«Привести в первоначальное положение...»
Это судебное требование, обращенное к акционерному обществу, совпало с тремя покушениями на жизнь его директора
Виктор КОСТЮКОВСКИЙ, «Известия»
Виктор Георгиевич Заболотнов называет себя специалистом по подъему… трупов. Это не совсем точно, называть его следует, скорее, реаниматором, ибо угольные разрезы, практически безжизненные, ко времени назначения его директором обретали жизнь. По стажу директорства он сейчас, пожалуй, самый старый руководитель предприятия открытой угледобычи в России. В декабре 85-го Заболотнова перевели на разрез «Черниговский», состояние которого в то время вполне можно было определить как «клиническая смерть». Однако и этот разрез не стал исключением, ожив при новом директоре.
В 89-м, когда бастующие шахтеры требовали хозяйственной самостоятельности, их первыми союзниками были директора. Не первый год именно они громче всех говорили о необходимости восстановления счетов в банках и других атрибутов хотя бы относительной суверенности шахт и разрезов, существовавших на положении как бы мелких «подразделений» монстров-объединений. Многие задавались загадкой: отчего же, когда Минуглепром с правительством, поставленные бастующими к стенке, даровали требуемую самостоятельность, те же директора принимать ее не спешили. А дело-то объяснялось просто. За годы, когда любой вопрос решался наверху, в Кузбассе выросла плеяда руководителей, которые руководить не умели. Они не знали практической работы с финансами, на предприятиях не былло экономистов, бухгалтеров, снабженцев, сбытовиков…
Пошли на самостоятельность и выжили либо старики, знавшие в молодости настоящую работу, либо молодые энтузиасты, поверившие в перемены и не побоявшиеся учиться всему заново.
Заболотнов своего добился. «Черниговский» вышел из-под власти объединения и перешел на аренду. Это было в 89-м, как раз в год первой стачки. Сказав «а», надо было переходить к следующей букве алфавита. Двумя годами позже, вслед за уже акционированными шахтой «Распадской», разрезом «Между реченский», центральной обогатительной фабрикой «Сибирь», разрез «Черниговский» подал заявку на акционирование, то есть на выкуп предприятия у государства.
К тому времени значительная часть «чужого», арендуемого имущества амортизировалась, зато появилось полноценное «свое», приобретенное арендаторами, по закону оно было передано безвозмездно. В договоре купли-продажи, заключенном разрезом с областным комитетом по управлению госимуществом, были предусмотрены все полагавшиеся по законам того времени льготы. Выкупной платеж определили в сумме около 45 миллионов рублей, первоначальный взнос — около девяти миллионов, которые были собраны акционерами. Несколько позже, опять же в соответствии с уложениями того времени, собрали и выплатили остальные деньги.
Относительная, конечно, свобода: уголь-то продавали не по свободной, а ло расчетной цене, зато это давало возможность получения дотаций государства. Первое время в коллективе царил подъем, к нему проявлялось внимание: как же, передовики, реформаторы. Но так было только первое время…
Сначала он почувствовал, как меняется отношение к нему лично. Прежде открытые двери вдруг оказывались закрытыми, его перестали приглашать даже на совещания директоров-угольщиков. Потом начались дела посерьезнее. На вопросы о дотациях отвечали: так вы же — частники, какие вам дотации? Заболотнов говорил: не спорим, тогда дотируйте наших потребителей, а мы будем продавать уголь по свободной цене, так оно всем выгодней будет, в том числе и государству.
Но какие-то надежды он еще сохранял. А тут еще пригласили в делегацию (в ней же были и другие пионеры акционирования — директор «Распадской» Полещук, обогатительной фабрики «Сибирь» — Герасименко) в Сан-Франциско, в Институт Гувера, где под руководством профессора М. Бернштама по заказу российской стороны разрабатывалась программа приватизации угольной отрасли.
Программа эта тихо умерла, поскольку Верховный совет, в советниках которого числился Бернштам, в свое время не позаботился о законодательной базе. Заработала другая, согласно которой контрольный пакет акций оставался в руках государства. Акционированным же до ее принятия предприятиям было разрешено оставаться в своем положении. Они-то и стали бельмом на глазу.
