Толмач ничего не понял
Средневековые нравы села довели 16-летжою девочку до самоубийства. Виновники — оправданы
Постригали Машу поутру, привселюдно, на высоком пригорке. Через несколько дней, не выдержав позора казни, девочка покончила с собой. Трагедия этой школьницы всколыхнула всю Черкасчину, но не село Толмач, где покарали Машу.
Пострижение — традиционно принятое в тех местах наказание для «непорядочных женщин». Оно якобы милосердно — ведь не голову отрубают, волосы отрастут быстро, позор смоется. Так здесь считают. Взрослые женщины, уличенные в посторонних романах, о своих постригах забывают через неделю-другую.
В обывательских разговорах произошедшее выглядело изумительно просто: толмачская школьница Маша Погорелая беспардонно завела роман с 34-летним отличным семьянином, председателем толмачского колхоза Сергеем Мащенко. О любовной интрижке проведала его жена. Борясь за сохранение семьи, «мужественная женщина» заставила Машу привселюдно покаяться во всех смертных грехах, избила и остригла. Расстроившись из-за того, что на выпускной вечер останется без прически, Маша выпила 10 упаковок снотворного и умерла. Председательская чета признана невиновной в доведении М.Погорелой до самоубийства.
Толмач — название староказацкое. По легенде, в давние времена в этих краях жил мудрый казак, который мог ответить на все людские вопросы, все растолковать, разъяснить. Стоило ему только раскрыть свою хитрую книгу на нужной странице — и из любой беды находился выход. Народные вереницы тянулись к нему и как к судье — казак всегда выносил справедливые приговоры.
Сейчас при въезде в село стоит памятник Толмачу. Сидящий по-турецки в позе мыслителя, огромный гипсовый казачина в белой вышиванке и голубых шароварах держит на коленях мудрую книгу. Он хорошо виден издалека и днем, и ночью.
Когда я добралась до деревни, как раз стемнело. Дождь, рыдавший трое суток, сделал проселочные дороги непроходимыми, мой путь — бесконечным. Мрачное, затаившееся без единого светящегося фонаря или окна село походило на омут. Забрехали собаки, и из темноты вынырнул «каменный гость» в вышиванке.
Если бы его могли услышать, он бы рассказал такую историю:
На улице Гвардейской, известной крутыми нравами, 26 лет назад поселилась молоденькая сибирячка, учительница русского языка. Попала она преподавать в местную школу благодаря распределению и собственному энтузиазму: «Если не я, то кто бы детишек на селе учил». Милая и изящная, она приглянулась трактористу Юре, сыграли свадьбу, родили Машу, Игоря.
Село невзлюбило «учителку Галину» — «чужая, москалька, даже украинскую песню нормально затянуть не может».
К тому же кумушки, частенько битые мужьями, слишком завидовали Галиному счастью. Долго и старательно напевали Юрию, какая у него нерадивая жена, и таки развели их по разным хатам. Юра ушел жить к матери — через два дома, забрав с собой все: от старой лопаты до малолетнего сына. Галине осталась только Маша да казенная колхозная изба.
«Учительша» держалась стоически, на злорадные ухмылки и тычки не оборачивалась. Дочка, ее «солнышко в окошечке», не давала ни согнуться, ни сломаться.
Эта пара мало напоминала сельских жителей. На подоконнике Галины Григорьевны не колосилась рассада, а толпились книги — единственная в деревне домашняя библиотека. Машка до дыр зачитала Мандельштама, Пастернака и Ремарка: в «книжках была такая чудесная, настоящая жизнь». Как мне рассказывали, Погорелая была нетипичной сельской барышней: «кровя у Машки голубые — прадед был адмиралом (его именем назвали улицу в Толмаче), дед — математиком».
Маше от них в наследство не досталось ничего, кроме отличной памяти и фантазии. Девочка писала немудреные лирические стихи, отлично училась и мечтала сразу после выпускного бала уехать подальше от Толмача, если не в большой город, то хотя бы в соседний райцентр, поступить в медучилище.
