«Лубянка: будет ли этому конец?»
Ей позвонили на работу, в газету. Представились: «Вас беспокоят из Министерства безопасности России». Звонивший был вежлив, даже учтив. Сказал: «Вы не могли бы к нам зайти, побеседовать?» Она удивилась: «Зачем?» О КГБ никогда не писала. С чекистами дел не имела. В террористические и прочие противоправные организации не входила и журналистского интереса к ним не питала. Он ответил: «Думаю, это будет полезно для нас обоих».
В одном из подъездов этого огромного, желтого, десятилетиями нависающего — над площадью, городом, страной — здания ей был выписан пропуск. Встретили, проводили в кабинет. Милейший молодой человек с одним из самых запоминающихся в России именем-отчеством— Александр Сергеевич — справился о здоровье ребенка, родителей.
Потом стал рассказывать. С кем она встречалась в последние месяцы — а это часто были известные стране люди. О чем с ними беседовала. Где бывала. С кем и какие отношения ее связывали, в том числе — и с кем была близка. «Понимаешь, наверное, у каждого человека есть в жизни что-то, о чем он предпочитает не распространяться, — рассказывала она мне. —Так вот они это знали и о том мне сообщали».
Сначала ей было даже интересно — интересно понять: они прослушивали ее телефон только в офисе по тем знаниям, кои они демонстрировали, сомнений в этом не было, или же слушали и дома тоже? Потом стало жутко.
Чего хотели от нее чекисты? Да так, ничего особенного: иметь возможность позвонить, получить ту информацию, которая осталась за пределами газетного интервью или статьи, узнать некие детали. слабости, привычки, склонности людей, в Отечестве значимых, хотя и не обязательно находящихся у власти — то есть иметь ту информацию, которая помогла бы обеспечить подход к этим лицам (в том числе — воспользуемся профессиональным языком — и подход вербовочный), позволила бы в случае необходимости их попугать, дернуть, заставить прикусить язык.
Они хотели знать именно то, что всегда, испокон веков хотела знать в нашем Отечестве политическая полиция — КГБ.
Давать им информацию она отказалась. «Не торопитесь, подумайте, — почти по-отечески посоветовал ей чекист. — Мы с вами свяжемся…» С Лубянки она вышла с ощущением, что ее всю, с головы до ног, перемазали дерьмом. «Мне казалось, что если я немедленно не приму душ, мне станет плохо».
Спустя месяц или около того Александр Сергеевич позвонил ей вновь: «Не волнуйтесь, у нас к вам интереса больше нет».
Было это не в семидесятых и не в восьмидесятых. И даже не в девяносто первом. Было это поздним летом 1993 года.
А теперь давайте напряжем память. Вспомним: чуть ли не первые слова, сказанные Михаилом Горбачевым. тогда еще президентом СССР, по возвращении из Фороса касались именно КГБ: «Государства в государстве больше не будет». Это он в точности повторил слова Никиты Хрущева — тот подобное тоже в свое время неосторожно пообещал.
И президент Российской Федерации Борис Ельцин, и многие отцы-демократы — и те. что ныне в Лефортове, и те. что зимой девяносто второго пересели в опустевшие кабинеты на Старой площади и в Кремле, —тоже заверяли. что в новой, демократической России места политической полиции не будет. Им почти поверили.
Аббревиатуру — КГБ аннулировали, о КГБ сказали: не существует. Ликвидировали Управление по защите советского конституционного строя — идеологическую контрразведку. Всеобщее ликование. Ликвидировали на несколько месяцев. Пережив восторг общественности. не вполне, впрочем. разделяемый чекистами и политиками, боровшимися за власть, подразделение переименовали в Управление по борьбе с терроризмом. Те же самые люди — на тех же самых местах. Дальше — указ Горбачева о роспуске КГБ. Испугались собственного же указа — в прессе официальные лица предпочитали говорить о дезинтеграции КГБ. то есть о разделении его на ряд более или менее независимых ведомств. Разделили. Спустя восемь месяцев пограничников вернули обратно: все-таки как-никак 200 тысяч вооруженных солдат и офицеров. Потом попытались возвратить и ФАПСИ (Федеральное агентство правительственной связи и информации). Обломилось. Решили: чего копья ломать? Ведь коллеги — одна большая чекистская семья.
Дальше, после «дезинтеграции», одним указом — уже Бо риса Ельцина — лишаются своей должности и Вадим Бакатин (председатель КГБ СССР после августа), и Виктор Иваненко — глава российского КГБ. Так было покончено с одним из самых замечательных завоеваний той осени надежд девяносто первого — существованием в стране двух остроконкурирующих, соперничающих друг с другом органов госбезопасности. Вот уж когда простые граждане действительно могли не волноваться за неприкосновенность своей частной жизни — чекистам было не до того.
