Новый год в Грозном
Репортаж специального корреспондента «Известий» Ирины ДЕМЕНТЬЕВОЙ
В Назрани нам дают автобус, неказистым, явно после ремонта, весь какой-то латаный, в ветровом стекле отверстие, похожее на пулевое. Извиняются: грозненские боевики отобрали у ингушей для своих нужд уже с десяток автобусов. На этот раз пассажиры — пять депутатов Госдумы и Совета Федерации, три их помощника, четверо журналистов и пятеро грозненцев. Двое — столичные деловые люди прилетели нашим же рейсом, ничего не знают о семьях, оставшихся в Грозном. Две женщины сели в Назрани. Они беженки из Грозного, возвращаются, чтобы попытаться вывезти одна соседку с парализованной матерью, вторая сестру. Надеются на наш автобус, который к вечеру вернется в Назрань, Пятый гостил в Назрани, едет домой.
Впереди над Грозным висит смог, солнце проглядывает сквозь плотное облако как белое слепое пятно. Мы уже знаем, что бомба попала в нефтехранилище, что рядом — емкости с аммиаком, что Грозному, а может, и всему Северному Кавказу угрожает экологическая катастрофа. В Назрани нас совершенно серьезно убеждали взять противогазы.
Российских военных по мере приближения к Грозному видим только издали — окопавшимися в поле. Закопаны по самую башню танки, вырыты окопы, из прорези в палатке торчит труба, идет дым. Решили здесь зимовать?
Въезжаем в город. Тихо. Останавливаемся на улице, похожей на сельскую, у какого-то дома. Это район частной застройки Новые Алды, здесь дом нашего попутчика от самой Москвы Раппы Ахъядова, он решил всех нас поселить у себя и у соседей — здесь еще не бомбили. В доме мало людей — семья Раппы выехала из города, остались мать, один из братьев и дядя. В доме траур — погибли два племянника, молодые красивые парни. Поздоровавшись с нами, мать идет на кухню рубить мясо и чистить картошку для гостей. Но мы отказываемся даже от чая — депутатам надо срочно связаться с Сергеем Адамовичем Ковалевым, и хозяева послушно идут организовывать нам транспорт, чтобы доставить в центр города к президентскому дворцу, где сосредоточена вся местная администрация.
По дороге дядя Раппы Ахъядова Абдул-Керим Арсаханов (оппозиционер, в свое время одиннадцать дней провел в подвалах чеченской госбезопасности) ругает развал Союза и распад хозяйства, когда никто ни за что не отвечает. Опытный финансист, проработавший много лет в плановом отделе Минздрава, он сегодня директор Грозненского дома престарелых. Под его опекой шестьдесят три старых больных человека. Что это за порядок, если на одном складе он уговорами без всяких накладных взял для них несколько мешков гречневой сечки и ради Нового года раздал каждому по последней, купленной им еще несколько месяцев назад банке тушенки. Но мог ли он думать, что доживет до такого установленного с помощью российских войск порядка, что не сумеет похоронить мертвых, и умершие в последний месяц трое стариков должны будут дожидаться окончания боев на Карпинском кургане, чтобы достойно лечь там, на православном кладбище? Такая вот рождественская история.
В президентском дворце депутатов встречают помощник президента Чечни Мавлен Саламов, начальник личной охраны президента Абу Арсанукаев, министр финансов и экономики Таймаз Абубакаров. С последним я знакома, в декабре 1991 года, в самом начале президентства Дудаева, он, молодой ученый-экономист, уже возглавлял хозяйственное ведомство республики и проводил первое совещание руководителей предприятий и служб города. «Многое с тех пор пришлось передумать», — сказал Абубакаров, и мы договорились встретиться завтра, чтобы обстоятельно обо всем переговорить. Но завтра всем станет не до обстоятельных бесед…
Место ночлега нам определили не там, где мы остановились, а в Новопромысловском районе, значительно ближе к центру. Когда приехали за вещами, вид у младшей хозяйки был расстроенный: в переулке, в трехстах метрах отсюда, подожжены снарядами два дома, оба горят. Света в квартале не было, перерублена электрическая сеть. При свечах нам быстро накрыли стол, и мы, стоя, не присаживаясь, быстро поели, поблагодарили хозяев и пошли к автобусу. Позже мы узнаем, что через час после нашего отбытия гостеприимный дом опустеет, Новые Алды подвергнутся интенсивному обстрелу, и наши недавние попутчики Аслан и Раппа будут доставать автобусы и организовывать срочную эвакуацию всего населения в Урус-Мартан.
