В России построена номенклатурная демократия
Юрий БУРТИН, Григорий ВОДОЛАЗОВ
Родила царица а ночь не то сына, не то дочь; Не мышонка, не лягушку, а неведому зверюшку (А. С. Пушкин. Сказка о царе Салтане...)
Множество фактов указывают на то, что в итоге горбачевской перестройки и почти трех послеавгустовских лет в России в основных чертах уже сформировался новый общественный строй. Достаточно далеко отстоящий от «реального социализма», которому он пришел на смену, этот новый строй в то же время имеет весьма мало общего и с тем, что не раз провозглашалось у нас в качестве цели «политики реформ»: развитое гражданское общество, высокоразвитая рыночная экономика, демократическое правовое государство. Ни по одному из перечисленных параметров наш новый строй даже отдаленно не приближается к указанному образцу. Тем не менее он существует, приобрел известную внутреннюю законченность, а потому в полной мере заслуживает серьезного анализа.
Предлагаемая нами публикация — монолог в форме диалога — одна из первых попыток такого анализа, удобный повод для которого дает последняя масштабная акция российских властей — «Договор об общественном согласии».
Г. Водолазов. Договор называется «об общественном согласии» (в проекте еще более выразительно: «о достижении гражданского согласия в России»). Но если вчитаться в текст договора, если вспомнить, как и где шло его обсуждение, кто участвовал в подписании, сразу станет ясно, что речь тут идет совсем не о согласии внутри общества, не о согласии общественных слоев, граждан России. Речь идет, как справедливо отметил при подписании договора г-н Шумейко, о «согласии политиков, государственных и общественных деятелей», то есть о согласии различных представителей и разных частей нашей политической элиты. Правда, оратор «надеется», что документ этот явится договором и «для всего народа». Но об основаниях для такой надежды спикер верхней палаты умалчивает. И понятно почему: из текста договора она не вычитывается.
Могут сказать: а не казуистика ли подобные рассуждения? Ну да, договор подписали политики. А что, надо было сто миллионов россиян пригласить в Георгиевский зал? Разве партии и депутатские фракции не есть политическая форма для выражения интересов граждан?
Может быть, где-то партии и фракции и являются полномочными представителями народа, только не у нас. Давайте вспомним, что собой представляют наши партии. Их программы напрочь неизвестны абсолютному большинству россиян. Обычно нынешняя российская партия — это один или несколько «лидеров» и примкнувшие к ним, малоизвестные широкой публике функционеры.
А как создавались наши партии? Большинство их отнюдь не вырастало из глубин общества, из интересов социальных групп, из их самоорганизации. Собиралось несколько человек в каком-нибудь высоком кабинете, а потом оттуда шли организационные команды по телефонам и факсам.
Ну а затем эти небольшие группы, назвавшие себя партиями, с благословения президента «сорганизовали» такое положение о выборах, по которому за ними заранее бронировалось 50 процентов мест в Государственной думе (по так называемым партийным спискам). Многие газеты тогда писали: что вы делаете? Одумайтесь, господа, не издевайтесь так неприкрыто над демократией! Ну оставьте своим микропартиям 10—15 процентов мест — тоже много, ну ладно, пусть это послужит стимулом для формирования у нас нормальной многопартийности. Нет, настояли на 50 процентах да и остальные 50 взяли под свой жесткий организационный и финансовый контроль.
Ю. Буртин. Между прочим, теперь уже ясно, что присутствие партий в Думе не прибавило им авторитета в обществе, хотя, возможно, и вовлекло в них некоторое число новых карьеристов.
Г. Водолазов. О чем же свидетельствовали выборы? Половина избирателей голосовать просто не пришла и, следовательно, никаких своих представителей в парламенте не имеет. А те, кто пришел, избирали лишь «вождей» — например, Жириновского, Травкина, Шахрая, которые прихватили с собой по нескольку десятков человек из своих команд. Строго говоря, этих последних никто не избирал. Так что это самая настоящая номенклатура, то есть не избираемая, а назначаемая «сверху» элита. И, значит, Жириновский имел все основания настаивать на своем праве лишать депутатских мандатов членов своей фракции: их никто не избирал, это его избирали, а он их назначил, потому может и «снять».