Чиновники торжествовали. Один из них с телеэкрана торжествующе изрек: «Ну, шахты наелись самостоятельностью, теперь сами к нам идут». Да, немногие смогли выдержать экономическое давление: задержки дотаций, налоговый пресс, штрафные санкции по делу и не по делу, грабительские кредитные ставки, а потом — лавиной — неплатежи потребителей.
Заболотнов не знает, дирижировал ли кто-нибудь этим процессом или он шел, так сказать, стихийно, но впечатление было такое, будто кто-то отдал приказ «разобраться» с директорами-первопроходцами. Сначала путем дискредитации. В коллективах вдруг пошли сплетни о «нечистоплотности» руководителей, их злоупотреблениях, а заодно — и недальновидности, поскольку-де государственные предприятия (и это было правдой) живут вольготней «частных». Так или не так, трудно сказать, однако внешняя канва событий такова. На «Распадской» переизбрали директора — пришлось уйти Геннадию Полещуку, тому самому, который вместе с Заболотновым ездил в Институт Гувера. Скомпрометировать опытнейшего Михаила Герасименко (тоже из той делегации) вряд ли бы удалось, хотя смута на обогатительной фабрике «Сибирь», и как раз по поводу акционирования, была.
Герасименко убили у подъезда его дома. Преступление не раскрыто…
Сплетнями пробовали? А гранатой?
На «Черниговском» пошли слухи о неправильном распределении директором автомобилей. Заболотнов сам поднял эту тему на очередном собрании акционеров, открыл все карты. Попытка посеять бунт на корабле провалилась. Ждал: что теперь?
Как-то из телевизионной программы (!) узнал, что против него возбуждено уголовное дело. Это было, пожалуй, первое в Кузбассе дело, возбужденное по статье 162, части 2: сокрытие объектов от налогообложения в особо крупных размерах. Причем в информации по телевидению прозвучало, что возможно наказание сроком до пяти лет лишения свободы.
— Речь шла об автомобилях, которые были зарегистрированы как личные, — объясняет Заболотнов. — То есть мы недоплатили 12 миллионов рублей налога.
— Виктор Георгиевич, — изумляюсь я, — так поступают очень многие маленькие фирмы, но для вас-то 12 миллионов — разве это деньги?
— Самое интересное, — замечает он, — что я, к стыду своему, об этой разнице не знал. Тут дело вот в чем: приобретаем новую машину, вручаем ее работнику как служебную, и через год требуется в лучшем случае капремонт. Мы решили поступать по-другому. Говорим: вот тебе служебная машина, регистрируй ее как личную и через три года можешь выкупать в собственность. В таком случае три года об этой машине голова ни у кого не болит, ходит как часы. Да дело-то не в этом, ну виноваты, но почему именно генеральный директор? У нас же целая автобаза!
12 миллионов, конечно, сразу заплатили, но следствие продолжалось. С Заболотнова перед самым отпуском взяли подписку о невыезде. Он посетовал: собирался с женой в Сочи, в прокуратуре сказали: ну и езжайте. В Сочи позвонил главный инженер: «Слушай, лучше бы тебе вернуться, тут распускают слухи, будто ты — в бегах». Вернулся, а прокуратура отстраняет его от работы, чтобы «не мешал следствию». Следователь сделал обыски в квартире и в кабинете, надо полагать, искал «сокрытые объекты налогообложения».
Уголовное дело прекращено за отсутствием состава преступления. Об этом знает юрист предприятия, но Заболотнову до сих пор официально не объявлено…
Хочу оговориться: конкретных доказательств того, что кто-то дирижирует сваливающимися на голову «шибко самостоятельного» директора несчастьями, у меня нет. Классический вопрос «кому выгодно?» тоже мало помогает. Ну, допустим, выгодно концерну «Кузбассразрезуголь», чье лоно покинул разрез, причем с его уходом начался развал концерна: из 20 разрезов в нем осталось 12. Но невозможно представить, будто генеральный директор концерна Виктор Кузнецов распространяет в коллективе разреза сплетни или кому-то поручает это. Выгодно «Росуглю»? Пожалуй. Вот «Распадская», где удалось сменить директора, уже отдала ему контрольный пакет акций, а «Черниговский» не только вышел из-под власти госчиновника, но и довольно успешно этой власти противостоит. Хоть не без долгов, однако производства-то пока ни на день не останавливал. Но можно ли представить, чтобы руководитель «Росугля» Юрий Малышев или кто-то из его подчиненных имели касательство к тому, о чем речь ниже?
