Логика жизни и логика власти в спорах о референдуме
«Никакие референдумы и выборы в 1993 году обществу не нужны», — заявил в Новосибирске Руслан Хасбулатов. Его бы устами да мед пить. Как бы хорошо в самом деле: договорились бы власти между собой, а нас, избирателей, понапрасну не тревожили. Только договорятся ли? И все ли хотят договориться?
Сопоставим логику двух позиций.
Из выступления президента РФ и предложенного им проекта Соглашения законодательной и исполнительной властей: дать возможность всем ветвям власти год-полтора спокойно поработать, не вносить в действующую Конституцию поправок, изменяющих соотношение властей, законодательной и исполнительней властям перестать вмешиваться в полномочия друг друга, конституционный спор между законодательной и исполнительной властями решать на паритетных началах, под эгидой Конституционного суда.
Из выступления спикера парламента: принять новые поправки к действующей Конституции, изменить статьи, касающиеся полномочий президента, которые «несправедливо расширены», усилить роль съезда народных депутатов в процессе урегулирования конституционного кризиса, решение спора между президентом и съездом поручить съезду.
Спикер говорит о чрезмерном расширении полномочий президента. А факты говорят о нелепом, никакой логикой не объяснимом раздувании полномочий парламента. К примеру, управление государственным имуществом даже при самом богатом воображении невозможно представить как законодательную функцию: она на сто процентов — исполнительная. Тем не менее параллельно имеющемуся в составе правительства Госкомимуществу действует фонд имущества под эгидой парламента.
Еще тяжелее по своим последствиям многовластие в управлении кредитно - финансовой сферой. Денежный поток — уже не миллиарды, а триллионы рублей — составляется из государственного бюджета, который утверждает парламент и исполняет правительство, из внебюджетных фондов, находящихся в руках парламента, и из кредитных ресурсов, предоставляемых Центробанком, который также находится в ведении парламента. Когда источник доходов один, а расходами распоряжаются трое, руководствуясь при этом совершенно различными концепциями — как не быть инфляции?
К тому же было бы преувеличением утверждать, что Верховный Совет реально управляет банком. Центральный Банк России проводит свою, одному ему ведомую политику. Давно уже руководитель ЦБ, считавшийся некомпетентным, заменен руководителем, имеющим репутацию профессионала. Но нет конца жалобам на задержки платежей. Продолжаются аферы с фальшивыми авизо — украсть в банке миллиард, похоже, проще для жуликов, чем вытащить кошелек у зазевавшегося прохожего. И главное — по-прежнему главный банк государства, обязанный прежде всего заботиться об укреплении национальной валюты, подменяет эту задачу другими, отнюдь не свойственными ему функциями.
Все это прикрывается заботами о развитии производства, но ведь сегодня нет большей опасности для производства, чем инфляция, подстегиваемая щедрыми кредитами. А такое загадочное для всего мира явление, как отрицательный процент (значительно ниже процента инфляции) делает производство просто ненужным для любого оборотистого дельца. Даже спекуляция по схеме «товар — деньги — товар» уже чрезмерно обременительна: наибольшую выгоду дает спекуляция по схеме «деньги—деньги». И пока председатель Центробанка объявляет такую политику заботой о производстве, спикер продолжает возлагать всю вину за неудачи в экономике на правительство. По нормальной логике так и должно быть. Но тогда прежде всего надо и дать в руки правительства все бразды исполнительной власти.
За препирательства властей мы уже после VII съезда расплачиваемся еженедельными скачками цен от 3 до 10 процентов. Эта чудовищная плата просто несопоставима с затратами на любой референдум. И нет ничего логичнее, чем обращение к народу, если всенародно избранный съезд не может договориться со всенародно избранным президентом.
Другого способа разрешения конституционного кризиса никто не предлагает, да и мудрено было бы придумать что-нибудь другое. Но все громче шумят об «опасности» референдума.
Поразительно: народу говорят, что обращение к народному волеизъявлению — опасно. В чем тут опасность — никто толком не объяснил. Самое худое, что может произойти, — не придут к урнам необходимые 50 процентов избирателей. Ну что ж, степень легитимности такого волеизъявления будет ниже, но мнение большинства среди принявших участие все равно будет выявлено. Особенно примечательно, что говорят об «опасности», еще не определив вопросов для голосования. О чем ни спроси у населения — все равно, выходит, опасно. Тут уже, хочешь — не хочешь, приходится задаться вопросом: для кого опасно?
Один мотив в этих песнопениях заслуживает особого внимания. Ссылаются на мартовский референдум 1991 года: вот же проголосовал народ за Союз — а кто его послушал? Этот вопрос не должен оставаться без ответа. И ответ может быть только один: мартовский референдум перечеркнут не властями России. Тот референдум, как и все тогдашнее политическое устройство, перечеркнут августовским путчем.
Об этом особенно важно сказать сейчас, когда происходят события действительно опасные. Происходит неслыханное для страны, претендующей на «конституционный порядок»: вопреки приказу министра обороны проводится «всеармейское офицерское собрание». Его участники открыто занимаются тем, что офицеру, не покинувшему воинскую службу, действующим законом запрещено: они вмешиваются во внутриполитическую деятельность государства. В «собрании» участвуют лидеры Фронта национального спасения, открыто провозгласившего неконституционные цели. В собрании участвуют лидеры только что созданной Компартии России, объявившей о намерении применять наряду с парламентскими методами — непарламентские и приветствовавшей на своем съезде выпущенных из заключения до суда гэкачепистов. Происходит гибельное для всякой демократии: одежды демократии напяливает реакция.
Что-то это все печальным образом напоминает. Точно так же между февралем и октябрем 1917 года с одной стороны разжигали массовое недовольство экономическими трудностями, с другой — готовили военные перевороты с разными целями. Правда, корниловцы с большевиками не братались — те и другие были разборчивее. Но демократически избранные власти так Же бесконечно спорили между собой. Тогда Россия проморгала свою демократию, демократия проморгала Россию. Есть ли надежда, что нынешняя демократия опытнее и прочнее тогдашней? Хочется надеяться, но если референдум хоть чем-нибудь поможет ее укрепить и направить на путь истинный — я как избиратель не поленюсь в назначенный день дойти до пункта голосования.