Леонид Шебаршин: «Я знаю, что иностранные разведки наращивают деятельность против России»
Бывший шеф отечественной разведслужбы считает, что страну спасет возрождение национального самосознания русского народа
С тех пор, как осенью 1991 года вы ушли в отставку, в КГБ СССР многое изменилось. Во-первых, он перестал быть союзным и превратился в российский. Во-вторых, из комитета был преобразован в министерство. В-третьих, претерпел существенные структурные изменения: от него были отсоединены погранвойска, правительственная связь, управление охраны, внешняя разведка, кануло в Лету печальной памяти 5-е управление — идеологическое. На пользу ли государственной безопасности пошли все эти перемены?
— Думаю, нет. Эффективности деятельности организации был нанесен существенный урон. Не случайно пограничники уже вернулись назад. И то, что шифровальная и дешифровальная службы были выведены из состава комитета, безусловно, повлияло и на работоспособность этих служб, и на работоспособность самого ведомства. Говорить же сегодня о том, что внешней опасности больше не существует, что нам никто не угрожает ни сейчас, ни в будущие времена, на мой взгляд, было бы либо опасным заблуждением, либо политическим шарлатанством. Я знаю, что иностранные разведки не прекратили своей деятельности против России. Более того — наращивают ее. Россия сохраняет достаточный потенциал для того, чтобы возродиться в качестве великой державы. Однако наши нынешние международные партнеры, очевидно, мало в этом заинтересованы. Скорее они заинтересованы в обратном. И разведка позволяет им следить за состоянием дел в России, корректировать свою позицию. Во всяком случае еще полгода назад руководители американских спецслужб не скрывали, что Россия остается одним из основных объектов их разведдеятельности. Я не хочу быть голословным. Уже после того как я ушел в отставку, с начала 1992 года американская разведка стала создавать в Прибалтике плацдарм для работы против России — прибалтийские власти с легкостью пошли на предоставление соответствующих условий американцам. И уже на начало прошлого года резидентура ЦРУ в Вильнюсе составляла около 50 человек. Основная задача этой резидентуры заключается не столько в работе по Прибалтике, сколько по России, Беларуси и Украине.
И дело не только в том, что происходит сегодня. Надо думать и о будущем. Нельзя позволять иностранцам с добрыми или недобрыми намерениями безнаказанно свободно распоряжаться на территории России, вмешиваться в наши внутренние дела, формировать свое лобби, приобретать у нас в стране свою агентуру. Противостоять этому — задача органов госбезопасности. И то, что они, эти органы, разбросаны сейчас по отдельным ведомствам, в значительной степени мешает выполнению этой задачи.
Но процесс не кончился. Рано или поздно возникнет соответствующая обстановка, когда эти разрозненные «капли ртути» сольются в одну большую «каплю». Это может произойти, если вместо нынешней анархии у нас будет действительная демократия, и вопросы профессионализма и эффективности выйдут на первый план. Может это произойти и в том случае, если анархия сменится жесткой диктатурой, чего тоже исключать нельзя.
— Основным доводом, которым руководствовались сторонники расчленения комитета, было убеждение, что нельзя сосредоточивать в одних руках такую огромную власть. Вы же говорите о том, что такое сосредоточение может произойти снова, но уже более стихийно, спонтанно...
— В действительности все зависит от обстановки в государстве. Предположим, что существует диктаторская власть. Неважно, разрозненны карательные и правоохранительные органы или существуют в одной системе — они будут действовать эффективно в одном направлении. То же самое и при подлинно демократическом обществе. Все эти органы будут работать в демократическом духе, присущем данному обществу. Так что дело не в том, разъединена госбезопасность по различным ведомствам или она является единой организацией. Все дело в том, на какие ориентиры она нацелена. В этом вопросе мое мнение неизменно: ориентиром должна оставаться защита, выявление, предупреждение разнообразных угроз государственным интересам России.
— Для большинства наших сограждан аббревиатура КГБ в первую очередь ассоциируется с преследованием инакомыслящих, борьбой против идеологических противников...
— Вы знаете, вопреки распространенному мнению, что комитет занимался исключительно подавлением политических противников старой власти, задача КГБ всегда заключалась в первую очередь в противодействии внешней угрозе, выражающейся в деятельности иностранных спецслужб. Я недавно ¡прикинул, и оказалось, что функции пассивной защиты от иностранных спецслужб — защита правительственной связи, шифрование, создание специальных помещений на случай войны, охрана границ — выполняли около 92—93% от общей численности сотрудников КГБ. В разведывательной службе были заняты примерно 2% состава КГБ, и примерно 5—7% сотрудников занимались осуществлением контрразведывательной деятельности. Получается, что непосредственно борьбой с инакомыслием занималось одно 5-е управление, помимо того курировавшее борьбу с терроризмом и национализмом.
