Он жил впервые на этой земле
Не стало Роберта Рождественского. Прекрасного поэта. Друга. Доброго и мудрого человека. У меня сейчас такое чувство, будто унесли из судьбы что-то очень важное, может быть, самое дорогое: юные наши годы, институтские страсти, поэтические вечера в Политехническом. Потому что все это было связано с ним, с его поэзией.
Рождественский — это целая эпоха: романтическая, звонкая, неповторимая. Она началась много лет назад его знаменитой «Поэмой о любви». Он допустил всех желающих в свой поэтический мир, чтобы не остаться одному, чтобы чувствовать, что кому-то нужен.
А еще его эпохой был журнал «Юность». Свои первые стихи он напечатал в «Юности» в 1955-м. А потом судьбы поэта Рождественского и журнала переплелись на долгие годы. Он был верен журналу, вошел в редколлегию. И расстался с ним, когда наша легендарная «Юность», которой они, дети XX съезда, принесли славу, уходила в прошлое. И я хорошо помню стихи Рождественского, опубликованные уже после его тяжелой операции, в «Юности» в 1990 году:
Вроде бы жизнь начинаем сначала.
Но почему-то не полегчало.
Роберт был мужественным человеком. Говорил только то, во что верил сам, не боясь быть непонятым или неуслышанным. Как это было непросто в те фарисейские годы — взять себе право издать однотомник Вл. Высоцкого, когда даже некрологи о его смерти многие не посмели опубликовать.
Помню, неслась по России его лихая «Свадьба», как перехватывали горло слова из другой песни, где «А город подумал, ученья идут». Это был какой-то неистовый, сверкающий водопад музыки и поэзии. Это продолжалась эпоха Роберта Рождественского.
Все мы смертны. Как говорится, смертность на земном шаре стопроцентная. Бессмертно лишь слово, идущее от человека к человеку, от поколения к поколению. Слово Рождественского принадлежит не только его времени, не только шестидесятникам, блестящим представителем которых он был, но всем, кто испытывает потребность в красоте и мудрости, в искренности и доброте.
Роберт всегда стеснялся в общении с друзьями высоких фраз и сентиментальности. Больше уповал на юмор. Даже в нелегкие дни и в жестокие моменты непонимания. Помню, как в Переделкине, где располагалось наше общежитие, по воскресеньям мы играли в футбол. Роберт был центральным защитником. Огромный, худой, он сдерживал нападавших сокурсников своей профессиональной неприступностью, его боялись. И в поэзии он не забывал о защите — защищал свое право писать так, как хотел, говорить то, что считал нужным сказать именно сейчас.
В тот страшный день я позвонил Алле, которую, как и Роберта, знаю не одно десятилетие. Она прочла мне стихи из новой книги, над которой он работал все последнее время. Стихи звучали пророчески.
Тихо летят паутинные нити. Солнце горит
на оконном стекле… Что-то я делал не так? Извините:
Жил я впервые на этой земле.
Я ее только теперь
ощущаю.
К ней припадаю.
И ею клянусь.
И по-другому прожить обещаю, Если вернусь…
Но ведь я не вернусь.
И еще Алла сказала, что семья благодарит врачей «Скорой» Института Склифосовского за то, что они сделали все, боролись до последнего… В доме Роберта всегда было так — даже в самые страшные беды и горести здесь не забывают людей, не забывают добро.
Но, видимо, у каждого своя судьба. Роберт мужественно принял свою долю. Мир тебе, дорогой поэт.