Через Чечню - автостопом
Специальный корреспондент «Известий» Алексей ЧЕЛНОКОВ передает из зоны кризиса
На автостанции Хасавюрта мне сказали, что автобусы в Грозный не ходят. Движение на этом отрезке автотрассы Ростов— Баку, конечно, оживленнее, но сугубо целевое: туда — за семьями, обратно — с беженцами. Посоветовали добраться до пограничного поста, а там — как Аллаху будет угодно.
Когда требуют сложить оружие, чеченцы берутся за руки
Вдоль дороги стоит вереница людей. Держат плакаты: «Чечня — субъект Аллаха», «Ельцин — забери своих солдат». В небо поднимается густой черный дым от горящих автомобильных покрышек. Мрачное безмолвие вдруг прерывается яростными криками: «Велик Аллах». Воздеты сжатые кулаки, темные глаза с обочины пристально всматриваются в проезжающих. Из автомобилей несется ответное: «Аллах Акбар» и высовываются сжатые кулаки. Накануне Дудаев призвал сородичей образовать живую цепь от Ростова до Баку.
Проезжаем пост российских внутренних войск. Лицом к лицу — их разделяет полотно дороги — стоят русские солдаты в полной боевой экипировке. Пулеметчик мерно водит стволом из стороны в сторону. Рядом — десяток милицейских машин. В одной из них вижу замминистра МВД Дагестана Гаммаза Магомедова. В его глазах — тревожный блеск. Напряжение грозовое. И кажется, что одно неосторожное движение — загремят выстрелы. В тесном коридоре людей медленно движутся автомобили. Ни о каком досмотре, конечно, не может быть и речи.
У пограничного поста Герзель идет митинг, развевается зеленый флаг «мусульманского сопротивления». Трое горцев в бурках до пят охотно позируют перед фотокамерой.
— Почему ваши журналисты врут? — говорит один. — Ты ничего не придумывай, а напиши только то, что видишь своими глазами.
Митингующих — несколько сотен человек. Надписи на плакатах звучат рефреном: «Кремлевское руководство — враг Чечни», «Обманутых солдат — домой». Женщины, став в большой круг, ритмично двигаются в каком-то медленном танце. Меня, человека явно не здешней наружности, мгновенно берут в кольцо.
— Мы в последний раз демонстрируем свое желание разрешить все миром, — говорит чеченец. — Завтра, может быть, будем уже стрелять. Так и передай там, в Москве.
— Вы приехали сюда из Чечни? — спрашиваю.
— Нет, мы — дагестанские чеченцы, поддерживаем наших братьев.
Наконец в одной легковушке, пересекающей границу, нашлось местечко и для меня. Водитель, молодой чеченец по имени Моули, взялся подбросить до Гудермеса, где живет его сестра. На территории Чечни живая цепь не прервалась. Постоянно падал мокрый снег. На протяжении десятков километров вдоль трассы стояли тысячи и тысячи людей. Мужчины и женщины — от грудного младенца на руках матери до древнего старика, опирающегося на костыль. Шел третий час акции. Через приоткрытые окна автомобиля вползала промозглая сырость. Становилось холоднее, когда пытался представить, каково им, стоящим на обочине. Спрашиваю себя: может, их выгнали на дорогу? Нет, не похоже.
— Скажи, почему Россия, — говорит Моули, — сначала дала чеченцам оружие, а сейчас хочет отобрать? Разве не знаете, что отнять у чеченца оружие означает снять с него штаны.
В Гудермесе, в доме сестры Моули, поили чаем. Из еды могли предложить лишь хлеб с маслом.
— Если бы ты приехал раньше, встретили по-другому, — сказала сестра. — Но у меня трое маленьких детей. Сам понимаешь.
В комнате резвились трое сорванцов. Один размахивал огромным кинжалом, едва удерживая его обеими ручонками.
— Видишь, какие боевые, — проговорил Моули. — Это у нас, чеченцев, в крови. А ну, ребята, «Аллах Акбар», — закричал он.
— Аллах Акбар, — пронзительными голосами дружно завопили дети и подняли вверх сжатые кулачки.