Мечтала и о романтической истории, наподобие тех, что описаны в маминых книгах. И Маша придумала свою историю любви — к председателю колхоза, «Го-лове». Село выдумке поверило.
Толмачане живут в красивейшем месте — леса, озера и поля сплетаются в их округе в удивительно благодатный хоровод. Природа туг настолько роскошная и светлая, что кажется: здесь могут жить только изумительно чистые. возвышенные люди. Но толмачане — народ прагматичный и жесткий. Они привыкли верить в свой огород, в удачный базар, в благосклонность начальства — и больше ни во что. Ни в этом селе, ни в соседнем нет церквей. Старожилы говорят, и не было.
Сельчане, захотевшие обратиться к Богу, были вынуждены перебраться на хутор. Там создали свою баптистскую общину, построили молельный дом и организовали совхоз. Живут в мире и с опаской поглядывают в сторону села, где люди бесконечно лаются».
В самом Толмаче царем и богом давно признан голова колхоза Сергей Мащенко — только от него зависело, выпишут ли крестьянину пшеницу, дадут ли технику в страдную пору, позволят ли хату приватизировать. Правильно разумея свою роль, 34-летний Сергей и сам величает себя местным богом. Но селяне рассказывают, что колхозом фактически правит его жена Надежда, судит, рядит и милует, установив в хозяйстве матриархально-феодальный строй.
Свой дом Мащенко строили соответственно сану и званию — высоко на холме, омываемом озером. Достойные феодальные хоромы получились — из их окон все сельские дворы видны как на ладошке. Подбираясь к дому, я наблюдала, как на подворье вышла «Головиха» и, приставив руку козырьком к глазам, внимательно обозревала подвластные ей края.
Мащенко встретили меня с холодом в глазах и медом в голосе, надеясь, что теперь они «докажут свою безвинность». Хозяева пытались по всем законам гостеприимства накормить, напоить и спать уложить заезжего человека.
Но за всю долгую беседу в их словах ни разу не промелькнуло ни чувства горечи, утраты, ни ощущения вины. Надя рассказывала о расправе над Машей, как о совершенно обычном случае. Видимо, в сознание ее, давней толмачской жительницы, все происшедшее вполне спокойно укладывалось.
Сюда, на крыльцо своего дома, как на лобное место, Надежда тащила Машу не одна, а с двумя помощницами — 20-летней Леной и 16-летней Аллой. Алла была единственной, самой близкой и родной подружкой Маши.
Ее рассказам о романе Погорелой и председателя особо верили.
«Грязную девку» подбадривали пинками и грозили за непослушание похоронить в бездонной яме, куда село сбрасывает павший скот.
Маша шла на судилище, надеясь оправдаться. Слушать ее не захотели. Некогда было — спешили придумать способ казни. Сначала хотели привязать к двум машинам и разодрать на части, но не было подходящих к случаю веревок. Потом решили просто избить, но вспомнили, что рукоприкладство чревато судом. Надежда придумала постричь девчонку, а чтоб не марать свои ножницы, послала за соседскими.
Рассказывают, Маша смогла вырваться, она бежала по дворам, но ставни и двери захлопывались перед ней: люди боялись головихиного гнева. Девочку поймали, остригли и вытолкали со двора.
На утро кто-то из учителей подстрекал Машиных одноклассниц содрать с нее косынку и посмотреть, что под ней.
Маша на это не реагировала, тупо смотрела в окно и даже не плакала. Как сказала мне одна из ее одноклассниц, «наверное, она тогда все для себя и решила».
Видимо, историю любви с председателем Маша выдумала только для того, чтобы чем-то выделиться среди миловидных одноклассниц. Машина красота была нестандартной, необычной, на селе ее считали «серенькой дурнушкой», ребята-однолетки не обращали на барышню внимания.
Маша придумала историю, как она ездила с председателем на шашлыки, пила водку «Император». Для Толмача сей продукт был в диковинку — на девочку впервые посмотрели с интересом.
