В следственных изоляторах России применяют пытки,
утверждают подсудимые по делу, которое рассматривается в Московском городском суде
Для тех, кто прошел следственные изоляторы, нечеловеческие условия содержания арестованных в СИЗО и противозаконные методы добывания показаний следователями — такая же обыденность, как тараканы в тюремном супе. Шок эти люди испытали только вначале, когда за ними захлопнулись металлические двери и вертухай ни с того ни с сего огрел их дубинкой. Потом притерпелись. Нас же, кого судьба миловала от изоляторов и КПЗ, просачивающаяся информация о нравах СИЗО, как правило, мало трогает, а некоторые сообщения просто вызывают недоверие — они кажутся слишком невероятными.
Сегодня мы публикуем материал, который свидетельствует о том, что в следственных изоляторах России по отношению к арестованным продолжают применять жестокие, изощренные методы воздействия, нарушая тем самым подписанную Россией международную Конвенцию о правах человека.
Свидетельство Александра МОРОЗОВА, бывшего руководителя «Интертрансакта» — филиала совместного советско-болгарско-финского СП «Новинтех». 28 лет.
Закончил четыре курса механико-математического факультета МГУ, оставил вуз по болезни и позже поступил в финансово-экономический институт имени Плеханова. Отсидел в СИЗО два года и семь месяцев.
«В камере 4-го изолятора нас было двое. Камера известна тем, что когда-то в ней сидел Юрий Чурбанов. Однажды ночью мой сокамерник встал к параше. Попользовавшись, он взялся за кран, чтобы спустить воду, но в ужасе отдернул руку — сильно ударило током. Мы стали выяснять, в чем дело. Вырвали из радиоприемника провод и стали по очереди присоединять его от батареи отопления к столу и металлическим кроватям. Все они оказались под напряжением. Причем каждый предмет был подключен к сети отдельно. Мы тут же вызвали дежурного офицера (ДПНСИ) и продемонстрировали ему свое открытие. Офицер был в недоумении. По нашей просьбе он принес толстый изолированный провод. Надо отметить, что со стороны офицера это был достаточно серьезный должностной проступок. Провод мы снова подсоединили от стола к батарее. Возникла неожиданно мощная электрическая дуга, сильный гул, затем дуга пропала. То же самое проделали с койками, и каждый раз был тот же эффект. Тогда мы нашли объяснение, почему пол в камере сантиметров на 15 выше своего нормального уровня. По-видимому, в нем скрыта электрическая проводка.
После скандала нас с сокамерником перевели в разные камеры. Но и там было то же самое. Почти во всех камерах металлические полы и койки подключены к электрическому напряжению. Видимо, где-то в изоляторе есть место, откуда можно направленно подавать регулируемую энергию. Днем напряжение очень слабое, ночью оно увеличивается.
В камере человек находится словно внутри конденсатора. Мы замечали, что быстро теряем в весе, сохнет тело, возникает апатия, падает способность к сопротивлению, ничего не хочется есть, становишься безразличным ко всему.
На третьем этаже изолятора есть несколько камер, где чрезвычайно высокая влажность. В такой сырости при подключенном токе возникает ощущение, что у тебя стынут кости.
Я заявил администрации СИЗО протест в письменном виде о том, что нас пытают током, но на это, как всегда, никак не отреагировали.
При мне в соседних камерах умерли два или три человека.
Протестуя против бесчинств следствия, я объявил голодовку.
За это меня поместили в карцер и кормили в наручниках насильно. При росте метр восемьдесят пять я стал весить около 50 килограммов. У меня стали усыхать левая рука и правая нога. Тогда меня отвезли в НИИ невропатологии, что на Волоколамском шоссе. Сказали — для экспертизы. Направили меня туда не по заключению врача, а по распоряжению следователя Харченко. Меня привязали к креслу. Тут же стояла вооруженная охрана, дежурный офицер и тюремный врач. Мне сказали, что меня только обследуют. Врач института поднес к ноге какой-то стержень, заканчивавшийся металлическим кольцом стального цвета. Не прикасаясь к ноге, врач дал мощный разряд тока, и я испытал жуткую боль. Я кричал от боли и требовал, чтобы все это немедленно прекратили. Но врач поднес дугу к голове и снова дал разряд. Я потерял сознание. Как мне потом сказали, врач сделал в голову около двадцати разрядов.