Главой госбезопасности становится милицейский генерал Виктор Баранников. Суть тех верхушечных игр с бумажным слиянием КГБ и милиции была очевидна: Ельцин, на себе испытавший, что это такое — КГБ, и лучше других понимавший всю паллиативность произошедших в госбезопасности косметических реформ, утверждая на должность лично преданного ему человека, полагал, что тем хотя бы будет держать чекистов под приглядом.
Это была трагическая ошибка. Лично преданный человек в такой организации, как КГБ, в лучшем случае может выполнять Функции сдерживания — пока организация не обратит его в свою веру. Все, что смог сделать демократ Евгений Савостьянов, руководитель московских чекистов, в ночь с 3 на 4 октября, так это посоветовать своим прежним коллегам по «Демократической России» попрятать свои семьи у родственников. Что касается случая худшего, то на этот счет у нас опыт богатый: Хрущев, которого предал выпестованный им председатель КГБ Семичастный, Горбачев, которого не за понюх табака сдал один из самых близких ему людей, председатель КГБ Крючков. Ту же ошибку повторил и Ельцин.
По сведениям из хорошо информированных источников, не страсть жены Баранникова к золотым побрякушкам и мехам, а то, что генерал стал снабжать оппонентов Ельцина компрометирующими материалами на людей из близкого окружения президента, и стало истинной причиной отставки министра госбезопасности… В борьбе за власть мора ли нет. В борьбе за власть правит политическая целесообразность.
Впрочем, о том, что у Баранникова липкие руки, было известно еще до назначения его главой чекистов. Еще в декабре девяносто первого года руководитель российского КГБ Виктор Иваненко передал на самый верх материалы, свидетельствующие о нечистоплотности и Баранникова. и Дунаева. Иваненко это стоило карьеры.
К несчастью, сие — родовая черта российских монархов: в дилемме Фаворит — мудрец они всегда отдают предпочтение фавориту.
Но вернемся к тому, что происходило в КГБ. С приходом туда Баранникова на всяких реформах, даже паллиативных, был поставлен крест. Новый министр в первой же своей тронной речи заявил. что только госбезопасность и армия являются «единственными реальными силами, которые могут заши тить реформы в России. В российском государственном механизме вы не назовете сегодня ни одной другой структуры, которая обладала бы именно таким потенциалом». Генералов и полковников пенсионного возраста отправили в отставку. От нелояльных избавились: «Нам диссиденты в КГБ не нужны». Ввели жесточайший запоет на контакты с журналистами: «В КГБ развелось слишком много предателей, несанкш<2нипован-ные контакты с прессой будем пресекать. Архивы управления „В“, военной контрразведки, которое в КГБ доглядывало за Министерством внутренних дел, почистили — изъяли всякие ненужные новому руководству компрометирующие материалы. Ну и пошло-поехало.
Поговорили о парламентском контроле. В итоге глава парламентского Комитета по обороне и безопасности Сергей Степашин был назначен руководителем госбезопасности в Петербурге — самого себя, понятно, легче контролировать. Комитет стал разрабатывать концепцию контроля за органами госбезопасности — сию многотрудную работу, результата не имевшую, остановил Указ № 1400. Зато приняли Закон об органах федеральной безопасности, легитимизировавший деятельность прежнего КГБ^ Закон об архивах, оставивший в руках чекистов, наиболее трагическую и наиболее взрывоопасную для общества их часть. Разработали и утвердили Закон о государственнои тайне, по которому, как и во все прежние годы советской власти, госбезопасность вновь обрела право контролировать до» ступные обществу и властным структурам объемы информации. (А «кто владеет информацией—тот и правит бал», а кто хочет ее иметь — тот и платит дорого). В общем, паровоз постепенно вставал на привычные рельсы: «Другого нет у нас пути — в руках у нас винтовка».
Однажды Галина Старовойтова — еще в свою бытность советником президента — спросила Баранникова: «Виктор Павлович, мне кажется, у меня телефоны опять прослушиваются». «А кто его знает — может быть, и прослушиваются», — улыбнулся Баранников. Когда арестованный КГБ за статью в «Московских новостях» ученый Лев Федоров спросил своего следователя капитана Шарапова: «Послушайте, но ведь все. что мы написали сейчас, мы писали еще осенью 1991 гопа, почему же вы тогда нас не арестовали?», капитан ответил: «Мы были тогда нс в форме — мы тогда не знали, будем ли вообще существовать: расформируют нас или нет». Оплавились. Когда Галина Старовойтова на одном из заседаний советников президента вновь заговорила о том, что госбезопасность возвращает себе то положение в стране, которое она имела до августа 1991-го, президент ее резко оборвал. По словам Старовойтовой. это стало одной из причин ее отставки.
