Экзистенциальное общение Дибров осваивал за пивом
И этот опыт пригодился ему на 4-м канале «Останкино»
Месяца три назад в воскресном прямом эфире 4-го канала «Останкино» появился человек, который представился как Дмитрий Дибров — главный режиссер 4-го канала. Был он до такой степени не похож на всех других ТВ-ведущих, что и зрители, звонившие в прямой эфир, и критики, писавшие о ТВ. поначалу негодовали: «Уберите Диброва с экрана, он — антиперсона». Дибров все это слушал, ерзал в кресле, дергал ногой, улыбался и... продолжал как ни в чем не бывало являться к нам по воскресеньям. Да не один, а в весьма странной, если не сказать одиозной, компании — с Джуной, Юрием Лонго, Влади миром Жириновским, Никитой Сергеевичем Михалковым, с какими-то эротоманами и эротоведами, рассуждающими о сексе и превратностях любви. Меня тоже все это страшно раздражало, казалось безвкусицей и дурным самодеятельным театром. Однако в одно из воскресений я поймала себя на ощущении, что происходящее на экране завораживает, что я не могу оторваться от очередной беседы: мне интересно, как Дибров задает вопросы, как реагирует, как ищет и находит аргументы, как вслушивается в голоса зрителей, прорывающиеся через помехи телефонной связи. А зрители вдруг перестали грубить, а критики все чаще отмечали Диброва уже со знаком «плюс». Тогда-то я и поняла, что пора знакомиться.
Дима, я думаю, многим интересно, откуда вы такой взялись, выговор у вас явно не московский?
— Я родом с Тихого Дона. Учился в Ростовском университете, на факультете журналистики, деканом которого был мой папа. И как любой профессорский сынок, в основном занимался тем, что читал Фрейда. Дали, докучал учителям и пил с друзьями пиво — благо, в Ростове это можно было делать на каждом углу. И как я теперь понимаю. именно тогда, в эти пиво-рачные часы, в общении, в спорах с разными людьми, с коими меня сводила судьба, я оттачивал свой стиль общения. Когда мне говорят сейчас: «Как вы много читали, какая у вас эрудиция«, — я знаю: нет никакой эрудиции, как и у всего нашего поколения вообще. Способность к размышлению — вот что я получил тогда, полагая, что учусь всего-навсего разделывать раков. А теперь эта способность пригодилась мне в беседах на экране.
— Но прежде чем попасть на экран, надо было попасть в Москву, что, по-моему, значительно труднее.
— В 78-м году наш студенческий театр пригласили для участия в телепрограмме «Веселые ребята». Я приехал в Москву, в «Останкино», и обалдел! И поклялся себе, что обязательно буду здесь работать и жить. Мне хотелось одного: славы! И туз вмешалась судьба. 22 июня 1981 года я нашел в почтовом ящике записку: «Дима, хочешь в Москву? Позвони по такому-то телефону». Я позвонил и приехал на работу в редакцию газеты «Призыв» Домодедовского района. Оказалось, редактор решил взять к себе не выпускника МГУ, а парня из провинции... Оттуда меня пригласили в «Московский комсомолец», оттуда в ТАСС — большевики сделали меня начальником в ранние годы, еще немного — и улетел бы я шпионить в зарубежную страну. Но я понял, дело идет к тридцатнику, хватит заниматься тем, что ты ненавидишь. А к тому времени Сагалаев стал набирать людей в молодежную редакцию ЦТ, и я пришел к нему комментатором. Мне казалось: стоит физиономию раза три по телевизору показать, и я немедленно прославлюсь.
— Конечно! Я пришел в то место, где славу раздают. Но Сагалаев, мудрый человек, мне сказал: «Дима, прекратите даже думать о появлении в кадре в ближайшие пять лет. Сейчас вы должны будете отдать все силы для создания общего дела». То есть «Взгляда». Нас, журналистов, призывали на летучках: «Больше интересных материалов!»... О которых будут говорить Владик, Саша, Дима...
— А на чужую славу не очень хотелось работать?
— Не очень, Ирочка, не очень, потому что собственная слава была важнее всего. Но если бы я ее в то время достиг, на мне можно было бы ставить крест. Увы, многие мои коллеги по цеху показывают клинические примеры для медицинских хрестоматий, во что превращает слава людей добрых, умных. безумно одаренных, каковыми они были два-три года назад, пока эта чума их не постигла. Постигла бы и меня. Но судьба уберегла. Буддийский коан: «Если мы знаем, что наше прошлое влияет на наше настоящее, почему мы не думаем, что и наше будущее также влияет на наше настоящее?» — не лишен смысла. Я чувствовал всегда, что мое будущее (а я и сам не знал, что за будущее) как-то влияет на мое настоящее. Когда где-то происходила какая-то драка или стрельба, я точно знал, что пуля в меня не попадет, что зачем-то я призван и что-то подобное сегодняшней ситуации в моей жизни случится.
