась. Складывалось впечатление, что у некогда затравленной Родиной певицы закружилась голова, как это бывает в марте, когда после долгого пребывания в помещении оказываешься на улице, среди бегущих ручьев.
«Когда я вышла на сцену и почувствовала запах кулис, было только одно чувство: Господи, это же мое родное!.. – говорила в интервью Вишневская. – И в конце концов Большой – это не только люди, которые уходят и приходят. Это – души, которые там постоянно, всегда».
Кто сегодня не знает, как и за что были выдворены из страны оперная певица Вишневская и виолончелист Ростропович. Они позволили себе приютить на даче опального Солженицына. Чета предоставила кров не писателю-правдоискателю, а человеку с тяжелой судьбой, считая помощь ближнему естественным человеческим поступком.
«Но в том-то и дело, что в этой стране, – писала Вишневская в своей книге «Галина», – ты не можешь быть просто человеком со своим мировоззрением, жить по законам твоего Бога. Нет, ты обязан изгнать Его из твоей души, а в образовавшуюся пустоту вселить, как в коммунальную квартиру, Маркса, Энгельса, Ленина и Сталина со всей их галиматьей и превратить ее в свою религию. Иначе, как сказал вечно живой Ильич: «Кто не с нами, тот против нас». Таким образом, приютив Солженицына, мы и оказались – против».
Сострадание, по убеждению большевиков-экспериментаторов, в принципе было качеством чуждым советскому человеку. А сострадание не лояльному режиму – вообще считалось преступлением. Отнять кусок хлеба у старика, обрекая его на смерть, не было грехом. Отказать в приюте ребенку, родителей которого угнали в концлагерь, считалось нормой новой советской морали. Донос на родителей поощрялся и возводился в высокий гражданский поступок.
Солженицын писал об этом с осуждением, значит он – враг. Вишневская и Ростропович дали ему кров, значит и они – враги.
Если не врагами, то «чуждыми народу» становились все, кто не воспевал «веселую пулю». И получалось, что целые поколения лишились ценностей, к которым так тяжело поднималось человечество. Нас воспитывали на «Железном потоке», «Брусках» и «Цементе», пряча «Доктора Живаго», «Ювенильное море» и «Мастера и Маргариту». «Жизнь моя, иль ты приснилась мне?» – это, говорили нам, мещанские сопли. А «Я достаю из широких штанин» – образец высокохудожественного гражданственного стиля.
Сегодня именно те, кто были изгоями в своей неласковой Родине, кто заканчивал жизнь на чужбине или в петле – гордость нации. И теперь так отчетливо видна вся глупость и провальное усердие малообразованных вождей, самоуверенно определявших, что такое «хорошо» и что такое «плохо».
Итог формирования ими новых социалистических ценностей печален. Рухнуло все, что на них держалось. Развалилась империя, сколоченная с помощью штыков. Рассыпалась «дружба народов», основанная на воле одной партии. Но самое страшное произошло с людьми: из них наружу вырвалось не только стремление к свободе, но и отхаркнулось то, что образовалось в результате идеологической гематомы. Не умеющие уважать чужую жизнь, не приученные прислушиваться к чужому мнению, не способные убеждать словом, они кинулись доказывать свою правоту с помощью «товарища маузера».
Когда осенью 1993-го у телецентра в Останкино тусовались коммунисты и сочувствующие им, мне довелось оказаться в их гуще. Люди обсуждали нападение на телецентр. Один из толпы, мужчина лет пятидесяти, произнес фразу, как будто кол вбил в голову. «А чего тут думать, – сказал он. – Надо подогнать бензовоз и подпалить эту синагогу».
Горящие глаза, злобные выкрики, сжатые кулаки. Будто я на средневековой площади, где собираются сжигать еретика. Словно церковь не устыдилась своих костров. Словно еще не возвысили свой голос в защиту достоинства человека великие гуманисты. Словно не захлебнулись в собственной крови революции, провозгласившие свободу, равенство, братство. Словно не прошло человечество трудный, познавательный путь, став более терпимым и мудрым. И в этом – самое страшное, что оставил нам в наследство большевизм. Теперь этот монстр гулял по стране…
«Мы все причастны, даже если не расстреливали и не писали доносов,... – говорила Вишневская. – Просить прощения надо вслух, потому что самое трудное слово – это слово «прости». Но после того, как оно прозвучало, происходит маленькое чудо. Даже когда человек говорит это не очень искренне, слово оказывается сильнее его».
Увы, этого покаяния не было. Не было всеочищающего «прости», после которого начинается иная жизнь. Возможно, именно по этой причине Россия, по меткому выражению блестящего переводчика Льва Гинзбурга, напоминает человека, за которым несчастья гонятся, как своры псов: догоняют и рвут…
История с возвращением знаменитой певицы среди злобы и ненависти продемонстрировала не только тщету и убогость коммунистических идеологов. Она показала великую силу покаяния. Люди поднялись над собой: одни – над гордыней, другие – над обидами, а в итоге выиграли все.
Слова певицы, простые и вечные, произнесенные среди всеобщего безумия, позволили увидеть, как долго еще нужно идти больному обществу, чтобы очевидное для многих стало очевидным для всех. Но это, видимо путь, равный тому, который прошло человечество за пятьсот столетий.
Примерно в те же дни, что и интервью с Вишневской «Независимая газета» опубликовала интервью еще с одним замечательным человеком – основателем знаменитого Самиздата Александром Гинзбургом. После отсидки в советских лагерях, его тоже выдворили из страны. На вопрос, кто нынче в России у власти, Гинзбург ответил: «Бывшие члены КПСС, которые не отличаются от себя вчерашних. Как вчера они не верили в замечательную силу коммунистических идей, они и сегодня в нее не верят, они вчера верили в личную власть, они и сегодня в нее верят. Люди, выросшие в старых структурах и пытающиеся номенклатурным путем сохранить и страну, и себя в этой стране. Все проблемы по-прежнему решаются не между народом и правительством, а, условно говоря, между бывшим кандидатом в члены политбюро и бывшим начальником штаба полка… Возможностей воздействия на этих людей я не вижу».
Но это уже прелюдия к следующему разговору.
Игорь Корольков. Работал в «Комсомольской правде», «Известиях», «Российской газете» (1991 год), «Московских новостях». Специализировался на журналистских расследованиях. Лауреат премии Союза журналистов России и Академии свободной прессы.