Моули попросил своего соседа, уезжавшего в Грозный, захватить меня с собой. Несмотря на то, что уже смеркалось, живая цепь вдоль трассы продолжала стоять. На выезде из Гудермеса — железнодорожный переезд. С обеих сторон дорога зажата грузовыми вагонами, оставившими лишь узкий проезд для одного автомобиля.
— Если войска пойдут по этой дороге, — прокомментировал Руслан, новый мой попутчик, — взорвем их к чертовой матери вместе с русскими танками.
Взорванные танки под новогодней елкой
В Грозный въезжали, когда уже стемнело. На постах — ни души. Никто не лез в багажник, не проверял документы. Миновали извилистый лабиринт бетонных блоков. Позади остался грейдер, на ковше которого выведено уже знакомое: «Чечня — субъект Аллаха».
На улицах города — редкие прохожие. В многоквартирных домах горят лишь по нескольку окон, заклеенных крест-накрест бумажными лентами. Освещенные витрины магазинов пусты.
Ни огонька в президентском дворце и в здании чеченского правительства в центре города. Гостиница «Кавказ» обращена на центральную площадь города зияющими глазницами окон. Рядом разбросаны осколки авиационных оомб и сигнальных ракет.
— Да, брат, — говорит Руслан, — в гостинице тебя не примут, переночуешь у меня.
Руслан владеет магазинчиком в доме на улице Победы, в 300 метрах от президентского дворца. Его квартира этажом выше. Окна забронированы от войны и грабителей, как он говорит. Газ, свет и водопроводная вода в доме еще есть. Телефонная связь действует только в пределах города. Жену и детей Руслан отправил к родственникам в Хасавюрт еще две недели назад. Сюда периодически наезжает, чтобы убедиться в сохранности своего имущества. Пьем чай перед телевизором — транслируется программа «Останкино». На экране мелькают лица Филатова, Ерина, Степашина и российских солдат на бронетранспортерах. Уже, не владея собой, Руслан орет мне: «У меня душа горит. Этих тварей, пришедших на нашу землю, я буду убивать „голыми руками“. Приму газават, лучше уйти в рай, чем жить в позоре». «Голые руки» для темпераментного Руслана — красивая метафора. Он продемонстрировал свой арсенал: два автомата Калашникова — короткоствольный и армейский, снайперская винтовка с оптическим прицелом, три пистолета Макарова, гранатомет и ящик гранат Ф-1.
— Эти подонки убивают моих родственников и друзей, — и Руслан заговорил неожиданно ласково. — А почему они не думают о своих русских, живущих в Чечне. Мы сделаем так: пропустим вперед русских и посмотрим, как вояки поступят с ними.
С экрана телевизора Хасбулатов предлагает не разоружать чеченцев, а выкупать оружие. Молодые ребята, родственники Руслана, сидящие вокруг, загоготали: «Идиот, но, если будут покупать автомат за 30 лимонов, мы согласны. Привезем из Грузии состав».
И вдруг притихли, прислушиваясь. Отчетливо доносился гул летящего самолета.
— Немедленно погасите свет, — скомандовал Руслан. — Всем спуститься в подвал.
— По охране долбят, — кто-то проговорил. Стали считать: один, два, три… Шесть бомбовых ударов были нанесены по Грозному в тот вечер.
Около полуночи, прихватив оба автомата и несколько пистолетов, вышли в город «подышать воздухом». Охранник, стоящий у здания правительства, сказал, что российский десант вроде бы высадился на Грозненском аэродроме. Однако ставшая привычной стрельба одиночными не подтвердила эту информацию.
Оглядываясь по сторонам, двинулись дальше.
В современном здании нефтяного института, считавшегося одним из лучших в бывшем Союзе, не уцелело ни одного стекла, и, только отсчитывая время, светился циферблат электронных часов внутри. Стены посечены осколками двух бомб, сброшенных вчера российским самолетом. В ста метрах — две воронки глубиной в метр. Интересно, что видел в прицел пилот, нажимая на гашетку? Вокруг — жилые дома, а президент и правительство давно уже переселились в бункер.
Вновь слышен гул приближающегося самолета. И хотя, как говорят, бомба дважды не падает в одно место, опрометью все кинулись в здание института. Здесь, в подвале, хрустит под ногами стекло, с потолка свисают алюминиевые ленты обшивки. Но вновь пронесло: взрывы раздаются где-то вдалеке.
