Фильм о России,
в котором почти нет одетых женщин
Премьера нового фильма Виктора Гинзбурга «Нескучный сад» собрала в Союзе кинематографистов множество журналистов и критиков. Сейчас фильм куплен для проката и идет в Москве уже для массового зрителя. Случай сегодня очень редкий, и тем более возникает вопрос: почему среди «избранных» именно эта картина?
Гинзбургу 33 года, он уехал из нашей страны в 15 лет с родителями, живет в Нью-Йорке. По убеждениям — монархист. Любит нетрадиционное кино. Дзигу Вертова и Пазолини. «Нескучный сад» — его дебют в полнометражном кино: он впервые после отъезда в США посетил Родину и тут же снял «эротический документальный фильм». О фотомоделях, танцовщицах «эротического» направления.
«Я хотел снимать картину о России для Запада. Но получилась картина о России для России».
Да, чего только мы в картине не услышим: что она — о сексуальной революции в России, о снятии всяческих запретов, о раскрепощении духа, о свободе. Есть в нем и хроника путча, и эпиграф из пастернаковского «Нескучного сада»…
Есть и нескончаемые разговоры о мистической русской душе, вечной загадке женщины, о политическом (оказывается!) характере акта обнажения, о содержащемся в нем вызове коммунистическому режиму. В одной из западных рецензии (а фильм уже показывался в Сан-Паулу, в Бразилии, затем был отвергнут кинофестивалем в Торонто — назван спекулятивным, а в Бостоне зрители демонстративно покидали зал) сказано: это фильм о сексе. Видимо, таковым сочли постоянно и надоедливо дергающихся, скачущих и извивающихся на экране непрофессиональных танцовщиц, а попросту — раздетых девочек с улицы.
Изобилие женского тела — как в переполненной бане. И тут же — глубокомысленные теоретические обоснования. Здесь и «Темные аллеи» Бунина, и «Анна Каренина» — это к вопросу о традициях эротики в русской классике.
В традициях нашей классики даже в падшей женщине видеть богиню. Один не очень почитаемый сегодня классик писал в предреволюционные годы, что женщину — вечную женственность все чаще норовят бесстыдно раздеть и низвести до животного уровня и состояния, и это есть показатель и общественной нравственности, и состояния искусства.
Отношение к женщине и в обществе, и в искусстве всегда— симптом или здоровья или болезни. Этот фильм — болезненный. Он — о болезни. По существу, о нем и говорить не стоило бы. Но ведь есть в фильме «героини» — молодые девушки (чьи-то дочери, возлюбленные, понадеемся, будущие жены, мамы).
Их многократно раздевают — деловито, сноровисто, уже для них привычно, на глазах у многих (съемки на шоссе, у машины, в поле, на фоне храма): «юбочку подними на грудь», «ножки повыше покажи»… Одна из них пришла на съемки с женихом, и этот кадр (интервью с обоими, и два юных лица на экране) — единственный в фильме потрясающе драматичен.
Почему-то в нем мне уже тогда почудился отзвук беды. Позже прочла: ту девушку нашли мертвой у нее дома. Поставим на этом точку: не для стороннего любопытства и не для печатных умствований это скорбное дело