Томск-7: ядерный будни после взрыва
Виктор КОСТЮКОВСКИЙ, «Известия»
В последний раз был в Томске-7 почти два года назад. Для нас, участников международной экологической экспедиции «Известий», специалистов «Гринпис» из Голландии и Германии, журналистов из США, Голландии и России, была устроена пресс-конференция руководителей Сибирского химического комбината. Проходила она, впрочем, в здании горисполкома — на сам комбинат не пустили. Гости раздражали хозяев. Особенно досаждал им своей манерой расспросов Фредерик Кемпе из «Уолл-стрит джорнэл».
— Обогащаете ли вы уран до такой степени, — спрашивал Фред, — чтобы его можно было использовать в боевых зарядах?
— Нет, —- отвечали ему, — до такой степени мы уран не обогащаем.
Но не унимался «бестактный» журналист, вновь и вновь задавал этот вопрос. Хозяева еле сдерживались. И вдруг — сработало!
— Означает ли это, — невозмутимо продолжал Фред, — что вы не выполняете заказов Министерства обороны?
И вот тут один из хозяев не выдержал:
— Да как это не выполняем, Министерство обороны — наш главный заказчик!
Рассказал теперь директору комбината Геннадию Хандорину об этой пресс-конференции (его тогда в городе не было). Геннадий Петрович рассмеялся:
— А ведь они чистую правду говорили, мы действительно не обогащаем уран до такой степени. Мы его получаем уже обогащенным… Конечно, глупо скрывать то, что уже тогда многим было известно, в том числе и на Западе. Но ведь уровень секретности устанавливаем не мы. Если бы кто-то из наших работников сказал тогда, что мы производим компоненты ядерных зарядов, он был бы серьезно наказан. Сегодня мы говорим об этом открыто…
В этот раз я приехал в Томск-7, чтобы своими глазами посмотреть на последствия недавней аварии, сопровождавшейся выбросом радиоактивных веществ за территорию комбината. Два обстоятельства удивили.
Первое: когда директор радиохимического завода В. Короткевич и дозиметрист подвели меня к аварийному корпусу, понял, что не представлял себе мощности «хлопка». Как рассказывал по телефону тот же Г. Хандорин, в емкости с урановым раствором поднялось давление, ее разорвало, и часть раствора выбросило. А тут — сломанные плиты перекрытий, покосившиеся колонны и ригели, чуть ли не полностью «вынесенная» стеклоблочная стенка соседнего здания, куда ударная волна пришла по коридору…
— А ведь сильно шарахнуло-то, — не удержался я.
— Да, — спокойно ответил В. Короткевич, — рвануло прилично. Хотя, должен сказать, что избыточное давление было не так уж велико, однако и его оказалось достаточно для таких разрушений.
Теперь уже ясно, почему создалось это избыточное давление. Не хочу называть фамилии того оператора, который допустил две ошибки в процессе, два грубых нарушения технологической дисциплины. Он, само собой, виноват и наказан, хотя и явно неадекватно последствиям. Даже для увольнения с комбината нет формальных оснований, не сложилась необходимая для этого «система нарушений». Но этот урок — не урок, ибо ни один процесс, целиком зависящий от человека, не может быть застрахован от его ошибок. И, стало быть, разного рода последствий. Настоящий урок в другом — в таком производстве непременно должна быть так называемая «защита от дурака». Это вполне официальный термин, ни в коем случае никого не оскорбляющий. Просто должно быть так, чтобы даже при всем желании оператора он не смог бы нарушить буквы регламента. Такой защиты не было.
Гамма-фон в том месте, где мы стояли, составлял от 100 до 200 микрорентген в час. Много это или мало? Примерно за 20— 22 часа стояния на месте я мог бы набрать годовую дозу, разрешенную работникам комбината. Одеты мы были по «легкому варианту» — в лавсановые халаты, шапочки, респираторы и пластикатовые бахилы. Однако на самом месте взрыва «светило» куда больше: 10—15 рентген в час! И это после двадцатидневной отмывки, после почти непрерывной обработки кислотными и щелочными растворами. Работать там пока нельзя, дозиметристы забегают к месту взрыва лишь на несколько секунд, а дезактивация ведется «дистанционно», попросту издали поливают мощной струей. Когда. убедятся, что дальнейшая- отмывка не дает результатов, железобетонный каньон с остатками аппарата забетонируют. Некоторые уже сейчас называют будущее сооружение «саркофагом», сравнивая его с чернобыльским. Лично мне более уместным кажется сравнение с известным методом сокрытия преступлений, применяемых мафией: труп — в бетон, и концы в воду…
В самом Томске-7, как и в областном центре, за все эти дни уровень радиации не превышал значений космического фона. Как уже сообщалось, выброс пошел строго на северо-восток, поскольку дул обычный для этих мест юго-западный ветер. К тому же в тот день шел снег, который помог осадить аэрозоль. Наконец, еще одно обстоятельство, позволившее комиссиям ГКЧС и МАГАТЭ признать радиационную обстановку в районе аварии не опасной для населения: анализ радионуклидного состава загрязнении на следе показал в основном сравнительно короткоживущие элементы: рутений-103 и 106, цирконий-95, ниобий-94 и 95. О плутонии разговор особый. Да, он тоже обнаружен, хотя и в микроколичествах. Плутониевая загрязненность по следу оценивается в 0,003 кюри на квадратный километр^ Сейчас часто приводят такой расчет: доза облучения человека плутонием за 50 лет жизни на территории следа может составить около 10 миллибэр. Годовая разрешенная доза работника комбината в 50 раз больше. И все бы ничего, если… Если твердо рассчитывать на то, _что больше никогда не произойдет ничего подобного. Ведь плутоний — один из самых устойчивых элементов.