Короче, долго ли, коротко ли, так мы приехали в август девяносто третьего. Свою деятельность в должности нового министра безопасности генерал Николай Голушко, вся карьера которого, напомню, связана с идеологической контрразведкой, начал с телеграммы в территориальные подразделения. коей предписывал чекистам способствовать «продвижению курса социально-экономических реформ, нейтрализовывать антиконституционные попытки свержения власти» и отслеживать «политических экстремистов». Другими словами, с санкции властей, чекисты вновь получали особые полномочия. Сегодня, уже зная, как чекисты препятствовали «антиконституционному свержению власти» в октябре, читать эту телеграмму особенно забавно.
Венцом же демократических преобразований в России стало, конечно, принятие парламентом 6 августа совершенно беспрецедентных поправок к Закону об органах федеральной безопасности (и президент эти поправки утвердил): отныне госбезопасность может проводить оперативно-следственные мероприятия — то есть подслушивать и подглядывать без санкции прокурора. Эта санкция должна быть истребована в течение 24 часов после начала мероприятий. В отсутствие Закона о неприкосновенности частной жизни (да и в присутствии его) сие означает беспредел. В 1918, в 1935, в 1970 и в 1990 годах подобное оборачивалось в обертку «борьбы с саботажем и спекуляцией», «борьбы с врагами народа», «борьбы с противоправными действиями, направленными на свержение социалистического государственного и общественного строя», теперь — в обертку «борьбы с коррупцией, торговлей наркотиками и нелегальной продажей оружия». Как говорится, каждой исторической эпохе — своя борьба. Результат всегда один: нарушение прав человека.
Прогрессивная общественность этих поправок не заметила вовсе. Страна в ту пору была занята чемоданами Руцкого и папками Макарова.
Ну, а дальше был октябрь. «Сидели на заборе и ждали, чья возьмет», — так охарактеризовал поведение своих бывших коллег с Лубянки один из моих собеседников. Между тем именно в эти две недели госбезопасности представилась возможность выполнить свои функции именно как секретной службы— перекрыть переправку оружия в Белый дом, остановить боевиков, хотя бы тех, кто ехал из Тирасполя и Абхазии еще на подступах к Москве и уж, безусловно, не допустить их в здание парламента, арестовать тех, кто с оружием в руках (это и называется борьбой с терроризмом) двигался в Останкино. Но именно этого Лубянка не только не захотела, но и не сумела сделать. Ибо секретной службой не является. А является тем, чем была до августа девяносто первого и осталась сейчас — политической полицией. Масштабы не тс, энтузиазм — не тот, суть та же. что была все 75 лет существования КГБ. Но самое главное — ради чего автор и пустилась в реминисценции событий последних двух лет — ничего другого после тех косметических реформ, кои были произведены в КГБ, и ждать было нельзя. Посадите вы туда демократа. Савостьянова или нечистоплотного Баранникова, кадрового чекиста Голушко или военного Степашина — разницы ровным счетом никакой. Плохие люди чекисты или хорошие — это тоже не суть важно.
Более того: эти два года показали, что для такой структуры, как КГБ, для того чтобы она могла функционировать именно как политическая полиция и отравлять жизнь обществу, не так уж важна и форма государственного устройства. То есть, кто сидит на Старой площади— ЦК КПСС или правительство реформ, кто правит страной — генеральный секретарь или президент, какой строй объявлен — социалистический или демократический.
Система госбезопасности порочна в своей основе. И потому простому реформированию, бумажному обновлению — не поддается. И не поддастся.
Спрашивается: если госбезопасность. с одной стороны, не способна защитить президента, правительство и общество, с другой — заставляет президента, правительство и общество в кризисных ситуациях бесконечно в страхе оглядываться на нее — ударит в спину или нет, поддержит или перейдет на ту сторону баррикад, то зачем такие органы государственной безопасности нужны — и президенту, и правительству, и налогоплательщикам, которые эту армию содержат? А если нужны, то — почему?
* Евгения Альбац — журналист. автор книги «Мина .замедленного действия. Политический портрет КГБ». изд-во «РУССЛИТ». М. 1992.
Продолжение следует