Премия Букера-Владимиру Маканину
Сегодня можно с уверенностью сказать, что Букеровская премия в России прижилась. О ней говорят, помнят, но, пожалуй, самое главное в том, что ее ценят. И не только за тысячи фунтов, хотя и это немаловажно для писателей, оказавшихся вдруг абсолютно не у дел в родном Отечестве.
Варварские издатели вообще отказались от современной литературы, а толстые журналы просто исчезли из поля зрения. В такой противоестественной ситуации премии хороши уже тем. что постоянно напоминают читателю и издателю — литература не умерла.
Владимир Маканин, лауреат Букеровской премии 1993 года (ее присуждение состоялось 15 декабря), давно известен читателям. Его проза претерпела быструю эволюцию от легкодоступного реализма до нынешних запутанных лабиринтов распадающегося сознания.
Повесть «Стол, покрытый сукном с графином посередине» — это бесконечное описание души современного судебного бюрократа. Чем больше мы узнаем об этом человеке, тем меньше человеческого остается в повествовании. В конце концов вместо души перед нами какие-то обрывки стенограмм и протокольных отчетов, из которых тоже ничего понять невозможно.
«Старый стол, покрытый сукном, как-то особенно ощущал прикосновения графина, его прохладное донышко». Нет, это не стол уже, а просто омертвевшая душа, для которой соприкосновение с другими людьми не более чем контакт холодного дна графина с зеленым сукном стола.
Но повесть не о судье и не о подсудимом. Жизнь как бесконечный суд я допрос. Что-то напоминающее «Процесс» Кафки.
Но у Кафки обвиняемый все же стремится понять, в чем его обвиняют и каков приговор. Обвиняемый Маканина уже прочел Кафку. Он ничего не стремится узнать или утаить от судьи. Его тактика выживания совсем иная. Это логика 37-го года. Признание до абсурда как метод защиты. «Раскрыть, раздернуть, открыть твое „я“ до дна, до чистого листа, до подноготной, до распада личности…»
Стол с зеленым сукном и графином собирает вокруг себя множество людей на некую дьявольскую тайную вечерю. Вместо чаши с вином здесь графин с водой. Вместо Христа — судья, вместо апостолов — подсудимые. Кто подсудимый? Все. Человек, настроенный политически, увидит здесь сатиру на тоталитарно — бюрократический строй, и это в повести есть несомненно, однако не это главное.
Здесь продолжается извечная русская судебная драма от «Преступления и наказания» Достоевского до «Воскресения» Льва Толстого. Человека судят земным неправедным судом, а он судит себя судом внутренним высшим, и неизвестно, чей приговор строже и беспощаднее.