Программное заявление компартии РФ: ничего не забыли, ничему не научились
Без покаяния
В феврале на съезде, который назвал себя Вторым чрезвычайным, воссоздана компартия РФ. Эта партия претендует на идейно-политическое (впрочем, также и на материальное) наследие КПСС, безраздельное 75-летнее правление которой неотделимо и от достижений, и от преступлений власти за это время, и от конечной катастрофы страны и самой партии. Уже по этой причине невозможно пройти мимо недавно обнародованного в «Правде» ее Программного заявления.
Оно открывается разделом «Извлекая уроки». Это логично: помнится, и Владимир Ильич говаривал, что политическую партию характеризует ее отношение к своим ошибкам. А тут ведь не только ошибки. Государство, руководимое КПСС, совершило преступления, унесшие миллионы жизней. Какие же слова найдены для оценки того, о чем даже сама КПСС уже немало порассказала? А вот какие: партия «не избежала искажения принципов социалистического строительства». Это все, других намеков на страшное прошлое нет. Обнадежит вас такое «покаяние», читатель?
Бегло помянуты собственно ошибки: отставала в осмыслении противоречий, недостаточно использовала достижения технологической революции и проч. Каковы же причины ошибок? Вот они: «практическая нереализованность экономических возможностей социализма», «непоследовательность осуществления ленинской идеи федерализма». И «самый большой урон» нанесла «порочная кадровая политика». Есть даже такие крепкие слова, как «перерождение партийной элиты». Но не подумайте, что имеются в виду патологические убийцы на высших должностях вроде Ежова, Вышинского, Берии. Не подумайте, что обличается засилье посредственностей в брежневском политбюро. Имеются в виду люди, «изменившие делу социализма, вставшие на путь предательства», — прежде всего М. Горбачев.
Те, кто пытался — пусть поздно, пусть неудачно, но пытался — спасти от гибели КПСС, СССР, «социалистический строй», кто верил в реформируемость системы и надеялся приспособить ее к реальным требованиям жизни, — они виновны в «измене». Те, кто, не желая отдать ни пяди своих догм и своих привилегий, привели страну к катастрофе — они желают быть судьями.
При таком уклончивом анализе трагического прошлого, при таких убогих декларациях на будущее — чем же можно надеяться привлечь людей, этот самый назойливо упоминаемый трудовой народ? Социальной демагогией. Словесность про возвращение на путь социализма, про защиту социальных завоеваний, про социальные гарантии, про «гарантированные права» занимает самую обширную часть «Заявления». На этом можно закончить анализ текста, в котором не заблудилась ни одна формула, имеющая хоть какое-то научное или практическое значение. Документ доказывает яснее ясного: под именем компартии РФ выступает реакционное крыло бывшей КПСС —- те, которые ничего не забыли и ничему не научились.
Их шансы на идейное влияние, не так слабы, как кажется при воспоминании о грандиозности их краха. Людей, формирующих свои исторические представления по первоисточникам, во всяком обществе —- единицы. Большинство полагается на обрывки из учебников, исторических фильмов, романов, статей. Когда весь этот идейный багаж старой идеологии рушится, а новый в одночасье не создать — нетрудно заполнить любой стряпней вакуум в сознании даже старшего поколения, а тем более — молодых. Попытки уже предпринимаются. Очерк А. Терехова «Памяти Сталина» в «Правде» не рассказывает ничего собственно о Сталине. Чуть больше можно узнать из него о Терехове, но анализ холопского нежелания знать не слишком интересен. А вот сам факт, что вполне образованная редакция отводит почти полосу для злобной и — они не могут не знать — лживой атаки на антисталинистов, этот факт примечателен. В том лагере не теряют времени.
Вот на страницах предновогоднего номера «Комсомольской правды» делится своими мыслями писатель Владимир Максимов — не просто демократ, а крайний антикоммунист, один из признанных лидеров диссидентской эмиграции 70—80-х годов. Корреспондент спрашивает его: «Но что делать, если всего два пути? И что делать России, если не коммунизм или не капитализм?» Суть ответа В. Максимова: «очень осторожный, постепенный путь» перехода от коммунизма к капитализму. Вся смелость мысли по сравнению с идеологией КПСС — идти по привычной дороге, но в обратном направлении, не к коммунизму, а от него. Вся смелость мысли по сравнению с политикой правящей демократии — идти помедленнее. Но ведь выбор из двух вариантов — социализм или капитализм — слово в слово совпадает с плоской формулой тех, против кого В. Максимов всю жизнь боролся.
Я не предлагаю исключить из жизни такой выбор, он существует в истории, и странно было бы отрицать реальность того, из-за чего пролито столько крови. Более того, в рамках данного выбора я остаюсь сторонником социалистической ориентации рыночной экономики (хотя, конечно, расхожусь с нынешними коммунистическими лидерами в понимании социалистической ориентации, как и в понимании рыночной экономики). Но доколе же мы будем абсолютизировать сам этот выбор?