После этой экзекуции я не то что жалобы писать не мог, я едва разговаривал.
Если мне не изменяет память, в 1991 году по призыву Московской Хельсинкской группы я принял участие в организации одной из массовых голодовок в Международный день заключенных. Мы требовали прекратить издевательства над подследственными в четвертом изоляторе. После этого меня перевели в Бутырки, в камеру, где сидели арестованные с психическими отклонениями. Насколько я понял, в большинстве своем это были нормальные люди, но довольно примитивно симулирующие сумасшествие. Там меня по два раза в день кололи галоперидолом. Это страшное лекарство. Его применяют как наказание. От него поднимается температура, хочешь лечь — не можешь, хочешь сесть — не сидится, тебя всего ломает, ты не в состоянии уснуть, собраться с мыслями. Начинаются судороги, подворачиваются ноги, вываливается язык. Это продолжается пять-шесть часов. Хочется покончить с собой. Кололи меня этим «лекарством» две недели подряд».
Александр Морозов — один из тех, кто проходит в громком деле о кооперативе «Теллур». Вместе с подельниками он обвиняется в хищении государственных средств в особо крупных размерах. История началась в 1989 году с выступления Горбачева на съезде народных депутатов СССР. Генсек сказал о том, что надо бы проверять некоторые кооперативы, поскольку не все они работают честно. Вслед за этим тогдашний министр внутренних дел Бакатин выступил на том съезде и сообщил, что органами МВД разоблачена преступная группа, похитившая у государства 180 миллионов рублей.
Это было время, когда началась охота на кооператоров. Тогда же, если помнит читатель, началось громкое расследование дела и о кооперативе АНТ. Но дело об АНТ лопнуло, а дело «Теллура» тлеет уже… пятый год. Пятый год шесть человек (пятерых освободили под подписку о невыезде), по сути, отбывают наказание, хотя вину их еще только предстоит установить. Исчезло государство, при котором их арестовали, сменились правительства, изменились экономические отношения, принята новая Конституция, сменились генеральные прокуроры, судьи в процессе по их делу, почти у всех, а у некоторых и по нескольку раз, сменились адвокаты, исчезла статья о частнопредпринимательской деятельности — одна из тех, по которой их привлекли к уголовной ответственности, а они продолжают сидеть, не зная, когда закончится этот затянувшийся процесс.
Суть преступления кооператоров заключается в том, что кооператив «Теллур», взяв в банке кредит 188 миллионов рублей [и став собственником этих денег), обналичивал их, покупал компьютеры и перепродавал по более высоким ценам, наращивая капитал. Кооператоров арестовали, когда срок погашения ссуды еще не наступил. Их обвиняют в хищениях, хотя ни один человек, ни одна организация не заявили о пропаже.
Мне об этом деле стало известно благодаря Обществу защиты осужденных хозяйственников. Уже долгое время оно пытается добиться хотя бы того, чтобы людям, не представляющим никакой опасности для общества, изменили абсолютно неоправданную, необъяснимую с точки зрения здравого смысла меру пресечения — освободили из тюрьмы. Общество провело несколько слушаний по делу о кооперативе «Теллур» и однозначно пришло к выводу: нарушения, допущенные в кооперативе, — компетенция арбитражного суда, но никак не уголовной милиции и следствия.
Вот так в России зачастую отзывается оброненное державное слово…
Свидетельство Арсена САРКИСЯНА, бывшего председателя кооператива «Гармония-89». 28 лет. Закончил МГУ. Отсидел в СИЗО № 4 и «Матросская тишина» два года восемь месяцев и 14 дней. «Первую голодовку я начал 20 апреля 1991 года, когда обнаружил в нашем деле факты подлога. Продержался 18 суток. Сдался после того, как мне предъявили ультиматум: если не прекращу голодовку — будет хуже.
Вторую голодовку держал лишь сутки, протестуя против беспредела администрации и нечеловеческих условий 152-й камеры. Это камера сборного отделения «Матросской тишины». Местная администрация сажает туда тех, кого надо сломать. Поэтому камеру называют «пресс-камерой». Это полуподвальное помещение без доступа свежего воздуха и естественного света. Полумрак, чудовищная сырость, повсюду ползают крысы, полно тараканов, клопов и вшей. Оттуда заключенных не выводят ни на прогулку, ни в баню. В камере вместе со здоровыми сидели больные открытой формой туберкулеза. Когда пригоняли этап, в камере набивалось до пятидесяти человек. Даже сесть в такие дни было негде.