Если Новые Алды походили на село, то так называемый 36-й участок, куда нас перевезли, был типичный рабочий поселок. Параллельно стоящие кирпичные пятиэтажки, а рядом — завод «Красный молот», где работало население этих домов, чеченцы, русские, а точнее «заводские», как определил их общую национальность один из старожилов. Тут порядок: в квартирах электричество и газ, с водой хуже, но и ее подвозили. Завод уже бомбили, но только один раз. К нашему удивлению он до последнего времени работал, поставляя дефицитное нефтяное оборудование в шестьдесят стран мира. И при Завгаеве работали, и при Дудаеве, и никакой гуманитарной помощи ни от кого не ждали. Сейчас на складах скопилось продукции миллиардов на двадцать. Зарплату с марта не платят, а цены в городе из-за войны подскочили. Масло было около 5 тысяч, а сейчас — 20, сахар с 58 тысяч за мешок подорожал более чем вдвое, мука — втрое. К тому же магазин, торгующий для пенсионеров, разбомбило, чеки остались неотоваренными, а как жить? В кастрюле — одна пшенка. Пожилая женщина, машинист мостового крана с тридцатилетним стажем, тихо признается, что уже выходила просить подаяние. Думала, хуже не бывает, оказалось, бывает: война.
Разговор происходил в подвале, откуда вторую неделю подряд не выходят семьи с верхних этажей. В подвале холодно, а что делать? «У меня шесть детей, квартира окнами на завод, когда его бомбили, в сковородке застрял осколок». «Почему на наши головы падают бомбы?» «Почему по нам стреляют тяжелые орудия? И как их теперь называть — свои, чужие? Сегодня еще тихо, наверное, потому, что вы приехали». Мужчин в подвале нет, они круглые сутки дежурят во дворе, на улице.
Хозяева квартиры, приютившей трех журналисток, — Ваха и Зара Дударовы. Ваха, похоже, главный в квартале. Биография у него вполне советская, за двадцать лет прошел на заводе путь от помслесаря до замдиректора. Перед сном пьем чай и — как от этого уйдешь? — говорим о несложившихся отношениях наших республик. «Вам бы надо было, — серьезно говорит Ваха Дударов, — в политике сделать нужный изгиб, учесть и нашу страсть к свободе, и нашу искренность, дать нам попробовать и оставить открытой дверь».
31 декабря, 8.30. За окном всю ночь не смолкает дальняя канонада, на нее никто не обращает внимания. Зато наутро выстрелы звучат ближе, что-то в воздухе полается и ухает. Спустившись во двор, мы увидели над головами светящиеся пунктиры (кажется, это «Град»), Семьи, поднявшиеся было в свои квартиры, как заведенные, пошли вниз, в подвал. Мы еще успели сбегать на пятый этаж, а кое-кто из мужчин — слазить на крышу, чтобы убедиться: над нефтехранилищем, которое, как сказали в «Новостях», уже чуть ли не потушили российские военные, появился новый столб пламени. А тут еще кто-то принес новость, что по ближней улице к центру движутся российские танки. Мы ждали не танков, а автобус, который обещала прислать за нами работница хозсектора, чтобы ехать в президентский дворец, где у каждого назначены деловые свидания, по дороге забрать Сергея Адамовича Ковалева. Автобуса мы не дождались и встретили его на полдороги.
В дом Зары и Вахи мы уже не вернемся, к вечеру в том районе уже шли боевые действия. Что с домом, что с Дударовыми, по сей час не знаю.