По дороге к дому проходим небольшую площадь, на которой стоят три развороченных танка, которые вошли в Грозный 26 ноября. Страшное зрелище: днища порваны, как лист бумаги. Рядом валяются их башни. Неподалеку стоит новогодняя елка. Украсить ее еще не успели.
— Вот — елка, а вот — новогодние подарки, — указывает на останки Руслан. — Ельцин — Дед Мороз, Степашин — Снегурочка. Вот такой у нас праздник.
По местному телевидению выступает военный комендант республики. Монотонно читает фамилии комендантов районов и сел Чечни, назначенных в связи с военным положением, призывает всех имеющих оружие записываться в ополчение, сетует на то, что не ведется борьба с торговцами наркотиков…
Ингушский синдром чеченской войны
Отправляемся дальше — в Назрань. Автовокзал пуст. На обочине — несколько легковушек. Водитель-чеченец заломил несусветную цену, чуть ли не полмиллиона рублей. «А ты знаешь, что дорога каждый день обстреливается?» — рассвирепел он, когда я посетовал на дороговизну. В конце концов повезло — нашелся попутчик. Еще один пассажир — пожилая чеченка — едет в ингушское село Карабулак, к родственникам, куда она уже перевезла своих детей. Узнав, что я — журналист, говорит: «Да что они там в Москве, с ума посходили. Я сейчас волосы на себе рву, дура, зачем я за Ельцина голосовала. Теперь он моих детей убивает».
Выезд из Грозного беспрепятственный — никто, как и при въезде в город, не проверяет документы. На обочине чернеет кострище вчерашней живой цепи.
— Женщина, а все о политике говоришь, — смеется водитель.
— А сейчас, — отвечает она, — вся жизнь наша политика. И еще, — обращается ко мне, — передай российским матерям: пусть забирают своих сыновей. Их здесь убьют.
У села Самашки сворачиваем с трассы.
— Дальше — опасно. Там недавно обстреляли колонну беженцев, — говорит водитель. — Здесь мы — как на ладони. Вокруг — российские танки. Выстрелит какой-нибудь идиот от скуки и прости-прощай.
И почти сразу же показались танки, медленно двигающиеся полем. Водитель сжался, притих. Лишь миновав условную границу Чечни с Ингушетией (также никем не контролируемую), он расслабился: «Ну вот, ты теперь полноправный россиянин, а я — злой чечен».
Из Карабулака ехал с другими попутчиками — двумя ингушскими женщинами-беженками из Пригородного района Северной Осетии.
— Зачем российские солдаты приехали в Чечню? Зачем стреляют в беженцев, мирных людей, — возмущается та, что помоложе. — Мы не верим Ельцину, не верим российской армии, особенно после того, что она натворила в Пригородном районе. На их совести изнасилованные и убитые ингуши.
Приехав в Назрань, сразу отправился в МВД Ингушетии. Сделал выписки из оперативного журнала дежурного министерства: «11 декабря около 9 утра на трассе Ростов—Баку военнослужащими, следовавшими в Чечню, был открыт огонь по гражданам Ингушетии. Погибли трое, ранены 12 человек.
Около 18 часов из вертолета российских войск велся непрерывный ракетный обстрел села Гази-Юрт. По жилым домам. В результате обстрела были убиты Магомед Албаков, 1967 года рождения, и Мадинат Кациева, 1915 года рождения. Еще двое ранены…»
Далее дорога в Северную Осетию. Покупаю газеты на автостанции.
— Аллах накажет Россию, — кричит киоскерша, пожилая женщина, распознавшая во мне приезжего из России. Меня обступают мрачные мужчины.
— Так и передай Москве, — трясет меня за плечо небритый парень.
Миновав несколько постов на осетино-ингушской границе, въехал в село Чермен, которое в Назрани называют ингушской Хатынью. После той трагедии прошли годы, но по-прежнему гуляет ветер по разоренным жилищам. И падает снег, на время скрывая обиду.
На снимке: вооруженные пикеты в Назрани.
Фото Вадима БЕЛЫХА.
ХАСАВЮРТ—ГРОЗНЫЙ—НАЗРАНЬ.