Атомщики хотят говорить громко
Второе удивившее меня обстоятельство — степень открытости комбината и города. Мне показали, рассказали, разрешили снимать практически все, что хотел. Побывал даже на разделительном заводе, оснащенном уникальной, видимо, самой эффективной в мире центрифужной технологией разделения урана. Об этом надо бы рассказать отдельно. Может быть, только для «Известий» такие привилегии? Нет, в городе и на комбинате побывало уже множество журналистов, в том числе и иностранных. А для «своих», томских, ежемесячно в Томске-7 проводятся брифинги. Однако эта открытость до сих пор не смогла привести к повышению доверия населения к атомщикам.
Рождается множество разных слухов. Вот и недавняя авария сопровождалась слухами о радиоактивном облаке, о чем уже писали «Известил». Даже после обнародования результатов исследований, не обнаруживших в нем радиоактивности, байка продолжает гулять по газетам. Еще хуже другой пример. Телевидение показывает детей-уродов, в тексте говорится, что поступление таких детей из Томска-7 в специализированный дом ребенка в последнее время возросло, и все это — результат радиации. Но, ~ во-первых, никто из родителей этих детей, кроме, кажется, одного, никогда не работал на комбинате, а во-вторых, раньше таких детей (они, как в любом городе, были всегда) из Томска-? в этот дом ребенка попросту не направляли.
Кто и от чего умирает в закрытом городе?
Главный врач службы санэпиднадзора Томска-7 А. Маслюк имеет исчерпывающую информацию о состоянии здоровья, результаты тщательного анализа смертности и заболеваемости жителей города. Когда советуют сходить на городское кладбище и убедиться, что там похоронены сплошь молодые люди, Александр Иванович уточняет: да, на старом кладбище очень много молодых. Но дело в том, что в те времена, когда там хоронили, средний возраст горожан был 28—30 лет. Зато на новой территории тоже, что и в других городах: уровень заболеваний крови и онкологических ниже, чем в других городах Сибири, это объясняется более высоким уровнем медицинского обслуживания. То есть влияния характера производства на здоровье жителей города практически нет. Правда, Маслюк подчеркивает: пока нет. Зато оно может, проявиться на внуках, и медики сохраняют настороженность.
Другое дело: уже сейчас это влияние есть и, несомненно, на здоровье работников комбината, долгие годы имеющих контакт с радиоактивными веществами. Есть несколько десятков человек с хроническими профессиональными заболеваниями. Имелись и случаи лучевых поражений при предыдущих авариях (кстати, таких аварий до нынешней было 23, но никто о них не знал из-за засекреченности и того, что они не приводили к таким выбросам вовне). Живут в городе два инвалида, один без рук, другой без ног, это как раз результат лучевых поражений…
Не верят и Маслюку, хотя он не скрывает и «негативной» информации. Особенно не верят жители областного центра. Да что там, мы с Хандориным буквально походя получили ярчайшее свидетельство такого недоверия, когда вышли из управления комбината и взглянули на табло дозиметра, показывавшего 7 микрорентген в час. Там же стояли два пацана, лет десяти-двенадцати, один другому авторитетно сказал, показывая на табло: «Все это вранье». Винить тут некого. Годы закрытости и секретности сделали свое дело.
Томские атомщики очень не любят газетного выражения «ядерный монстр». Но что же делать/ нам придется пользоваться такого рода определениями, пока существует опасность. А она есть. Могут быть неопасные для населения последствия, но не может быть безопасной атомной промышленности. Это не значит, что всю ее нужно немедленно похерить. Наоборот, только с развитием этой области человеческих знаний и отрасли техники она может становиться надежной. Исключить же все это из жизни не сможет никто, как не смогли всемогущие диктаторы исключить генетику и кибернетику. Но и относиться нужно соответственно, постоянно помня об огромной потенциальной опасности.