В президентском дворце я еще в спокойной обстановке успеваю задать председателю чеченского парламента Ахъяду Идигову вопрос: подавали ли чеченские парламентарии хоть один голос за сдачу оружия: силы неравны, надо спасать город, людей, молодежь, потом, глядишь, разберутся. Идигов, к его чести, не стал произносить патетических фраз и сослался на готовность чеченской стороны в любой момент приступить к переговорам, но российской стороне они, похоже, не нужны, ей нужны ультиматумы. Кроме того, можно гы ей верить, если президент Ельцин принародно заявил, что бомбежек мирных кварталов больше не будет, а через два часа они начались с удвоенной силой? Один из ополченцев ответил мне потом на тот же вопрос еще проще: и обесчестит, и все-таки убьет.
Где-то к полудню сильно и на все лады загромыхало по стенам, и всем велели спуститься поглубже, в подвал. Так началось наше суточное, а для большинства двухдневное сидение в подвале с редкими выходами на поверхность.
13. 20. Кто-то пустил слух, что российские танки уже на площади! Из торцевого окна первого этажа вижу площадь и на ней костерок. Но горит не танк, а легковушка. Только что из другого окна мы видели, как она двигалась. Людей не видно. «Не туда смотришь.» Парень с автоматом показывает направление, где в створе прилегающей к площади улицы на фоне ели, и почти с ней сливаясь, замерла темная машина с дулом, устремленным в нашу сторону. Один или за ним колонна? Ополченец говорит, что по площади только что прошла колонна российских БМП. Будут штурмовать дворец?
Первый танк и первый убитый. Под стеной лежит тело солдата, уже не похожего на человека. Убитые мертвее мертвых, мертвее камня и ломаного асфальта. Последний день старого года стал последним днем его короткой жизни. Что мы за люди такие, что живых убиваем, а своих мертвых бросаем? Их к концу дня будет много, и никто их не хоронит. Еще с той войны не похоронены солдатские кости, а на этой, позорной, каждый погибший мальчишка — укор бездарным и бессовестным генералам. Расчетные потери.
Чеченские солдаты и ополченцы приходят в бункер обогреться, поесть. Потом опять уходят. Бой динамичный, как всякий уличный бой. В городских условиях не бывает линии фронта, а каждый подъезд — и ДОТ, и могила.
— Нас восемь братьев. Один только дома остался. Остальные все здесь. Я ко всем людям отношусь хорошо, но если ты пришел в мой дом меня убивать, пощады не жди!
— Но пленных вы ведь перевязываете, кормите.
— Его же гонят! Призвали пацана, присягу дали — гонят. Он не виноват.
— Я — Акбулатов Шахмад, я — Магомедов Важа-Ахмед, я — Можэев, я — Толтыгов Умар. Вот фермер, вот кочегар, чабан, фермер, тракторист, учитель истории, столяр — скажите, мы похожи на бандитов? Почему нас называют членами бандформирований? Мы защищаем свою землю, своих детей. А сколько неправды про нас «Останкино» говорит? У них язык сладкий, а под языком — змеиный яд.
— Мы за Ельцина девяносто процентов проголосовали. А в Ингушетии он что сделал? А теперь за нас взялись.
— Нам каждый человек ближний. Мы все одним богом созданы: и русский, и чеченец, и украинец. Мы только свободы хотим. Оставьте меня в покое, я сам прокормлюсь.
— Из моего батальона, из второй роты, двадцать восемь человек, когда кончились боеприпасы, попали в плен. Двадцать семь расстреляли и трупы оставили, а одного, раненого, увезли с собой в Моздок. Я из Шанхалы, Айгумов Ваха, комбат. Мы русских пленных не расстреливаем, сами наверху мерзнем, их в тепле держим, что сами едим, то и им даем. А они наших… Такие ребята были, такие бойцы.
— Нас победить нельзя. Меня убьют, мои дети будут воевать, и дети моих детей.
— Мой двоюродный брат, он сейчас в оппозиции. Он глубоко ошибся. Он сейчас председатель Временного совета в Урус-Мартане. Мы справимся здесь, наладим порядок, а потом их чистить начнем.
— Как вы их будете чистить? Расстреливать?