… Часов в пять ночи Заболотнов проснулся от каких-то слабых звуков, доносившихся с веранды. Вышел, включил свет и увидел, как человек в натянутой на лицо маске выставлял стекло. Растерявшись от вспыхнувшего света, злоумышленник поспешно ретировался. Виктор Георгиевич не придал этому случаю большого значения, в конце концов мог быть и вор-домушник. Через лолмесяца, часов в десять вечера, в дверь постучали. Заболотнов открыл дверь. Четверо в масках зверски избили его металлическими прутами, жену глушили рукояткой пистолета. Два месяца они пробыли в больнице под охраной милиции.
Спасибо этой охране, она несколько позже предотвратила настоящую трагедию. Когда Заболотнов намеревался войти в дом, охранник остановил его, заметив привязанный к калитке шнур. Другим концом он был привязан к чеке мощной гранаты.
Нет, повторяю, это не версия и даже не гипотеза. Трудно представить себе некое совещание, где действующие лица озабоченно рассуждают: Сплетнями пробовали? А уголовным делом? Опять не вышло? И граната не сработала… Тогда вот что: надо подключить арбитраж.
Не было, не могло быть такого совещания. Было стечение обстоятельств. Только вот, заметьте, стекаются они очень уж определенным образом. Мало того, это их стечение как бы предопределяется веяниями времени. В экономике невооруженным глазом заметен откат от рыночных реформ, в угольной промышленности он приобрел особенно явный характер, се громче голоса: как-де убыточная отрасль, дотируемая государством, может существовать вне этого государства? Отдали дань рыночной моде, понаплодили, понимаешь, акционеров — и шабаш, давай сюда контрольные пакеты! Но вот загвоздка: какой-то там разрезишка в Кузбассе подает дурной пример: работает стабильно, уголек марки СС—20 вне конкуренции и перспективы неплохие. С ним-то что делать?
А вот что. 2 июня этого года арбитражный суд Кемеровской области удовлетворяет иск прокурора области А. Пахирко к Комитету по управлению госимуществом, Фонду имущества и АО «Черниговец» о признании приватизации разреза недействительной. Чтобы, упаси Бог, газету не заподозрили в попытке оказания давления на последующие разбирательства (а они еще будут), намеренно не привожу никаких аргументов и законоположении, якобы нарушенных при заключении сделки. Отмечу только один, главный: при заключении договора об аренде (заметьте, еще не приватизации, а аренде) в начале 1990 года не было оговорено право последующего выкупа. И главным образом именно поэтому следует «стороны по договору привести в первоначальное положение».
Вспомним начало 1990 года. Еще всевластна КПСС, все реформаторские устремления ограничены приданием «человеческого лица» казарменному социализму, слово «приватизация» лишь иногда срывается с неосторожных уст крамольных экономистов. Для коллектива разреза вообще и для директора Заболотнова в частности аренда — синоним свободы, они к ней буквально прорвались. Теперь им говорят: а что ж вы не помышляли, чтобы еще и купить, почему не предусмотрели грядущего падения коммунистическо-бюрократического режима и не приготовились к принятию в частную, считай, собственность средств производства?
«Привести в первоначальное положение» — это, стало быть, вернуть разрез из собственности коллектива в государственную, которую бы коллектив опять арендовал.
— А что и у кого арендовать? Переданное нам и выкупленное нами имущество — его практически нет, оно самортизировано. Есть другое, приобретенное уже арендаторами и собственниками, но оно не отчуждается. Далее, за те 45 миллионов, которые люди заплатили государству, теперь оно должно им вернуть порядка 45 миллиардов. И что дальше? Что это за лакомый кусок такой — наш разрез, что родное государство будет с ним делать? Уголь добывать? Так, извините, чем? Ведь государственного оборудования уже не осталось. Есть, конечно, способ все вернуть, но только один — полная реквизиция. Вот, по-моему, кто-то именно этого и добивается. Это у них и называется «вернуть в первоначальное положение». Правда, я бы задал вопрос: так ли уж оно первоначально? Как известно, октябрьский переворот законами государства Российского не предусматривался, так-почему бы теперь арбитражному суду не вернуть всю страну в «первоначальное» положение, скажем, 1913 года? Я не против…
КУЗБАСС.