Покаяние всё ещё впереди
31 января в Москве в Доме Ханжонкова состоялся вечер, посвященный 70-летию Тенгиза Абуладзе.
Все, кто любит, ценит и чтит творчество выдающегося художника нашего времени, собрались в этом новом, теплом кинематографическом зале. Тенгиз Евгеньевич болен и не мог приехать. Прилетели его дочь, актриса Кетино Абуладзе (Нино в фильме «Покаяние»), и режиссер Нана Джанелидзе, ученица и соавтор сценария в «Покаянии». Были известные всему миру режиссеры Резо Чхеидзе и Эльдар Шенгелая. В Москве идут Дни грузинского кино — нам предстоит открыть новые кинематографические имена. На площади Маяковского над входом в Дом Ханжонкова — плакат: «Поздравляем! Грузинское кино вернулось в Москву!»
Собравшиеся на вечере послали в Тбилиси Тенгизу Абуладзе телеграмму: «...благодарим Бас за то, что Вы есть, за все, что Вы сделали для искусства, для своих современников, для будущего».
Ключевое слово нашей пост-коммунистической эпохи — Покаяние! — первым сказал этот человек — Тенгиз Абуладзе.
Фильм его «Покаяние» был выстрадан задолго до того, как ветер перестройки распахнул все двери, фильм к этому времени был готов и находился под арестом. Только отдельные отчаянные личности — среди них и политики, и кинематографисты — видели его и пытались проторить ему дорогу к зрителю.
Нечасто художественное произведение становится событием в жизни страны. «Покаяние» стало событием. И сегодня этот фильм нужен нам — в который раз мы капитулируем перед бесовством. Грешить и каяться научились, но пройти через покаяние нам все еще предстоит. Покаяние ведь не игра для политических верхоглядов: побросали партбилеты — пошли в церковь. Это — путь через страдание к возрождению, работа индивидуального нравственного сознания. Когда-то мне казалось, стоит людям увидеть фильм — и послание художника будет услышано, освоено: покаяние неизбежно.
Наша перестройка почти бег на месте, потому что духовного обновления не произошло. Есть масса внешних свидетельств перемен, мы функционируем подчас, как люди нового мира, но подлинного покаяния избегаем. И тем обессилили общество перед лицом многих испытаний.
«Народ просветит только нравственный герой»,—говорит в «Покаянии» художник Баратели. Время подтвердило, что у нас есть основания считать самого Тенгиза Абуладзе таким героем. Его трилогия — «Мольба», «Древо желания», «Покаяние»— служит нравственному прогрессу личности. Три фильма. 20 лет работы — это жизнь в искусстве, которую по справедливости надо назвать подвигом.
Благородство души—против закона кровной мести. (В 68-м году был сделан фильм «Мольба», но как же глухи соотечественники художника!). В улыбке прощения и жалости и людям, унизившим себя жестокостью и несправедливостью, , мудрость фильма «Древо желания». О «Покаянии» так много писали, как, пожалуй, ни о каком другом фильме в истории нашего кино. Его величали, о нем спорили. нашлись даже хулители. И сегодня уже не обвал премий (от Каннской до Ленинской и профессиональных призов кинематографистов — всех не счесть), но сама жизнь и работа фильма на будущее звучит главным аргументом.
Как-то Козинцев писал: «Знание материала — это не быт. не жаргон, а переживание того же, что пережил народ».
В эти дни в музее кино шел фильм «Покаяние». В зале только молодежь, много иностранцев-студентов московских вузов. По всей видимости, многие смотрели фильм впервые. Я так думаю, потому что атмосфера напомнила мне первые московские просмотры, в том числе и в зале «Известий». Это единое дыхание не забывается.
Помните эту очередь несчастных, которые хотят узнать хоть что-нибудь о своих мужьях, отцах, братьях? «Сослан без права переписки». — отвечает голос из окошка. Только голос, без лица, без глаз, безымянный голос зла. Но на станцию бревна привезли, говорят, там фамилии и адреса ссыльных. И они бегут... Нет, угадать, придумать такое невозможно, это — жизнь, это — в памяти человеческой отпечатано.
...Бревна были свалены грудой, бревна были длинные, и две маленькие фигурки метались из конца в конец, разглядывая надписи на срезах. Осторожно звучала музыка, как печаль, которую извлекли из глубин чьей то горькой памяти. «Я нашел его, я нашел его! Мама, ма-ма...» Мимо пронесся мальчик, а они все никак не могли найти. И за каждым бревном — погибшая человеческая судьба. Сколько минут это длится? Много раз смотрела я фильм, но так и не могу сказать, долге ли длится этот эпизод. Может быть, вечно, может быть, недолго, но остается в памяти на всю жизнь, как знак беды людской, безоружности перед злом. Несправедливость — худшее горе, оно не заживает. Везут новые бревна, девочка бежит за трактором, заглядывает... А кто то нашел своих... Как обнимает, ласкает огромное бревно эта женщина: дерево старое, в трещинах и расщелинах, и в слезах она гладит раны его.