Я уж не хочу углубляться ни в номенклатурное прошлое большинства нынешних «сенаторов» и депутатов, ни в разговор о том, сколь близки все эти «полномочные» к тем, кого они якобы представляют, по уровню своего бытия. Приведу лишь свидетельство человека, хорошо знающего жизнь верхних эшелонов власти. «В условиях сверхнапряженного положения с финансами, — заметил президент в речи 24 февраля, — федеральные власти с удивительной легкостью расходуют колоссальные суммы на свое обустройство». И далее — чрезвычайной важности вывод, под каждым словом которого я готов поставить и свою подпись: «Все это свидетельствует о том, что появилось и углубляется новое отчуждение власти от людей, от их повседневных нужд».
Парадокс, однако, состоит в том, что именно к ним, к этим различным фракциям и ветвям отчужденной от людей власти, и обращается президент с призывом о сплочении, о сотрудничестве, о партнерстве. Представляете, что будет с отчуждением в обществе, если все эти фракции и ветви еще и «сплотятся» между собою?
Короче говоря, и в выступлениях президента, и в договоре речь идет не об «общественном», не о «гражданском», а о номенклатурном согласии. Поэтому правильным названием документа было бы: «Договор о согласии политической элиты» или еще более точно: «Договор о согласии российской номенклатуры». Поскольку согласиться ей предлагается в необходимости перехода от конфронтации к «цивилизованным» формам отношений — ко взаимной терпимости, политическому диалогу, неукоснительному следованию правовым, конституционным нормам, призыв этот носит вполне демократический характер, а документ, в котором он провозглашен, есть, безусловно, документ демократии. Но какой? Как ясно из вышесказанного, это не та демократия, благами которой в равной мере пользуются все слои общества, а демократия для элиты, для номенклатуры, то есть НОМЕНКЛАТУРНАЯ ДЕМОКРАТИЯ.
Ю. Буртин. Термин «номенклатурная демократия» — достоин войти в современный политический словарь. Научись мы раньше отличать номенклатурную демократию от подлинной, а режим номенклатурной демократии от действительно демократического строя, наша страна, быть может, избежала бы многих бед.
Увы, это столь необходимое разграничение приходит к нам слишком поздно, когда мы уже нахлебались досыта прелестей номенклатурной демократии, своекорыстной и лживой, бездарной и беспомощной во всем, что выходит за рамки интересов самой номенклатуры, да и то лишь ближайших, без всякого загляда вперед. Но лучше поздно, чем никогда.
Мировая история знала немало таких общественных устройств, где демократия существовала лишь для части общества, в то время как другая его часть была из нее либо полностью исключена (как это было в античных рабовладельческих республиках), либо имела гражданские права в той или иной мере номинально, формально, без серьезных шансов ими воспользоваться, без возможности оказать сколько-нибудь заметное влияние на формирование органов власти и их политику.
Однако если современной общечеловеческой нормой стала демократия действительно всех и для всех, то что в таком случае означает появление на политической карте мира нашей нынешней номенклатурной демократии? Эта новая форма демократии классовой, сословной представляет собой на пороге XXI века странный исторический анахронизм. Это вчерашний день, это шаг назад или, в лучшем случае, куда-то вбок, но никак не вперед, к нормально устроенному гражданскому обществу.
Г. Водолазов. Я хотел бы добавить несколько слов об объективном смысле той политической стратегии, которая предлагается в договоре, оценить и ее в историческом контексте.
В своей речи 24 февраля президент так определил суть происходящего: «Период тотальных разрушительных процессов прежней системы завершается», Россия начинает «качественно новый этап своего развития». Я думаю, это верно, дело действительно идет о начале качественно нового этапа. Но подлинный, глубинный смысл совершающихся перемен я вижу не в переходе от стратегии конфронтации к стратегии согласия, от гражданского раскола (а то и войны) к гражданскому миру и тем более не в переходе от тоталитарного номенклатурного режима к демократии. Завершается трансформация старой, властвовавшей до 1985 года политической элиты в новую политическую элиту, опирающуюся на новые механизмы господства. Общество не стало демократическим, народ, как и прежде, отстранен от собственности, от рычагов власти и управления — здесь существенных изменений не произошло. Обновилась элита, сменились формы ее правления.