На следующий день после объявления голодовки меня отправили в обычную камеру — № 134. Но и там условия ненамного лучше. Представьте помещение где-то в 70 квадратных метров. Рассчитано оно на 30 человек, а набивают — до ста. Спать приходится в две—три смены, многие спят на полу. За столом одновременно могут обедать 10—12 человек. Остальные есть горячую пищу не могут, им достается холодная. В камере постоянная очередь к параше. Высокая влажность, отсутствие свежего воздуха, густой табачный дым, запах немытых человеческих тел и параши создают ту жуткую атмосферу, в которой с невероятными нагрузками работает организм. Особенно нестерпимы условия летом.
Третью, на этот раз сухую, голодовку я объявил с 13 мая 1992 года. Я требовал начать наконец судебные заседания и рассмотреть по существу в рамках закона наши ходатайства. Не в состоянии терпеть пытки и беззакония на каждом шагу, я готов был умереть. Написал письма Генеральному прокурору России и председателю судебной коллегии Мосгорсуда, в которых изложил свои требования.
Методы следователей, с которыми приходилось сталкиваться мне, и тех следователей, которые работали с моими сокамерниками, иезуитские. Для добывания нужных показаний они используют обман, шантаж, угрозы, психотропные средства. Я не знаю, каким образом психотропные средства попадали в нас — то ли с пищей, то ли с водой, то ли их распыляли в камере, но у человека постоянное состояние подавленности, слабости, апатии. В таком состоянии готов подписать что угодно. Далеко не у всех хватает сил сопротивляться этой изуверской машине».
Свидетельство Валентины ИВАНОВОЙ, бывшего управляющего Москворецким отделением Сбербанка. 53 года. Отсидела в Бутырках два года семь месяцев и три дня. «Следователь Ерпилев иногда вызывал меня на допрос, но не допрашивал, а сажал в бокс. Это что-то наподобие глухого и тесного металлического шкафа, в котором арестованный находится минут 10—15, ожидая, пока следователь закончит допрос другого арестованного. В боксе темно и тесно — сидя, коленками упираешься в двери. Ерпилев писал на вызове „не забирать из бокса“, и так я находилась в нем целый день. Меня не кормили и не выводили даже в туалет.
Пытаясь сломать и заставить давать нужные показания по распоряжению следствия меня пропустили через шесть или семь камер. Держали в каждой всего по два-три дня. Перед тем как запустить в очередную камеру, вертухайки говорили арестованным: «Подсадим к вам Иванову, она расскажет, чем вы тут занимаетесь». Можете себе представить, как меня встречали и как ко мне относились.
Как-то, обнаружив в супе трех тараканов, моя сокамерница вызвала дежурного и потребовала навести порядок с качеством пищи. За этот бунт ей сделали укол галопиридола. Женщину скрутило так, что на нее было страшно смотреть».
«Галопиридол оказывает успокаивающее влияние на центральную нервную систему… Применяют при шизофренических психозах, маниакальных состояниях, параноидных бредовых состояниях, при ажитированных депрессиях, олигофренических и эпилептифермных психозах и других заболеваниях, сопровождающихся галлюцинациями, психомоторным возбуждением».
М. Д. Машковский. «Лекарственные средства». Пособие для врачей. Изд-во «Медицина», Москва, 1972 г.
«Перед арестом я полтора месяца лежала в кардиологическом отделении больницы. У меня был строгий постельный режим. Приехали два сотрудника Главного следственного управления МВД СССР и сказали, что нужно в Сбербанке подписать акт ревизии. „К вечеру мы вас доставим обратно“, — пообещали они и увезли без разрешения врача. Уже в машине перешли со мной на „ты“, а один из них по фамилии Серебряков сказал: „Тебе надо лоб помазать зеленкой“. Потом я узнала, что на уголовном жаргоне это означает расстрелять. Вместо Сбербанка я оказалась в Бутырках.
