Что делать с убыточными шахтами - ясно. А что делать шахтерам?
Виктор КОСТЮКОВСКИЙ, «Известия»
Судьба наиболее убыточных шахт Кузбасса решена. В ближайшей перспективе будут закрыты девять предприятий, потом очередь дойдет и до других. Экономическая реформа — процесс, безусловно, требующий решительных и жестких мер. И наиболее болезненная процедура реформы — банкротство несостоятельных предприятий. Именно поэтому подходить к нему надо продуманно и тщательно подготовившись.
После всплеска эмоций и конфликтов в связи с закрытием «Черкасовской» («Известия» писали об этом в публикации «Шахты, конечно, закрывать надо, но зачем же судьбы ломать?», № 144) уже объявлено о закрытии «Карагайлинской» там же, в Киселевске. Практически обречены чуть ли не большинство шахт в Прокопьев-ско-Киселевском горном районе, едва ли не все — на севере области. Точных графиков нет, а если и есть, то шахтерам они неизвестны.
На «Черкасовской» побывал начальник «Росугля» Юрий Малышев. На встрече с немногочисленными представителями коллектива (всяческого начальства и журналистов было куда больше) он жестко, наступательно убеждал в необходимости закрытия неэффективных и к тому же опасных предприятий. В самом деле, проектная мощность на «Черкасовской» никогда не была достигнута, а в последнее время добыча составляла от нее не более трети. За шесть лет — четыре взрыва и девять пожаров, с 1986 года погибло 18 подземных рабочих. Себестоимость тонны угля подходит под 50 тысяч рублей, государство за квартал выделяет около четырех миллиардов рублей дотации. Не только в России — нигде в мире не умеют толком добывать уголь на крутопадающих пластах, таких, как в Прокопьевске и Киселевске. Щит — замечательное изобретение русского инженера Чинакала — сыграл свою роль в те времена, когда уголь нужен был любой ценой. Теперь надежды на него мало.
Все правильно говорил Юрий Николаевич, только вот непонятно, кого же он убеждал? Среди специалистов и журналистов не было, кажется, ни одного, кто считал бы иначе. Шахтеров? Да, как мы писали в предыдущей публикации, большинство из них упрямо считают, что шахту закрывать не нужно. Не только потому, что специалисты шахты и «Киселевскугля» не удосужились им вовремя объяснить, подготовить. Хоть какие аргументы приводи, но для здешних шахтеров это не просто какая-то шахта, перспективная или неперспективная, опасная или нет, она — кормилица, где некоторые горняки протрубили не по одному десятку лет. Что же до ее убыточности — кто мог всерьез ее ощутить, если все убытки таких шахт всегда покрывались из кармана государства. Здесь и в зародыше нет пока того чувства, которое заставляет каждого соотносить прибыли с затратами и на которое все мы очень рассчитывали с началом приватизации.
Шахта формально приватизирована, считается акционерным обществом. В прошлой публикации говорилось, что решение о закрытии принимали без участия акционеров-рабочих. Фактически же у них и акций-то никаких еще нет. А теперь уже, вероятно, и не будет. Надо потерять всякое чувство реальности, чтобы рассчитывать на дивиденды с такого предприятия.
И все-таки от Малышева ждали не этого. Журналисты, председатель независимого профсоюза горняков Кузбасса Вячеслав Шарипов, шахтеры «Черкасовской» — все надеялись на то, что начальник «Росугля» привез в Кузбасс социальную программу закрытия шахт. Кое-что он действительно обещал: пенсионерьь де получат «вторую пенсию» из только что образованного пенсионного фонда компании. Во всем остальном формулировки были расплывчаты: «Никто без работы не останется, это я вам обещаю».
Мы поговорили с Юрием Николаевичем после совещания, причем во время этого разговора он произвел куда более благоприятное впечатление, чем когда произносил речь с трибуны. Признал крупные недоработки в начатом процессе санации отрасли, неготовность специалистов на местах к этому процессу, посетовал на свои крайне ограниченные возможности. И все-таки даже из этого разговора не удалось вынести впечатления, что в угольной компании, в Минтопэнерго, в правительстве есть какая-то стройная социальная программа закрытия убыточных предприятий.
Показалось прежде всего, что этот процесс идет безо всякого учета психологических факторов. Шахтерам настойчиво предлагали срочно переквалифицироваться для работы в жилищно-коммунальном хозяйстве. И убеждали: «У нас оскорбительных работ нет». Но это такой вопрос, который каждый решает сам для себя. Есть люди, которых оскорбляет вынужденная работа не по специальности, других — не по квалификации, третьих — не по желанию…
По заданию областного управления труда и занятости и Киселевской городской службы занятости группа ученых под руководством П. Бизюкова провела на «Черкасовской» социологическое исследование. Если одним словом определить состояние большинства работников после объявления о закрытии шахты, то это слово будет — паника (в отчете, правда, сказано о «господстве негативных эмоций» и «растерянной подавленности»). Не стану пересказывать весь этот поучительный документ, «Росуглю» полезно было бы не только изучить его, но и сделать на период санации отрасли настольным для каждого руководителя. Но одну цитату хотелось бы привести: «Привязанность к шахтерскому труду — едва ли не важнейшая причина, удерживающая многих на шахте. В этой привязанности есть узкопрагматический аспект, связанный с тем, что многие горняки — узкие специалисты. Если они не могут найти работу по своей профессии, то, значит, они вообще нигде больше не могут работать. Но есть и эстетический момент, связанный с тем, что шахтерский труд — это труд настоящего мужчины, нелегкий, порой опасный, достойно вознаграждаемый… Кроме того, большинство шахтеров осознают себя рабочей элитой, грозной политической силой, способной влиять на государственную ситуацию. Отсутствие работы на шахтах ставит таких людей в очень тяжелое положение. Для них расстаться с профессией шахтера — значит не просто поменять профессию, а потерять социальный статус. Особенно тяжело воспринимается возможность попадания в безработные. Для кадрового шахтера безработный — это почти что „бич“, поэтому перспектива стать им выглядит просто ужасно. Здесь возможны самые резкие действия, так как речь идет о защите своего места в социальной иерархии общества». Словом, речь о достаточно серьезных вещах, чтобы их не учитывать.
— А вы знаете, — сказала начальник областного Управления труда и занятости Татьяна Новикова, — что на многих предприятиях отрасли нет коллективных договоров? То есть я вообще не понимаю, чем занимаются профсоюзы! Заходит речь о социальных гарантиях, и вдруг выясняется: на «Анжерской» договор не перезаключался с 1991 года, на «Черкасовской» его вообще нет…
Уверен: ни профсоюзники, ни рабочие обреченных шахт просто не знают о том, что в 1992 году принят Закон Российской Федерации о коллективных договорах и соглашениях, а в нем есть статья 16-я — как раз о гарантиях в случае ликвидации предприятия. Профсоюзам и самим рабочим важно хотя бы теперь не упустить момента: заключить коллективный договор не поздно еще и сегодня. Понятно, что кропотливая эта работа труднее, чем организация «митингов протеста». Она менее заметна, не принесет политических дивидендов. Но именно такая работа — истинно профсоюзное дело.