Прежняя элита была однопартийной, моноидеологичной, тоталитарной. Нынешняя — плюралистична и многопартийна. Последние годы внутри нее шел поиск наиболее адекватной времени и ее интересам системы взаимоотношений различных ее частей. В духе старого менталитета был испробован режим конфронтации. Наиболее дальновидные пришли к выводу, что он губителен для всех частей элиты. Ее общие интересы требуют цивилизованных, согласительных, демократических способов взаимоотношений.
Ю. Буртин. «Договор об общественном согласии» носит ярко выраженный программный арактер. Программа, которая в нем залоснена, в очень большой степени новая.
До сих пор все программные документы суверенного российского государства заключали в себе идею экономических и политических реформ. «Курс реформ» был чем-то вроде имени нашей государственной политики. Правда, с течением времени разговоры о реформах становились все менее содержательными и конкретными, а само слово «реформа», как заметил недавно один журналист, «стерлось до состояния монеты, утратившей номинал». И вот перед нами программная декларация, где установка на реформы, пожалуй, впервые отброшена. Тщательно вытравлено и само это слово, употребленное лишь однажды, в контексте обещания «осуществлять реформы на селе (какие, не сказано.— Ю. Б.) преимущественно на основе экономических методов, максимально исключая административные меры», проще говоря, не трогать колхозы-совхозы.
Поскольку текст договора готовился очень основательно, был предметом долгих утрясок и согласований, предположить, что «курс реформ» выпал отсюда по какой-то случайной оплошности, разумеется, невозможно. Нет, отказ от него — это политика, новая, сегодняшняя политика российского руководства.
Что же взамен? На какой идейной основе предлагается строить согласие сторон? Документ отвечает на этот вопрос достаточно четко: вместо реформ во главу угла теперь выдвигается нечто прямо противоположное — лозунг «стабилизация социально-экономической ситуации».
Итак, от реформ к стабилизации — вот такая «смена вех» заложена в договор о согласии, таково «последнее слово» идеологии и политики российских властей. И словно для того, чтобы ни у кого не осталось на сей счет никаких сомнений, заместитель министра экономики РФ Сергей Васильев как раз в момент подписания этого документа заявляет: «В основных чертах реформы закончены. Сейчас главное — не менять правил игры, поскольку стабильность важнее перемен».
Таким образом, перед нами программа сохранения нынешнего порядка вещей, программа поддержания статус-кво.
О чем говорит смена ориентиров правительственной политики? Очевидно, о том, что, по мнению российского руководства, задачи «курса реформ» выполнены. Тот же Сергей Васильев именно так и понимает дело. Его аргументы? «Приватизация состоялась... То же — с либерализацией цен: практически все они отпущены на свободу... Валюта в стране конвертируемая... Субсидируемый импорт ликвидирован. То есть экономика России, по существу, стала открытой». «Что же бывает после того, как реформы закончены?»— интересуется корреспондент.— «Нормальная жизнь»,— отвечает заместитель министра.
В данном случае несущественно, какое содержание вкладывает правительственный чиновник в понятие реформ,— важно, что его понимание соответствует официальным взглядам. И вот согласно этим взглядам реформы закончены, потому что цель их в основном достигнута. Но если это так, то нельзя не согласиться с тем, что документ, оформляющий переход от «курса реформ» к политике «стабилизации», знаменует собой весьма важный исторический рубеж. Он в самом деле подводит черту. Правда, не под периодом многодесятилетней гражданской войны, как это пригрезилось президенту, но под тем, что у нас в последнее время часто называли «переходным периодом», имея в виду переход от «реального социализма» к новому экономическому и политическому устройству.
Итак, констатируем факт: сегодня мы уже живем при новом не только политическом, но и экономическом строе. Я думаю, для данного утверждения у нас не меньше оснований, чем у русских марксистов конца прошлого века, которые на вопрос, пойдет ли наша страна по капиталистическому пути, отвечали, что вопрос запоздал, ибо капитализм в Россию уже пришел. По аналогии с вашей «номенклатурной демократией» я назвал бы этот экономический строй НОМЕНКЛАТУРНЫМ КАПИТАЛИЗМОМ.
