Федерико Феллини - трагический гений
Феллини умер. Он был трагическим гением нашей эпохи. Ибо явиться в наш век великим гуманистом — трагедия.
Жизнь Федерико Феллини две недели висела на волоске. На грани между жизнью и смертью. Ему достался нелегкий финал. Трудное дело пришлось ему делать рядом со смертью. Чуда не произошло.
Все, кто любил и понимал его, испытывают тяжкое горе. Ушел друг, спутник, быть может, брат. Осталось чувство осиротелости, покинутости, одиночества.
Он любил и понимал человека. Дарил людям, когда ему удавалось, великие произведения искусства. В них было много радости и много горечи. Он оставался гуманистом до конца, хотя его теснили глубокие разочарования. Незаживающими рубцами этих разочарований прорезан последний фильм Феллини «Голос луны».
Он был из тех редких художников, кто понимал Россию сердцем. Во всяком случае понимал ее так, как вряд ли кто еще из людей западного мира. Он оказал на российских своих сверстников огромное мировоззренческое влияние. Настоящая гуманистическая революция произошла в нашем сознании и в душе, когда он послал в Москву свою «Дорогу» в сентябре 1956 года.Мы сами тогда еще не до конца понимали, насколько этот философский фильм нам необходим. «Послание» Феллини пришло как всегда вовремя. Он повторил свое послание в «Ночах Кабирии», в более простой форме для широкого круга зрителей. То был конец 50-х годов. В 1963 году он передал нам в дар фильм-открытие, фильм-исповедь «Восемь с половиной». И сам приехал. Три дня и три ночи он провел в Москве. Увлекся этим городом. Почти совсем не спал. Мечтал на московских улицах снимать «Мастера и Маргариту». Он со многими из москвичей тогда увиделся. Его возили по ночной Москве друзья, поклонники, ученики.
С ним было удивительно легко разговаривать. Временами казалось, что он понимает твой русский. Никогда мне не приходилось видеть человека, который бы так стремился быть понятым и так умел понимать другого. Это свойство ума встречается реже, чем думают. Федерико Феллини обладал им. Слушать и слышать душу другого человека — большое искусство.
Он хорошо знал русскую литературу. Любил Толстого. Знал, что придется прожить без Пушкина. У него был Данте. Строгий, сдержанный, серьезный человек, он обрадовался почти по-юношески, когда ему подарили обтрепанную музыкальную партитуру вахтанговского спектакля «Принцесса Турандот». Он был наслышан о приключениях графа Гоцци у русских театральных авангардистов начала нашего века.
У Феллини во всем мире множество последователей и учеников. Свое творчество сверяли с ним кинематографисты, театральные режиссеры, поэты, живописцы. Учились не только приемам и стилю. Многие называют его стиль «римским барокко», другие считают его сюрреалистическим. Сейчас не до разнобоя терминов. Сейчас необходимо сказать, что у Феллини учились видеть жизнь сквозь призму любви. Феллини передавал это свое видение не посредством назиданий или проповеди, а как-то иначе, ему одному доступным способом. Это свое знание он унес с собой в могилу. Страшно произносить эти слова.
В последние октябрьские дни многие упорно думали об этом человеке. Кто-то молился. Кто-то готовился к одиночеству. Все ждали известий. Были и те, что ждали чуда. Я молилась о том, чтобы он не слишком мучился. В смерти, думаю, самое страшное — пытка, которой подвергается личность. Мы не знаем, каковы были последние минуты Феллини.
Теперь он ушел. Ушел из своей Италии, оставив любимый Рим. Остались его произведения. Великие фильмы, остроумные книги, блестящие шаржи, дерзкие сценарии, рассказы о том, как он работал. Ушла личность. И вот ее ничем не заменишь. Да Феллини и сам знал, что обо всем не расскажешь. Дальше тишина.
Для меня Федерико Феллини остался таким, как я видела его в Риме,—в элегантном гороховом костюме, в синей рубашке и с синим платком, и таким, каким мы все видели его на экране при получении премии Оскара. В смокинге с бабочкой. Гениальные люди старыми не бывают. У меня на полке стоят кассеты с его фильмами. На стуле висит его шелковый платок. А в письменном столе—его письмо. Сейчас, когда его не стало, я позволяю себе опубликовать это письмо. В нем его драгоценный, витиеватый, барочный стиль, его смятение творца и его бессмертная душа. Гений уходит тогда, когда он выполнил свое поручение.
Федерико ФЕЛЛИНИ Рим 10.09.1991 Дорогая симпатичная Виктория, с некоторым опозданием, как мне кажется, я получил твое сердечное письмо и, читая его, я слышал твой голос, твой искренний смех, ты возникала передо мной переполненная энергией и добрым юмором, с щедрым умом и любопытная до всего.
Конечно же, я должен был написать тебе раньше, более того, сразу же, на следующий день после твоего отъезда. Единственным оправданием, которым я мог бы объяснить то, что прошло так много времени — может быть ожидание какой-нибудь маленькой мысли, призрака идеи вдохновения, пусть самого малого, которое могло бы свидетельствовать о том, что затея Чаккони* меня еще больше заинтересовала.
Но нет, в голову не пришло ровным счетом ничего. Прошел отпуск, августовские каникулы, правительственный кризис (я имею в виду наше правительство): у нас в Италии всегда найдется бесконечное множество причин, алиби, происшествий, чтобы отложить решение на неделю, на После Пасхи, Рождества, Нового года, на более мягкий сезон или на то время, когда у меня вырастут волосы...
Но теперь, когда пришло твое письмо, любовно переведенное Клаудией, у меня более нет оправданий, и я должен предстать перед своей милой подругой Викторией, которая была так заботлива, расположена, обольстительна и покровительственна, чтобы сказать ей со всей откровенностью, что проект Чаккони представляется (по крайней мере для меня) все более гипотетическим, далеким, недостижимым. Добавлю, что всякий раз, когда я оказываюсь без идеи, с недоверием взираю на свой новый фильм, увеличивается мое святение и отчаяние, и отчасти это связано с тем, что мне уже заказан путь к спасению через рассказ о том, как все происходит, т. к. этот спасительный круг мною уже использован в «8 1/2».
Так или иначе надо посмотреть, подумать, поразмышлять.
Я от природы не пессимист, более того, во мне заложена переходящая в область бессознательного непринужденность, и все же пока что проект представляется мне очень туманным, и единственная надежда на то, что он может бесконечное множество раз откладываться, что вполне возможно, принимая во внимание и события, имеющие место в твоей стране**, в чем, добавлю, есть свое предзнаменование. Через пару недель, может, через три или, скажем, через четыре, я должен начать небольшой фильм, который займет меня на всю зиму. Но в любом случае я продолжаю верить, что маленькое вдохновение, как ты пишешь в твоем письме, поможет мне раскрыть новые запасы, неожиданные резервы, необычные перспективы и кто знает, что еще.
Успешной тебе работы, милая подруга, прими сердечные объятия от твоего нерадивого друга.
*. Речь идет о работе над сценарием В. Токаревой по проекту Чаккони.