(Тартыгов Умар Магомедович из села Урус-Мартан)
15.10. Из правого окна коридора первого этажа видны три горящих танка. На площади говорят, шесть-семь сгорело. Танки горят по всему Грозному. Помню ухмылку Грачева: танки в городе — это безграмотно! Значит, не он командует операцией? А кто? Сосковец? Егоров, силовой министр по делам национальностей? А если все-таки Грачев, зачем ему нужны сгоревшие танки?
Для солдата цель — это объект, появляющийся в перекрестье прицела и подлежащий уничтожению. Другой цели армия не знает. Другие цели у московских политиков и генералов. Они спасают Россию. Как спасали социалистический лагерь в 1953 году в Берлине, в 1956 году — в Будапеште, в 1968 году — в Праге. Как спасали советскую власть в 1961 году в Новочеркасске, в 1989 году — в Тбилиси, как спасали СССР в 1990 году в Баку, в 1991 году — в Вильнюсе и Москве, как спасали демократию в 1993 году в Москве и целых 9 лет до этого в Афганистане. Это солдаты уничтожают, генералы всегда освобождают, спасают.
16.40. Вводят пленных. Их привел в бункер суровый Абу Арсанукаев, начальник охраны президента Чечни. Голос: «Как цыплята». Глеб Якунин: «Им по крестику можно дать?» Голос: «Перекрестить их можете».
Голос: «Подойдите сюда. Один Всевышний имеет право распорядиться вашей судьбой. Отношение со стороны командования чеченской армии, чеченских правительственных войск, чеченских солдат будет человеческое. Мы не жаждем крови, и до уровня вандализма тех руководителей вооруженных сил России, которые вас сюда заслали, мы не опустимся. Говорите правду. Пусть русский и чеченский народы знают правду».
Солдаты маленькие, худенькие, со встревоженными детскими лицами. Новобранцы. Они попали в Грозный на БМП. Лейтенант сначала дал боевое задание конвоировать машину «Скорой помощи», а когда она куда-то свернула, приказал двигаться на Г розный. Потом буркнул что-то и отключился от связи. Заблудившись, они попали на площадь перед президентским дворцом, где уже горело несколько танков. Развернулись, тут им попало в гусеницу. Леха Ежов выскочил, его тут же ранило. Остальных вытащили боевики.
«Маме сообщать не нужно, — просит солдатик. — Она у меня еще инфаркт схватит». Потом подумал и согласился. «Павел меня зовут». Имена трех других: Андрей Варганов, Сергей Носков, Юрий Львов.
Бойкая немолодая повариха читает наизусть стихи Константина Симонова, слегка дополняя текст: «На свете два раза не умирать, а одного не миновать. Ничто нас на свете не вышибет из седла».
Суп из баранины, хлеб, консервы получают все, без исключения, жители президентского подвала.
Мы читали одни и те же книги, смотрели одни и те же кинофильмы, пели одни и те же песни… Вывески «Продмаг», «Универмаг» и «Столовая №…» объединяют нас от Магадана до Грозного. Служили в одной и той же армии, учились в одних и тех же военных училищах и университетах. Мы с презрением называем себя «совками» и едим одни и те же «сникерсы» от Магадана до Грозного. Кто сказал, что не было «новой исторической общно{ти»? Была, господатоварищи. А теперь нас заставляют стрелять друг в друга. Да что же это за Конституция такая, что из-за нее нужно убивать десятки тысяч людей?
Исе 13 лет. Он приехал сам из Назрани. Держится солидно, но не выдерживает, отворачивает полу курточки, — там у него две гранаты.
20.15. Из невыключенной рации голоса двух офицеров — чеченского и русского: «Алик, клянусь, здесь одни депутаты, здесь нет репортеров!» Врет, однако, приятель приятелю.
Высокий русоволосый юноша Артур, двадцать с половиной лет, русский, на голове зеленая полоска смертника. Зачем, спрашиваю, это у вас? Почему вы здесь?
— Я не смертник, это повязка друга, его ранило. И второе, почему я здесь. У меня на глазах в больнице умер одиннадцатилетний мальчик. Он снимал с подоконника кошку, и взрывная волна обрушила на него гору стекла. Это сделали наши российские войска. Ошибся — не наши. Это уже не наша, не моя Россия.
