Александр Солженицын как зеркало общественного смятения
Выступление писателя в Государственной думе не стало крупным политическим событием
Прозвучавшая в пятницу речь Александра Солженицына в Государственной думе была выслушана с вежливым вниманием, не согретым, кажется, более ничем, кроме почтения к самому оратору и выстраданному им праву говорить все, что он хочет. Сдержанная, чтобы не сказать вялая, реакция прессы на эту речь, отсутствие на нее широкого общественного резонанса (по крайней мере, на момент, когда пишутся эти строки) позволяют заметить: выступление писателя не стало крупным политическим событием.
После почти месячного проезда по России это было первое публичное выступление (бесчисленные интервью не в счет) Александра Солженицына, когда каждое слово, каждая интонация, каждый жест глубоко продуманны, рассчитанны, неслучайны. Речь представляла собой, по сути, второе (исправленное и дополненное) издание «Как нам обустроить Россию». И если, скажем, идея объединить Россию, Украину, Белоруссию и Казахстан была лишь устным переложением фрагмента публицистического трактата, наделавшего шуму в горбачевскую эпоху, то небесспорное утверждение, что «мы выходим из коммунизма самым искривленным, самым болезненным, самым нелепым путем» — плод, судя по всему, недавних наблюдений. «Сокрушительное падение производства», «национальная катастрофа с рублем», «государственное ограбление 70 миллионов вкладчиков», «воровство и коррупция» — вот, по оценке писателя, кошмарные вехи такого пути. Выходом же на путь иной Александру Солженицыну представляются земства. В них он видит наиболее совершенную и приемлемую для России модель местного самоуправления. А в отлаженном взаимодействии центра с земствами — искомый идеал российского государственного устройства. Собственно, этим исчерпывается позитивная программа писателя, разумеется, и не обязанного в отличие от государственных мужей прокладывать для России какие бы то ни было пути, пусть даже самые прямые, самые безболезненные и самые разумные. Если бы кто еще знал наверняка, где они, таковые.
Кто ждал от Солженицына мессианских пророчеств или хотя бы четкой политической самоаттестации, тот наверняка разочарован. Но писатель явно и не ставил целью потрясти общество или пристроиться к чьим-то шеренгам. Ни коммунисты, по чьей инициативе Александр Солженицын был приглашен в Думу, ни национал-патриоты, ожидавшие от него бальзама на душу в виде призывов к соборности и укреплению православия, не получили идейного знаменосца. Точно так же, не разбирая партийных цветов и оттенков, Александр Исаевич оставил без своего авторитетного покровительства и российских либералов, чьи программы подверг язвительной критике. Но более всего досталось государственной власти, от которой писатель не оставил камня на камне, однако ни словом не помянул президента, заставив гадать, что таится за этой фигурой умолчания. И хотя Александр Солженицын невольно присоединился к думскому большинству, в ту же пятницу выставившему правительству «неуд», ни одна фракция не имеет чести отныне считать его своим безусловным единомышленником.
Короче, бывший вермонтский затворник оказался опять неудобен всем — и новым властям, откровенно им неуважаемым, и оппозиции («коммуно-патриотической» или «демократической» — тут никаких предпочтений), для которой тоже не стал стопроцентно «своим». А главное, своей речью писатель перечеркнул простодушные иллюзии тех, кто до сего момента еще надеялся возвести его в ранг духовного «отца нации». Ни одно слово, ни одна мысль, прозвучавшие с трибуны Государственной думы, не будут безоговорочно приняты всеми без исключения российскими гражданами и платформой для национального согласия не станут. Но это как раз еще один верный знак того общественного смятения, той массовой сумятицы в умах и настроениях, зеркалом которых, как и положено великому российскому писателю, выступил Александр Солженицын.