Однако в глазах общественного мнения ситуация оказалась как бы вывернута наизнанку. Получилось, что КГБ — это какая-то самостоятельная сила, руководствующаяся своими внутренними потребностями, внутренними факторами, а вовсе не волею власти, которая-то как раз и преследовала инакомыслящих и, таким образом, сама по себе была мощным репрессивным аппаратом. Одной из главных задач огромной партийной машины было выявление и карание всяческого инакомыслия. Не было ни одной газеты или журнала, ни одного издания до последних лет, которые бы не принимали участия в гонениях на диссидентов. Тем же занимались суды, прокуратуры, общественные организации, в том числе писательские, кинематографические, театральные. Так что роль КГБ в идеологической защите власти была заметной, но не определяющей и не самостоятельной. Я говорю это не для того, чтобы снять с КГБ вину, которая на нем лежит, а с тем, чтобы восстановить реальное положение вещей.
Почему КГБ вообще стал объектом таких нападок, начавшихся на Западе и уже затем подхваченных здесь? Я считаю, именно потому, что он в высшей мере эффективно выполнял свою основную функцию — защиту от внешней угрозы. И удар, нанесенный по его жизнеспособности, был нанесен в то же время и по безопасности нашей страны. Наивно было бы думать, что на Западе, дескать, обеспокоены развалом России. У Запада это все вызывает не обеспокоенность, а удовлетворение. Для них все происходящей у нас является только лишним доказательством того, что Россия не станет для них вновь ни экономическим, ни политическим конкурентом.
— Сможет ли Россия выйти из того положения, в котором она оказалась сейчас?
— Предсказывать трудно. Эта неопределенность, напряженность, ожидание социального взрыва продолжаются около полутора лет. Сколько может продолжаться подобная ситуация? Обязательно ли у нее будут какие-то четкие, резко обозначенные рубежи, за которыми ее ждут окончательное сползание к хаосу, к гражданскому противостоянию? Не знаю. На мой взгляд, очевидно одно. Россию спасет возрождение национального самосознания русского народа. Вопрос только в том, кто его возглавит. Кто-то из нынешних деятелей? В этом я сомневаюсь.
— У нас был опыт 17-го года. Я как-то задумался: на кого могли бы ориентироваться люди в марте семнадцатого года? Были Керенский, Савенков, Милюков, Гучков, Терещенко, начинали звучать имена Корнилова, Алексеева — блестящих генералов. Богатейший был выбор. И очень мало кто слышал тогда имя Ленина, который только в апреле вернулся в Россию. Но как же получилось, что громкие имена и их носители очень быстро оказались нигде, а к власти пришла какая-то малоизвестная группа людей? Я не берусь выносить суждение, правы они были или неправы. Да это и ни к чему: у истории всегда лишь один путь, и он четко определен. Важно, что они сумели отстоять свою позицию, сумели объединить разрозненную Россию, создать, ХЧТЯ и Ценой невероятных лишений для народа, огромное, мощное государство. Уверяю вас, что в начале 17-го года никто этого предвидеть не мог. Вот что заставляет меня быть предельно осторожным в оценке перспектив тех политиков, которых сегодня мы видим каждый день, которые шумят, выступают, набивают себе цену. Мне кажется, что должна явиться некая сила, неизвестная пока людям, которая в какой-то степени может повторить опыт большевиков: не идеологический, не по способу, а по мере неожиданности прихода к власти.
— Вы не говорите о каких-то персонах, не называете имен, однако существует какой-то определенный набор политиков, которые рвутся сейчас к власти. Можете ли вы сказать хотя бы о ком-то из них, что он вам симпатичен?
— Скоков. Юрий Владимирович Скоков. Это человек, в котором я ощущаю какую-то моральную прочность, устойчивость. Мне кажется, что это принципиальный, непродажный, неразвращенный человек. Мне бы очень хотелось в этом не ошибиться.
— Видите ли, в целом политикам я вообще бы не очень верил. Главное для политика всегда — это его личный политический интерес. И верить в искренность политиков просто-напросто наивно. Ведь все, что может вызвать в обществе позитивный отклик, активнейшим образом используется политическими деятелями всех мастей. Патриотизм, рыночная экономика, социализм или новое мышление — всё это ярлыки, мелкая разменная монета, которой они пользуются. Во что же они верят на самом деле? Я думаю, только в самих себя.