К тому же председатель был умнее всех в селе — он единственный прочел роман «Тихий Дон», перелистывает его уже 10 лет и может пересказать содержание. Маше это показалось необычным, интересным. Но завоевать славу самой удачливой барышни села она так и не успела.
…Умирала Маша долго и страшно. В тот день она ушла с последнего урока, проглотила таблетки и испугалась. Она не стала писать предсмертную записку, а позвала со двора младшего брата и послала его за мамой. «Скажи, чтобы бежала сюда быстрее!»
Галина Григорьевна помчалась к дому, спотыкаясь и падая на горбатой дороге. Дело решали минуты. Когда мать влетела в дом, Маша уже не могла открыть глаза. Жизнь уходила от девочки, и впервые она, вцепившись в мамину руку, просила не оставлять ее одну.
Будь Машины односельчане чуть милосерднее, девочку удалось бы спасти. Но пока нашли дом с телефоном, объяснили хозяевам, в чем дело, и вызвали фельдшерицу, пока приехала колхозная «скорая» (в которую не разрешили сесть Машиной маме), пока довезли девочку до больницы в райцентр, она уже не дышала.
О смерти Маши Галине Григорьевне сообщили в сельсовете. Истерики не было. Теперь нищей учительнице предстояло унижение — просить деньги на похороны у колхозного начальства. От позора спасли сотрудницы, Машины одноклассницы, друзья мужа, односельчане. Нежданная беда обострила заскорузлые чувства толмачан, объединила их — ровно на три дня.
Машу хоронили в день рождения Сергея Мащенко. Попрощаться с девочкой приезжали из соседних сел, райцентра. Процессия была огромная. Но никто не сказал Маше прощального слова. Комочки земли бились о деревянную крышку в полной тишине. Ветер сдувал слезы со щек.
В доме Мащенко выпивали за здоровье Головы, рассуждая, как «похороны испоганили им праздник».
Следствие по Машиному делу закончилось быстро, итог его был предсказуем. Надежду и Сергея Мащенко признали невиновными «за отсутствием состава преступления». Следователь Шлолянской райпрокуратуры Николай Черненко, ведший это дело, просветил меня: по закону Мащенко неподсудны — «свидетели не подтвердили. что Маша подвергалась систематической травле Головихи».
Отчаявшаяся Галина Григорьевна пообещала Надежде, что убьет ее дочь так же, как уничтожили Машу. На самом деле даже не смогла занизить Вите Мащенко оценку в табеле: «это было бы нечестно».
Спустя несколько дней после похорон село вернулось в свое привычное состояние. В угоду Головихе теперь травят Машину мать, выживая ее из Толмача.
Есть в Толмаче искренне сочувствующие Галине Григорьевне люди. Но поддержать, помочь ей в открытую не решаются: цветы на Машину могилу приносят потихоньку, втайне друг от друга, рассуждая о том, что, может, и хорошо, что девочка умерла. «Она была „белой вороной“, и все равно не нашла бы покоя и места в жизни». Другие сельчане, недолюбливающие Погорелых, исполнили странный, существующий в Толмаче обычай: на свежих могилах здесь не ставят крестов. В них по углам вбивают осиновые колья, «чтобы покойник, не дай Бог, не поднялся и не стал вредить живым». Четыре осиновых кола вбили и в Машину могилу.
…Сельчане любят рассказывать, что они — потомки тех самых казаков, которые под знаменами гетмана Хмельницкого ходили из Чигирина воевать шляхтичей. Историческая правда гласит иное — Толмач основали крепостные князей Урусовых, отпущенные на волю по слабости здоровья, за ненадобностью в хозяйстве.
Памятник — единственное, что осталось селу от Толмачевой науки справедливости. Говорят, когда местные начинают жить уж очень не по правде, каменный казак оживает и бродит по селу. Рассказывают, что после смерти Маши его тяжелая поступь слышится почти каждую ночь.