Жил с мамой, секретарем-машинисткой, единственный сын, работал связистом на предприятии, кажется, и здесь связист. Догоняет нас в коридоре:
— Соединился по рации с «Соколом» — это позывные какого-то российского подразделения — и спрашивает: мы с товарищем хотим сдать оружие, как это сделать? «Нужно нам ваше оружие», — отвечает «Сокол». «Так вы же приглашали сдаваться, сложить оружие». — «А пошел ты…» — выругался «Сокол». «Видите, — заключает Артур, — насколько у них это серьезно».
То, что Дудаев установил авторитарную диктатуру, до недавнего времени, пожалуй, было правдой. Теперь-все переменилось. Теперь он опять стал лидером национально-освободительного движения. Теперь к нему бегут даже бывшие оппозиционеры из Надтеречного района. Если уда ев выстоит, он заставит в той
или иной степени признать суверенитет Чечни, если погибнет, он навсегда останется легендой антирусского сопротивления. В обоих случаях он уже сейчас победил. И эту победу обеспечила ему Москва. Оппозиция дудаевскому режиму морально уничтожена русскими танками, авиацией и артиллерией. Ее будущее похоронено под камнями и щебенкой Грозного.
31 декабря 00 ч. 00 мин. Новогодняя ночь в бункере — без шампанского и разносолов. Чеченцы не пьют, да и не до того.
Больно грозен фейерверк. В центре горит все то, что не сгорело раньше. От жара лопаются зеркальные стекла в большом дореволюционной постройки доме, наискосок от дворца. Кровля раскаленными звездами взлетает в черное небо. Но долго всматриваться некогда. Коридор на первом этаже простреливается, а ничто человеческое нам не чуждо…
1 января 1995 г. 00 ч. 15 мин.
По местному телевидению идет хроника текущих событий, попросту кадры, снятые чеченским оператором на улицах города и камерами, установленньн ми на крыше дворца. Текста нет, но эпизоды боев, штурмующие самолеты, обгорелые тела погибших сопровождаются не без яда и горечи песней Высоцкого «Идет охота на волков, идет охота». Волк — в гербе Чеченской республики. Волк — независимый и неприручаемый зверь — почетаем каждым чеченцем. И народная вайнахская песня начинается так: «Мы родились ночью, когда щенилась волчица, имя дали нам утром под барса рев заревой, выросли мы на камне, где ветер в сердце стучится, и снег, как смерть, нависает над бедною головой». И еще. Первый очерк в «Известиях» о послезавгаевской Чечне и Дудаеве появился в 1991 году в «Известиях» под названием «Одинокий волк под пуной».
— Русские летчики не ленивые. За каждым чеченским солдатом охотятся. Сюда, за бугор, перепрыгнешь, он облетает и снаряд пускает. Сутки они бомбили без остановки наши позиции. В небе все время два—четыре самолета висят. Но за сутки ни одного нашего солдата не смогли убить. Все в щепки разнесли на хребте, а солдат не достали. В моем взводе двенадцать человек, за каждым гонялись. («Обложили меня, обложили, но остались ни с чем егеря. Идет охота на волков…». И т. д.)
Штурмовики сжигают каждую машину, появившуюся на дорогах Чечни. Погибают мирные люди, пытающиеся спастись от бомбежек в безопасном месте. Но пресс-служба российского правительства, оправдывающая любую жестокость, сообщает, будто в каждом «жигуленке» установлен ручной пулемет. Горят российские танки, и в этих кострах сгорают живые люди. Сообщают, что уже сгорела сотня машин. Кто и когда ответит за эту авантюру?
Точные цифры убитых замалчиваются. Мирное чеченское население хоронит своих мертвых до заката солнца. Сергей Адамович Ковалев с помощниками делают кропотливую и опасную работу, устанавливая точные цифры потерь.
Сложнее с потерями солдат. Потом, в Минводах, когда мы звонили в Москву, к нам подошел человек, назвавшийся казаком из Буденновска Сергеем Валерьевичем Орловым. Вчера он отвозил гуманитарную помощь в Моздок и на овощном складе видел много трупов российских солдат. К крайнему привязана бирка: 7001-й.
