Прощальный бунт придворных
Избранные места из последнего доноса бывшего шефа КГБ В. А. Крючкова
Тихо скрипнули железные ворота «Матросской тишины», и быстрые лимузины промчали мимо разочарованных репортеров несколько знаменитых узников, еще полтора года назад составлявших властный Олимп сверхдержавы. Уже не маршалы и спикеры, а пожилые люди, диабетики и сердечники — их нам отсюда, с воли, было порою по-человечески жаль. Конечно, путч, и ложь, и танки в Москве — да ведь и им разве сладко после лучших в мире дач — да по тюремным лазаретам?
Гвозди бы делать…
Узники оказались на удивление бойкими. Оказавшись на свободе, они в считанные дни развеяли легенду о себе — мучениках и страстотерпцах. В болезных старцах оказался удивительный запас живучести. С профессиональным комсомольским огоньком они бросились в новые ЦК и старые цековские интриги, утверждаясь за счет плевков в оппонента.
Впрочем, оппонент — термин не из их словаря. Им по душе простое и родное: «враг». Главный враг, понятно, Горбачев, на нем разминаются все без исключения. Кто посерьезнее, вроде А. Лукьянова, клеймит своего недавнего босса с великосветскими ужимками. Кто посерее, вроде бывшего начальника союзного КГБ В. А. Крючкова, — те просто задыхаются от переполняющей их ненависти, забывают о тормозах, а потому впадают в непривычную искренность.
Пришла беда — открывай ворота
У кончины СССР много причин, но путч, или, точнее, провал путча — среди главных. Владимир Крючков был мотором этого «бунта холуев». Его недавняя статья в газете «Советская Россия» — венец саморазоблачения. Если преодолеть скуку, навеваемую изобилием и монотонностью банальных проклятий в адрес Горбачева и Яковлева, то приходишь к утешительному выводу: какое все-таки счастье, что такие, как Крючков, возглавили переворот. Их бездарность — неоценимый вклад в историю человечества.
При всей своей ненависти к демократии «Советская Россия» — достаточно профессиональное издание, чтобы не отдавать целую страницу вздорному вымыслу. Но тут особый случай. Дело в том, что эта глава из недописанной книги целиком посвящена А. Яковлеву, с которым у «Советской России» давние счеты, еще со времен статьи Нины Андреевой. Тогда В. Чикин, главный редактор и протеже шефа парт-пропаганды Е. Лигачева, уже начал было свой полет к высшим кремлевским креслам, но был сражен ответной статьей А. Яковлева в «Правде». И потому не стоит удивления, что целая страница газеты отдана ныне под текст, пропитанный руганью и проклятиями, но поразительно убогий по фактам.
Впрочем, нет худа без добра. О Яковлеве мы узнаем очень немного. Так немного, что здесь мы полностью процитируем все, хоть чуть напоминающее факт.
Но о человеке по имени Владимир Крючков информации здесь предостаточно.
Ничему не научился, ничего не забыл
Знаменитое изречение российского императора Александра Павловича о Бурбонах достойно звучит и два века спустя.
Отпущенный по гуманным мотивам из тюрьмы, где он находился за мятеж, нарушение присяги, незаконное отстранение президента, за действия, которые, в частности, привели к гибели трех человек, этот чиновник, всю свою жизнь проведший в помощниках партийных бонз, хочет сразить нас вот какими двумя фактами из биографии А. Н. Яковлева.