Бюрократическая монополия бесплодна
Мне кажется, то, что наша страна выбрала себе в начале века, во-первых, не стало социализмом, как-то гласили политические ярлыки. Во-вторых, сам выбор, предложенный тогда историей, лежал совсем в иной плоскости. Около ста лет назад Россия в свой, историей указанный черед — позже одних стран, но раньше других — пришла к необходимости решать задачу, которой никому не миновать. Задача та — переход от земледельческой цивилизации к индустриальной. Главная трудность здесь — не техническая и даже не экономическая, а социальная, культурная и в итоге — политическая. Подавляющее большинство населения превращается из крестьян в индустриальных рабочих, инженеров и служащих. Миллионные массы меняют среду обитания, профессию, культурные корни, образ жизни, семейный уклад, порой даже — этническую принадлежность и язык общения.
Безупречно гуманных способов решения этой великой задачи мировая история не знает ни в одной стране (впрочем, большинство населения Земли еще не прошло этот путь). Россия по стечению обстоятельств выбрала самый жестокий механизм управления социальными процессами индустриализации.
Именно этот механизм раздавил миллионы крестьян, и прежде всего лучших крестьян, чтобы сломить их сопротивление неслыханному насилию над социальными законами: прыжок нации из деревни в город, для которого и десятилетий мало, власть пожелала свершить за годы. Свершили. Только крестьянства в стране не стало, да и горожанам солоно пришлось.
Путь государственной монополии и бюрократизированного «рынка влияний» проиграл соревнование с демократией и рыночной экономикой. Но поражение выявилось не тогда, когда советский вариант индустриальной цивилизации создавался, и не в пору его молодости. Он обанкротился тогда, когда вступил в пору зрелости и пришла пора родить наследника: цивилизацию постиндустриальную.
Тут-то и выяснилось, что тупая утроба бюрократической монополии бесплодна, она ничего родить не может. В лучшем случае могла бы создать себе подобное, но подобное не требуется. Перед страной встала новая, усложненная социальная задача: превращение теперь уже масс рабочих в массы работников умственного труда и сферы услуг. Возникли усложнившиеся задачи, не сводимые ни к элементарному «плану», ни к элементарному «рынку».
Бюрократические механизмы советской государственной монополии не позволили не то что управлять подобными процессами, но даже толком осознать их реальность. Именно тогда, когда мы готовы были праздновать победу в соревновании традиционных индустриальных систем — по тоннам стали и нефти, по метрам и киловатт-часам и главное, по танкам и ракетам, — именно тогда началось наше стремительное отставание от других индустриальных стран, не зря потом прозванное застоем.
«Верните меня в 80-й год»
Последствия этой болезни отнюдь не ушли в прошлое. Ведь государственное насилие, когда оно направляется против большинства населения собственной страны, должно опираться на политически влиятельное меньшинство, которое необходимо привлечь на сторону власти. Нужна система льгот и привилегий для этого меньшинства, нужна и система пропагандистских стереотипов, придающих внешнее благообразие избранной властями политике. Так складывались достаточно обширные слои, для которых неизбежная в конце концов перемена политического курса представляется невыгодной или по меньшей мере непонятной. К этим слоям прежде всего обращено «заявление» зюгановцев.
— Не надо мне вашей демократии, верните меня в восьмидесятый год, когда была колбаса по два двадцать! — в сердцах воскликнул участник одной из современных политических дискуссий. Социологические опросы подтверждают, что в глазах многих самое привлекательное время из прожитого ими — брежневское двадцатилетие, прозванное застойным. Есть немало людей, наделяющих государство могуществом сказочной «машины времени»: куда захочет, туда и перенесет — лишь бы захотело.
Представим себе человека, который проматывал свое состояние, а когда все промотал да еще долгов наделал — взялся за ум и стал работать больше, а тратить — меньше. Когда ему вольготнее жилось? Конечно, в годы беззаботного мотовства, они могут потом вспоминаться как лучшие в жизни. Когда он жил правильнее и имел лучшие перспективы? Конечно, когда стал зарабатывать больше, чем тратить. В этом секрет «счастливых» и невозвратных застойных лет, хотя, конечно, сравнение всегда хромает.
Ложь и насилие, защищавшие жуткий механизм, не могли заменить экономических ресурсов. Источником его жизненности была демографическая реальность: на раннем этапе индустриальной цивилизации крестьяне все еще составляли большинство населения. Даже при крайне низкой производительности труда этой массы ее ограбление давало значительные ресурсы. Когда сами крестьяне стали меньшинством, никакая политическая воля и сила не могли больше сохранить прежнюю политику.