Сорокатысячному войску, карающему Чечню, шлют новые и новые подкрепления.
28.12.94. Российский контингент в Чечне пополнился 276-м усиленным мотострелковым полком, сформированным на базе 32-й Оренбургской мотострелковой дивизии.
29.12.94. МО РФ приняло решение о переброске в Чечню одного мотострелкового полка, дислоцированного в Хабаровске. Тыловые и технические службы получили указание обеспечить полк всем необходимым для ведения затяжных военных действий.
30.12.94. М О РФ рассматривает возможность переброски с Дальнего Востока на Северный Кавказ мотострелковой дивизии, прибывшей предположительно из Германии. С такими силами не то что Грозный, но и Москву при случае можно взять.
Ни одного «иностранного наемника» в президентском дворце я не видела. Видела украинского добровольца Сашко чрезмерно говорливого.
Рассказывает Мария Павловна Парфенова.
— Привели меня сюда ребята. Обработали мне раны, сказали, надо в госпиталь везти. Очень большие раны.
Я русская женщина. Вы русские и я русская. Я вам сейчас всю свою жизнь расскажу. Пенсию я получала каждый месяц, и задолженность отдали. Ну, а сейчас куда идти, куда я пойду? Кому я нужна? Я правителям не нужна.
Я одна, сын в 1972 году в военном училище умер, муж умер, у квартиры стену выломало…
Голос: Бабуля, не надо плакать. У меня восемь детей, дом разрушен, и то я не плачу.
——Утром притихло немного, я в квартиру вошла, а он колошматит и колошматит. Вот у моего соседа, он на четвертом этаже жил, а я на третьем, инвалид войны, ему руку оторвало, и глаз выскочил. Пять минут еще кричал: «Дайте руку!» Звали его Володя, Володя Бельбус, какой нации — не знаю, машинистом у нас работал. Он и сейчас лежит на площадке. А кто его будет брать?
У нас железнодорожные дома все порушились. Сорок лет муж на железной дороге проработал, и я двадцать пять проработала. Бабка четыре плана давала, тогда ж еще план был. Сколько грамот почетных было! Нас никто никогда не ценил, а на нас, простых людях, свет стоит, государство стоит.
Рассказывает Абозин, бывший командир полка, 87 лет. Он появился в дверях нашего отсека и попросил перевести его через порожек. Обе забинтованные руки (или культи) держал перед грудью. Он — страшно подумать — из одного из тех выгорающих на наших глазах домов главной улицы (Пр.Победы, 39, кв. 30). Жена его, военврач в прошлом, сгорела.
— Она просила: «Помоги мне!» А чем я ей помогу? (плачет).
Когда жены не стало, у этого почти девяностолетнего человека нашлись силы спуститься с четвертого этажа, связав углами четыре скатерти. Так он попал в руки тех, кого мы в Москве зовем членами бандформирований, они и доставили старика в перевязочную. Жаль, что слушали старика мы, которые за день и без того наслушались всякого, а не Грачев, не Ерин, не Степашин, вот бы и поговорили со старым военным, как офицер с офицером. Да, еще бы хорошо, как они любят, на телеэкране, при многих свидетелях.
1 января, 9.00. Накануне вечером депутатам удалось записать на телепленку свое заявление и перегнать его в Хасавюрт базирующимся там корреспондентам разных телевизионных компаний. Но к ночи погас свет, и этот открывшийся канал связи с миром был утрачен. Нетерпеливый Лев Пономарев, жаждущий действия, нашел двух опытных ополченцев, которые берутся добросить четырех человек до перекрестка, откуда идет относительно безопасная дорога на Хасавюрт, а оттуда можно доехать до ближайшего аэропорта. Решено было, что одним из четырех будет представитель СМИ, выбор их пал на «Известия».
Когда мы выезжали из Грозного, все небо позади казалось в дыму. Войска Грачева и Ерина сжигали четырехсоттысячный город Грозный. Да, говорят нам, жертвы неизбежны, но зато мы сохраняем целостность России и наиболее экономичный путь транспортировки нефти. Держава превыше всего. Ради ее величия ничего не жалко.