Первый. «В Комитет госбезопасности вновь стала поступать крайне тревожная информация, указывающая на связи Яковлева с американскими спецслужбами. Подобные сведения были получены еще в 1960 году. Тогда Яковлев с группой советских стажеров, в числе которых был и небезызвестный ныне О. Калугин, в течение одного года учился в США в Колумбийском университете. ФБР проявило повышенный интерес к нашим стажерам с целью возможного приобретения в их лице перспективных источников информации…
Надо сказать, что стажеры, оказавшись вдали от «всевидящего» ока отечественных служб безопасности, дали немало поводов для противника рассчитывать в этом деле на явный успех. О. Калугин, будучи сотрудником КГБ, не только не мешал не очень то невинным забавам своих товарищей, но и сам принимал в них активное участие. Видимо, он полагал, что все их похождения останутся вне поля зрения наших органов, а когда почувствовал, что ошибся, ловко отвел удар от себя лично, настрочив донос на своего же приятеля, стажера Бехтерева, который на многие годы стал невыездным…
Яковлев отлично понимал, что находится под пристальным наблюдением американцев, чувствовал, к чему клонят его новые американские друзья, но правильных выводов для себя почему-то не сделал. Он пошел на несанкционированный контакт с американцами, а когда нам стало об этом известно, изобразил дело таким образом, будто сделал это в стремлении получить нужные для советской стороны материалы из закрытой библиотеки… Вскоре стажеры закончили учебу и вернулись домой, чтобы, получив необходимый запас знаний, продолжить двигаться дальше по служебной лестнице (кроме бедняги Бехтерева, который остался единственным пострадавшим в этой истории)».
Если избавить суть от глубокомысленной гебистской шелухи, то преступление молодого А. Яковлева, единственного не-чекиста среди советских стажеров американского университета, состояло в «несанкционированном» посещении библиотеки.
А будь оно иначе — да разве позволило бы всесильная ГБ американскому агенту претендовать на место в ЦК КПСС? Если «бедняга Бехтерев» после пустого, как утверждает сам Крючков, «доноса» стал на многие годы невыездным, то что, подумайте сами, могло спасти от этой доли А. Яковлева?
Крючков сам позаботился, чтобы эти вопросы были не риторическими. Чуть дальше он дает четкий ответ, как следует поступать с любым деятелем, независимо от ранга, когда на него накапали донос.
Итак, биография «американского агента Яковлева», факт второй.
«В 1950 году Комитет госбезопасности по линии разведки и контрразведки получил из нескольких разных (причем оценивавшихся как надежные) источников крайне настораживающую информацию в отношении А. И. Яковлева. Смысл донесений сводился к тому, что, по оценкам западных спецслужб, Яковлев занимает выгодные для Запада позиции, надежно противостоит „консервативным“ силам в Советском Союзе и что на него можно твердо рассчитывать в любой ситуации. Но, видимо, на Западе считали, что Яковлев может и должен проявлять больше настойчивости и активности, и потому одному американскому представителю было поручено провести с Яковлевым соответствующую беседу, прямо заявив ему, что от него ждут большего».
Это — все. Точка. Говорил ли Яковлев с «представителем»? Передал ли на Запад хоть букву секретной информации? Получил ли за это хоть цент? Согласовал ли хоть шаг с заморским резидентом? Отвечать на это заочник юридического института Крючков считает излишним. Есть донос — человеку крышка. Так было, так должно быть.
Он не чувствует стыда, не ведает раскаяния. Сотни (или тысячи?) валютно оплачиваемых разведчиков, тысячи, если не десятки тысяч контрразведчиков с их зарплатами, пенсиями, квартирами, дачами, оплачивала недоедавшая, убогая страна, чтобы генерал армии, член политбюро, член Президентского совета Крючков пришел к Горбачеву с цидулей о том, что А. Н. Яковлев в 1990 году «надежно противостоял консервативным силам».
Удивительно не то, что это было. Поразительно, что это вновь звучит в 1993 году.
Если бы Крючков восхвалял Крючкова
Если бы Крючков писал хвалебную статью о себе, а не доносную о Яковлеве, мы, скорее всего, не узнали бы о нем и доли той правды, которую он невольно огласил о самом себе.
В 1983 году Яковлев, тогда совпосол в Канаде, приходит на прием к Крючкову. Крючков в это время — первый зам Андропова, начальник Первого (внешняя разведка) управления.