Намучившись во «Взгляде», я решил делать собственную передачу. Она вначале называлась «Розыгрыш», потом превратилась в «Монтаж». Буквально через три месяца после начала работы над собственной программой я вдруг понял: для меня программа гораздо более важна, чем я сам. Чем слава! Я бегал, таскал рулоны, делал все то, что повесился бы, а не сделал в каком-нибудь «Взгляде». Может быть, я ошибаюсь, но мы создавали новый стиль юмористики, а это значило, что каждая программа «Монтаж» — валидол, разборки, обещания руководства никогда больше не выдавать ее в эфир, унизительные объяснения на редсове-те. Три передачи шли в эфир, четвертую так и не пустили. И тогда собрался курултай, чтобы меня выкинуть из редакции. Как в «Маугли»: «Кто еще скажет в защиту детеныша?» И когда совсем уже было Шер Хан положил лапу, прилетела Багира в лице Киры Прошути некой и сказала: «Или я плохо знаю людей, или он вам всем еще покажет». Она подхватила меня, бездыханного, под руки и ввела в АТВ, которое только начиналось. А Кира Прошутинская говорила мне задолго до этого: «Ваше будущее — в журналистике, вы совсем особый журналист». Но мы с режиссером А. Столяровым были настолько окрылены идеей режиссерской организации кадра, работой над формой, что и думать не думали ни о какой журналистике. Какая еще журналистика? Говорящая башка, что ли? И вот наконец мы пришли к 4-му каналу. Надо делать прямой эфир, а садиться в студии некому. И в одно из воскресений сел я... А где-то спустя полтора месяца после первого эфира стал замечать, что на меня смотрят на улице. И вдруг допёр: да это ж то самое, о чем я мечтал с пятнадцати лет! Слава! Но когда она пришла, я был уже импотентен к ней. То, что меня на улицах узнают, никак не характеризует мою личность. Важно, что ты делаешь, что ты создаешь.
— Так что вы делаете? Что создаете в прямом эфире 4-го канала «Останкино»?
— Мы создаем экзистенциальное телевидение. Когда меня упрекали, что мы показываем голые задницы или экстрасенсов, я отвечал: не в том дело, чтобы изобразить голую задницу как она есть или жизнь Акакия Акакиевича как она есть. А в том дело, чтобы показать их место на фоне вечности, в иерархии Вселенной. Экзистенциальным является только один инстинкт — инстинкт продолжения рода. Другая его сторона — инстинкт самосохранения, еще сторона — потребление, еще сторона — страх смерти. Таким образом. любовь, деньги, смерть, жизнь простого человека — это предмет экзистенциального ТВ. Все остальное — набор сведений, которые вовсе не обязательно знать.
— А почему такой набор гостей — Джуна, Михалков, экстрасенсы, Жириновский. Не самый ли это простой путь для завоевания дешевой популярности?
— Ничего из того, что умеет мой собеседник, меня не интересует. Я не считаю тот факт, что человек занимается кинематографом, достаточным для того, чтобы пригласить его в эфир. И угадывания мысли на расстоянии — тоже недостаточно. Ибо меня ни кинематограф, ни экстрасенсорика как таковые не интересуют. Михалкова я приглашаю не как кинематографиста, а как неординарную личность, через которую Богом многое говорится. И Джуна у меня не потому, что она экстрасенс, а потому, что харизматическая личность. Все, кто ко мне приходит, обязательно харизматы, люди с обаянием. Они не носители багажа информации, я рассматриваю их как электроды, которые позволяют мне создать лейденскую банку, где родится некая вспышка, будоражащая, я надеюсь, зрителя. Жириновский — электрод. Идеи Владимира Вольфовича меня в данном случае интересовали мало. Если бы я попросил: «Расскажите о своей политической платформе», — это было бы не мое ТВ, это было бы мурлыкающее ТВ. А у меня он рассуждал о женщинах: «Раз она говорит, что не люби: меня, значит, хочет». И сразу зрители включаются, им важно именно об этом — о любви, о смерти, о потреблении.
— А почему зрители вдруг перестали ругаться? Даже когда идут так называемые «сексуальные» эфиры и в студии сидят транссексуалы, лесбиянки...
— Мне кажется, что зрители раскусили мою игру в экзистенциальное ТВ. И когда мой гость сидит напротив вас на кухне, про является ваша экзистенция, ваше существо, и вы вдруг понимаете: а ведь, действительно, личное дело каждого человека — кого ему любить, но при этом как он свободен, сколько он пережил и сколько книжек благодаря этому прочел!
— Но почему в студию приходят сами сторонники разных типов любви? Почему они так откровенны — ведь завтра они выйдут на улицу, придут на работу, и каждый сможет ткнуть в них пальцем.
— Есть какая-то степень нравственного, духовного совершенства, когда человек начинает понимать: в мире есть что-то более значимое, чем его собственная личность, чем то, что про него скажут другие. Для женщины по имени Женя, которая была моей гостьей в прошлое воскресенье, проблемы и унижения тех ее «со-сестер», которые находятся в том же положении, что и она. более важны, чем ее собственные. Она сразу попросила: не надо никаких личных вопросов, не так важно, как и с кем я в постели, — важнее сама проблема лесбиянства. Да, она лесбиянка, но зритель не может не оценить той свободы, с которой она подходит к этому вопросу. Ради чего она решает показаться принародно? Ради того, чтобы помочь людям, которые такой степенью свободы еще не обладают и могут получить душевную травму. Она очень волновалась: с кем она будет говорить, не бисер ли перед свиньей она станет метать? Не начнет ли ведущий доказывать свою правоту. ведь ведущий на нашем ТВ считает своим долгом показать, что и сам не дурак, и выйти победи телем из любого разговора Она очень хотела со мной предварительно поговорить. Вообще все, кто ко мне приходит, просят, давайте подготовимся. Я отвечаю: к чему готовиться? Вы имели 40 лет на подготовку