Сначала последовала серия полуреформ в деревне и городе пятидесятых и шестидесятых годов, не посягавшая на основы безрыночной системы. Она несколько повысила социальную активность и замедлила падение темпов общественного производства. Но лишь замедлила, а не остановила. Начавшись в 1951–1952 годах, снижение темпов промышленного производства в восьмидесятых вышло на уровень нулевого роста — так говорит официальная советская статистика. По более реальным расчетам, нулевой рост настиг страну не позже начала семидесятых, сменившись в том же десятилетии абсолютным сокращением производства. В последнее «брежневское» десятилетие это падение маскировалось продажей нефти и проеданием основного капитала. К началу восьмидесятых иссяк и этот ресурс.
Крушение иллюзий
Но отказ от прежних привычек затрудняется не только тем, что проматывать состояние вообще легче и приятнее, чем его восстанавливать. Трудность еще и в том, что социальные механизмы времен ранней индустриальной цивилизации отштамповали сверхпрочные стереотипы закрепощенного сознания. Неизбежное крушение таких стереотипов создает надолго ощущение социального дискомфорта, особенно среди тех, кто — вольно или невольно — получал какие-то преимущества благодаря прежним распределительным механизмам, социалистическим по видимости и феодальным по своей сущности.
Если в рыночной системе оценкой затрат и результатов и в конечном счете распределением общественного труда ведает рынок, то есть потребитель, то в планово-распределительной — государство. В такой системе не все члены общества как покупатели, а лишь специально назначенные люди определяют, что и в каком количестве производить, по какой цене продавать, кому, сколько платить за труд, следовательно — кому, что и в каком количестве потреблять. Нормированное распределение — открытое, с карточками и талонами, или скрытое — из временноq неприятности превращается в идеальный метод, к которому система стремится всегда с неодолимой силой. При этом одним, самым верхним, предоставлялась жизнь на всем готовом, как в обещанном всему народу раю «полно, го коммунизма». Другим — закрытый распределитель с лучшей колбасой за полцены. Третьим — такая прописка или должность, которая обеспечивала свободный доступ к товару по государственной цене. Четверым — возможность получать такой товар, отстояв в очереди или по талонам, или в «заказах». Но всем одинаково внушалось, что товар бесплатный или по твердой цене — великое благо социализма, отеческий подарок государства, который надо ценить и защищать. Система ранжированных привилегий, вытесняющая плату по результатам труда, охватывала почти всех. Важно понять не только то, что эта система стала экономически неосуществимой, поскольку требует таких дотаций, какие государство не в силах выплачивать. Важно понять, что эта система никогда не была таким носителем социальной справедливости, как ее изображали. Большинству людей она явно давала гроши, тайно отбирая больше, чем давала.
Одной из последних при жизни Брежнева попыток убедить власти в несостоятельности этой системы был доклад «комиссии Кириллина», работавшей в 1980 году. Академик В. Кириллин был тогда зампредом Совмина СССР, председателем Госкомитета по науке и технике. В его комиссию входили полтора — два десятка руководителей ведомств и научных институтов. Ей было поручено подготовить анализ состояния народного хозяйства и предложения по его улучшению. Работая в то время в одном из институтов, участвовавших в той работе, я читал итоговый доклад. Там была правда о фактическом положении страны, какой не найти было тогда в прессе, были и разумные предложения. Первое, что сделали с докладом, — поставили гриф «секретно». Потом рядом с подписями входивших в комиссию руководителей ведомств — Госплана, Госкомтруда, Минфина и др. — появились «особые мнения». Доклад положили под сукно. Вскоре сместили с должности и В. Кириллина.
Сегодня рухнула безрыночная система, но живет иллюзия, будто бесплатные блага — подарок государства, оплаченный неведомо кем, а не теми же, кто эти блага получил. К тому же людям свойственно из прошлого запоминать прежде всего хорошее, а в настоящем — не отпускают заботы. Да и вообще время, когда мы были молодыми, — всегда лучшее. Естественные свойства человеческой памяти нетрудно эксплуатировать политическим спекулянтам. «Светлое прошлое» изображается не таким, каким было на деле, — вместо реальности подставляют никогда не осуществлявшийся идеал социализма с социальными «гарантиями», которые далеко не всем гарантировались. А рыночную экономику мы видим во всей ее неприглядной сложности. Она далека от идеалов справедливости, да и не бывает социальных систем, свободных от недостатков, что, кстати, очень убедительно объяснял Владимир Ильич в «Государстве и революции», предсказывая, что при социализме полное равенство не осуществится, — оно теоретически мыслимо лишь при полном коммунизме, то есть неизвестно когда.
Но социальные пороки рыночной системы поддаются уменьшению и смягчению, прежде всего благодаря ее высокой экономической эффективности. Социальные пороки планово-распределительной системы исправлению не подлежат — и не только из-за ее низкой экономической эффективности. Само непременное наличие в этой системе фигуры того, кто распределяет, неизбежно ведет к тому, что он прежде всего не забывает себя. В программном документе Компартии РФ эта мрачная фигура недавнего прошлого заявляет свою претензию на власть.