Ни одна советская структура не дала такого количества перебежчиков, предателей и перевербованных агентов, как разведка при Крючкове (1971 — 1988). Опубликованные за рубежом книги рисуют ведомство Крючкова как засилье тупых интриганов, царство беззастенчивых карьеристов, гнет бездарностей над талантливыми профессионалами. Провал следует за провалом. Ю. В. Андропов, гласный провокатор диссидентского движения, рыцарь психушек и мастер агентурного очковтирательства, во всем покрывает своего выдвиженца, с середины 50-х фактически служившего его первым подручным.
Дипломаты знали, что главным занятием доблестных чекистов за рубежом были пьянки, спекуляция, стукачество. Знали, но говорить боялись, поскольку малейший сигнал означал конец карьеры.
Однако Яковлев — не профессионал. Он не держался за Канаду — это его держали в Канаде. Он без трепета идет к Крючкову. «Нарекания на сотрудников разведслужбы лились сплошным потоком, а всему КГБ доставалось при этом еще больше. „Пустая трата усилий и денег“, — с жаром утверждал посол».
Как же реагирует Крючков на «сплошной поток» аргументов? Отрицает их, опровергает, доказывает алогичность выводов Яковлева о пустой трате денег? Внимание, звучит ответ Крючкова: «Я сказал, что недостатков и промахов в нашей работе даже больше, чем обозначил посол, но… столь отрицательные суждения Яковлева о разведслужбе, Комитете госбезопасности в целом для меня лично являются неприемлемыми, поскольку они, по моему глубокому убеждению, просто не соответствуют действительности…».
Это кажется невероятным, но Крючков и сегодня верит в убедительность ритуального партийного воляпюка: недостатков «даже больше», но они «не соответствуют действительности».
Воспоминаниям Крючкова о Горбачеве присущ тот же всепроникающий интеллектуализм. Вот он приходит к президенту. Показывает ему бумагу, которую (закон кремлевских интриг) уже успел обсудить с начальником горбачевской канцелярии Болдиным: вот, мол, бумага против Яковлева, пора его валить.
Я отказываюсь пересказывать своими словами нижеследующий эпизод. Не потому, что он не поддается описанию. Я уверен, что нет в мире инженера человеческих душ, который способен высветить психологию Крючкова глубже и тоньше, чем это сделал сам Крючков.
«Нужно было видеть состояние Михаила Сергеевича! Он был в полном смятении и никак не мог совладать со своими чувствами… Горбачев долго ходил по кабинету. „Неужели это Колумбийский университет, неужели это старое?!“ — вдруг вырвалось у него. Спустя какое-то время Михаил Сергеевич взял себя в руки и, как всегда в таких случаях, начал искать не решение возникшей проблемы, а думать, как уйти от нее. „Возможно, с тех пор он, Яковлев, вообще ничего для них не делал, — заглядывая мне в глаза, лепетал он, — сам видишь, что они недовольны его работой, поэтому и хотят, чтобы он ее активизировал!“ Видя всю нелепость таких рассуждений, он снова надолго замолчал, о чем-то напряженно размышлял. „Слушай, — выпалил он вдруг с облегчением, — поговори сам с Яковлевым, посмотрим, что он на это тебе скажет“.
Чтобы оценить степень правдивости этих воспоминаний, следует на миг вернуться в 1990 год. Сахаров умер. Ельцин еще даже не председатель Верховного Совета РСФСР. Горбачев не имеет конкурентов ни в партии, ни в государстве. Его международные позиции прочны, как никогда. Властный, энергичный, уже устранивший старую гвардию брежневцев, он ко всем обращается на «ты», своевольно тасуя колоду правительства, парламента, политбюро. Есть трудности, но они кажутся преодолимыми. Он — лауреат Нобелевской премии. И, наконец, он просто молод.