Проходя через тюремный двор, иногда видела под ногами морковку, картошку, свеклу. Видимо, их роняли при разгрузке машины, которая привозила на кухню продукты. Я украдкой подбирала их, но, как правило, контролеры обнаруживали овощи, отнимали их и тут же бросали под ноги. Особенно свирепствовала Валентина Ивановна по прозвищу «Казак».
В одном из судебных заседаний, на которых мне довелось побывать, показания давал бывший заместитель управляющего Москворецким отделением Сбербанка Сергей Сапежинский. Он категорически отрицал, что брал взятки. Судья, листая дело, сказала: — Сейчас вы говорите одно, а на следствии показывали иное. Как же так! — Меня удивляет ваш вопрос, — ответил Сапежинский. — А как люди оговаривали себя, зная, что пойдут под расстрел. Со времен ГУЛАГа ведь ничего не изменилось. Свидетельство Сергея САПЕЖИНСКОГО. 33 года. Образование высшее. В тюрьме — четыре года и четыре месяца. «Я соглашался с той версией, которую предлагал следователь Елагин. Он угрожал, что арестует моего отца и жену, если я не буду показывать то, что он требует. Он говорил: „Можешь не давать показания, нам все известно. Тебе надо только подтверждать наши данные“. Таким образом я согласился оговорить Иванову. Мне говорили, что Иванова показывает против меня. Видимо, ей то же самое говорили обо мне. Я надеялся на очную ставку, полагая, что там удастся все выяснить. Но ее не дали.
Обвинения меня и Ивановой строятся следствием на показаниях одного человека — Александра Галушко. К очной ставке с ним меня готовили тщательно инструктировали, что и как я должен говорить. Попутно рисовали заманчивые перспективы, и я собирался во всем соглашаться. На очной ставке Галушко выглядел затравленно. Не поднимая глаз, он читал ответы по бумажке. Я не выдержал и возмутился этим спектаклем».
В моем досье лежит ксерокопия письма, переданного на волю Галушко, в котором он обращается к Ивановой и просит простить его за вынужденный оговор. В суде Галушко публично отказался от прежних показаний. Он заявил: «Переданное на волю письмо стоило мне сломанных ребер». Теперь он во всеуслышание заявил, что не давал взяток и Салежинскому.
Точка зрения Льва СОЛОВЬЕВА, адвоката Морозова. «Все обвиняемые о течение полугода были лишены права на защиту. Адвокаты требовали встречи с подзащитными, но это требование отвергалось следствием. Таким образом, следственные действия проводились незаконно, и уже только по одной этой причине суд должен был бы вернуть дело на доследование.
Моего подзащитного Морозова арестовали 27 ноября 1989 года, а обвинение предъявили только 26 апреля 1990 года. Пять месяцев человека держали в тюрьме незаконно.
Мой подзащитный содержался в нечеловеческих условиях. У него изымали его записи (что незаконно), против него применяли пытки. Чего стоит только применение электрошока без согласия Морозова, без предварительного медицинского обследования и соответствующего заключения. В сущности, пыткой является уже сам факт пребывания в скотских условиях наших СИЗО.
Россия подписала международную Конвенцию о правах человека. В первом пункте Конвенции говорится: под пыткой понимается не только физическое, но и психологическое воздействие на человека. Например, угроза в отношении его близких и родственников. А в четвертом пункте Конвенции записано: организация, подтверждающая факт такого воздействия, должна немедленно арестовать лицо, применявшее пытки.
По тем заявлениям, которые уже прозвучали в зале суда, давно должны были бы возбудить уголовное дело».
Публикуя свидетельские показания подсудимых, многие из которых прозвучали в открытом судебном заседании, мы, разумеется, не можем ручаться за абсолютную их достоверность. Но настаиваем на создании специальной комиссии, которая бы проверила не только приведенные здесь факты, но и в целом соблюдение прав человека в следственных изоляторах страны. Мы понимаем, сколь непростая задача стоит перед обществом, но решить ее пора — десятки тысяч людей, вина которых еще не доказана, подвергаются унижениям и физическим страданиям.
В комиссию, на наш взгляд, должны войти видные юристы, правоведы, медицинские эксперты, известные правозащитники, общественные деятели, депутаты. Полагаем, работать такая комиссия должна под покровительством Государственной думы.