Г. Водолазов. Следовало бы несколько развернуть характеристику.
Ю. Буртин. Система, при которой мы прожили большую часть своей жизни, была не сломана, а перестроена, она сохранилась, только как бы перевернулась на другой бок. При этом в ней много сместилось, кое-что (устаревшее и маловажное для нее самой) с нее осыпалось. Во-первых, отлетела, как пустая шелуха, старая официальная идеология, в которой правящий слой уже не испытывал большой нужды. Во-вторых, рассыпалась тоталитарная политическая система — с КПСС и Советами, Госпланом и Госснабом, КГБ и цензурой. В-третьих, совершился переход к рынку. В-четвертых, произошла децентрализация государственной собственности и раздача ее в персональное владение тем, кто прежде лишь управлял ею в качестве государственных служащих. В результате на базе директорского корпуса и местной администрации у нас сформировалось чрезвычайно оригинальное явление — класс индивидуальных владельцев объектов госсобственности.
Нынешний строй заключает в себе весьма многое от «нормального» капитализма, в том числе свободный рынок (хотя и на монопольной основе), хозяйственную деятельность исключительно с целью извлечения прибыли, постепенно расширяющийся сектор частной собственности на средства производства, землю, недвижимость и прочее. Вместе с тем это принципиально иной строй, прямое продолжение нашего доперестроечного уклада.
Начать с того, что все рычаги государственного управления как в центре, так и, в особенности, на местах остались в руках прежнего «аппарата», лишь слегка разбавленного новыми людьми. И даже наш частный бизнес имеет сугубо аппаратную природу. Вот вполне типичный пример, относящийся к Липецкой области: «Бывший первый секретарь обкома Виктор Донских — генеральный директор акционерного общества. Бывший первый секретарь горкома Евгений Васильчиков — заместитель председателя правления акционерного банка. Бывший управляющий делами обкома Анатолий Негробов — совладелец частной фирмы. Бывший первый секретарь Задонского райкома Николай Наумов — генеральный директор товарно-сырьевой биржи... Впрочем, движением из агитпропа в бизнес ныне никого не удивишь». («Партия начальства». «Известия», 1994, 12 марта). А самое главное, осталась в сути своей неизменной основа общественных отношений «реального социализма»— система эксплуатации большинства населения правящим бюрократическим слоем, только к прежнему — коллективному, корпоративному — способу такой эксплуатации прибавились новые, свобода же пользования ими стала почти безграничной.
Это общество, где средства производства, даже если они «приватизированы», по-прежнему лишены заботливого и инициативного хозяина; где не поощряются трудолюбие и бережливость; где царят казнокрадство и коррупция; где безраздельно властвует чиновник, а рядовой человек перед ним по-прежнему абсолютно бесправен. Как и то, что было раньше, — это принципиально застойная структура, лишенная всяких ресурсов саморазвития. Спокойно, эволюционным путем перерасти в нормальное современное постиндустриальное общество она не в состоянии.
И вот этот-то новый застой и новую несправедливость нам предлагают рассматривать как «нормальную жизнь»! Этот-то ублюдочный псевдокапитализм, результат ограниченных, половинчатых реформ, проведенных за счет народа в пользу «обновленной» и «демократизировавшейся» комноменклатуры, пытаются «стабилизировать» и освятить с помощью «Договора об общественном согласии»! Спасибо, господа хорошие, вы славно все придумали.
В заключение мы хотели бы особо подчеркнуть, что номенклатурный капитализм (в экономическом плане) и номенклатурная демократия (в политическом плане) вполне соответствуют друг другу, проистекают из одного источника, удовлетворяют один и тот же круг социальных интересов. Отсюда — высокая степень целостности этого исторического новообразования, а значит, и его относительная устойчивость. Он дан нам не на год и не на два, а на тот неопределенный срок, пока присущие ему внутренние противоречия не взорвут его или не толкнут на новую «перестройку».