И этот Горбачев приходит «в полное смятение» от глупой бумажки без единого факта? Этот Горбачев что-то «лепечет», искательно заглядывая в глаза — и кому? Унылой канцелярской посредственности, им, Горбачевым, за эту посредственность возведенной на верхушку КГБ?
Два снаряда в одной воронке
После августа 1991 года Горбачев признался в том, что назначил Крючкова шефом КГБ исключительно из-за его, Крючкова, очевидного непрофсссионалиэма. Он считал, что тупицам не хватит ума стать предателями.
Как показал конец путча, Горбачев точно оценил скромный потенциал своего главного чекиста. Но, как свидетельствует начало заговора, генсек грубо просчитался в оценке нравственности этого чиновника. Или, точнее, в бездне его безнравственности. Посредственность и предательство — эти два снаряда в одну воронку попадают нередко.
Если бы Крючков опубликовал такую статью о Яковлеве накануне путча, у Горбачева появились бы веские основания для решительных кадровых перестановок.
Хотя статья этого театрала и почитателя изящной словесности (вспомните телеинтервью тех лет!) написана суровым пером провинциального опера, она изобилует чисто кафкианскими примерами очень тонкого и точного саморазоблачения, когда без всяких дополнительных сви детельств ясно, что автор врет, знает, что врет, а почему надеется, что его не схватят за шкодливую руку, — ну просто необъяснимо. Само изобилие этих примеров делает невозможным их перечисление, да и скучно оно.
И все же выпуклость, с которой Крючков подает свою безнравственность, настолько рельефна, что пройти мимо этого сил нет. Хотя бы потому, что как-то слишком быстро стали мы забывать, по каким нравственным меркам строились обвинения, стоившие жертвам КГБ чести, покоя и самой жизни.
Наладив недремную слежку за Яковлевым (из текста это вытекает со всей очевидностью), Крючков установил к началу 90-х годов всю подноготную этого (простите, Александр Николаевич, за вынужденность цитирования) «проходимца».
Первое: «Яковлев не воспринимал Союз, считал нашу страну империей, в которой союзные республики были лишены каких бы то ни было свобод».
Второе: «Яковлев не выносил советский социалистический строй, с раздражением говорил о колхозах, совхозах, не скрывал своего однозначно негативного отношения к государственной собственности».
Третье. «В последнее время… к КПСС относился просто с ненавистью, не видел для нее места в нашей действительности».
Ну не прекрасна ли была агентура у нашего КГБ? От такой не скроешься. Газеты, поди, читали.
Себя Крючков перевертышем не считает. Но о своих недавних докладах забыл напрочь. Ныне его взгляды на демократию такие: «Страна действительно нуждалась в переменах, в обновлении существовавшей у нас системы… Многие были за это, в том числе и я… Однако никто не допускал и мысли о развале Союза, не помышлял о смене существовавшего строя. Просматривалось стремление (слушайте, слушайте!) сплотить Союз, укрепить державу, навести в стране порядок, подтянуть дисциплину».
Демократия как продукт КГБ, наводящего порядок, — это сегодня звучит почти забавно. И уж совсем весело внимать Крючкову, упрекающему Яковлева за недостаточно активное сопротивление авантюре ГКЧП.
Но что совсем уж, до тошноты аморально, так это выслушивать такие сентенции Крючкова: «Я ни разу не слышал от Яковлева теплого слова о Родине, не замечал, чтобы он чем-то гордился, к примеру, нашей победой в Великой Отечественной войне».
Когда Александр Яковлев воевал на передовой, его ровесник Крючков сидел в глубоком тылу. Когда десантник Яковлев был тяжело ранен, Крючков подвизался на безопасной комсомольской работе. Когда инвалид второй группы Яковлев защищал докторскую диссертацию, недоучка Крючков пришпиливал генеральские погоны за то, что вовремя подносил Андропову бумажки.
И этот человек осмеливается бросать А. Н. Яковлеву обвинения в отсутствии «элементарной порядочности по отношению к Родине и собственному народу». Нет слов…