Бывший полковник и народный депутат Владимир Лопатин стал безработным
Область политики последних лет — область головокружительных карьер. Имена вчера еще безвестных молодых людей сегодня у всех на устах. Они составляют президентское окружение. Или заседают в парламенте. Или занимают высшие правительственные посты. Словом, определяют течение нашей жизни, судьбы миллионов.
А кто и что определяет их собственную судьбу? Течение их карьеры, ее восход и закат?
Беседа с Владимиром Николаевичем Лопатиным, публикуемая ниже, — попытка присмотреться к конкретному случаю из сегодняшней практики. Довольно типичным для наших дней было стремительное восхождение Лопатина в большую политику. Уверен, при упоминании этого имени многие наши читатели вспомнят энергичного, подтянутого майора, бывшего народного депутата СССР, чьи смелые выступления с трибуны Верховного Совета поражали. И укрепляли уверенность в том, насколько глубоки и необратимы происходящие демократические перемены. Он, офицер, подвергал беспрецедентно резкой критике утвердившуюся систему военного строительства, армейские порядки, действие высших должностных лиц Министерства обороны, вплоть до министров Язова, а позднее Шапошникова и Грачева. Пытаясь внушить обществу мысль о необходимости глубокого реформирования Вооруженных Сил, он открыто говорил о том, о чем прежде у нас не было принято говорить вслух, — о серьезных разногласиях внутри военного руководства, о преднамеренном торможении военной реформы со стороны высших должностных лиц, представителей генералитета.
Пришел в политику со своей «темой», сверхзадачей — военная реформа. И быстрый служебный рост воспринимался как нечто закономерное. За два года Лопатин, занимавший весьма скромную должность начальника гарнизонного университета марксизма-ленинизма в Вологде, вырос до одного из руководителей российского Госкомитета по оборонным вопросам. А между этими должностями был в Верховном Совете тогда еще существовавшего СССР заместителем председателя комиссии по разработке концепции национальной безопасности, которую возглавлял академик Рыжов.
Тем поразительнее узнать, что сегодня бывший полковник и народный депутат Лопатин уже более чем полгода — с июня 1992-го, — безработный. Естественно, с вопроса о том, как это случилось, и началась наша беседа.
— Так как же, Владимир Николаевич, дошли вы до жизни такой в свои 32 года?
— Постепенно. После прекращения депутатских полномочий со 2 января 1992 года я продолжал оставаться заместителем председателя Государственного комитета России по оборонным вопросам. Но работа, которая проводилась под руководством Грачева, тогдашнего председателя комитета, а также в рамках Главкомата СНГ, позднее преобразованного в Министерство обороны России, во многом не удовлетворяла меня. По единственной причине: она вела, как я был убежден, не к военной реформе, ради которой якобы и затевалась, но к прямо противоположному — к дальнейшему разложению армии.
Об этом я не однажды пытался говорить и Шапошникову, к Грачеву. Писал докладные записки на имя Ельцина. И лишь когда твердо убеждался, что мои обращения не вызвали никакой реакции, публично высказывался по существу проблем в газетах, на радио и по телевидению. Одна из таких статей «Защитит ли Красная армия Белый дом» была опубликована в феврале прошлого года в «Известиях». Это была отчаянная попытка с помощью печатного слова обратить внимание российских должностных лиц на то, что происходит в нашем военном руководстве. Тогда же, в знак протеста и несогласия с проводящейся по сей день практикой военного строительства, я решился на крайнюю меру — потребовал снять с меня воинское звание полковник, присвоенное за август 91-го. Месяц спустя приказом Шапошникова воинское звание с меня было снято. Но уже, как ни странно, не в соответствии с моей просьбой, а по представлению Генерального прокурора. Мой рапорт остался в стороне. Степанков в разговоре со мной спросил, не буду ли я возражать, если он напишет представление. Не вполне отдавая себе отчет в юридических тонкостях такого рода, я лишь удивился и сказал: а почему, собственно, я должен возражать, если сам просил об этом?
— Но почему все-таки дело представили таким образом, будто инициатива исходила не от вас, а от правоохранительных органов? Есть, наверное, существенная разница между тем, когда офицера понижают в звании по решению прокуратуры и когда — по его личному желанию.
— По-моему, в истории нашей армии до моего случая подобных прецедентов не было. Видимо, чтобы и этот случай не считать за прецедент, и потребовалось основание в виде протеста Генерального прокурора. Степанков такой протест вынес.
— Как же мотивирует свое предложение Генеральный прокурор?
— Увы, самого протеста я не видел. Узнал о принятом решении в марте, из сообщения по телевидению. Впоследствии выяснилось, что тем же приказом я не только лишался воинского звания полковник, но был еще и уволен из Вооруженных Сил. В прессе ничего об этом не сообщалось. Сам я об увольнении из ВС узнал лишь через два с половиной месяца, в июне. За год до получения права на пенсию как военнослужащий. Хотя никакого рапорта на увольнение я не писал.
После этого события развивались в том же духе. Госкомитет Российской Федерации по оборонным вопросам расформировывался. Создавалось Министерство обороны России. Я готовился к тому, что мне придется подыскивать новое место работы. Но никогда не думал, что буду в такой форме уволен из комитета.
— Вы занимали там весьма высокую должность. Обычно руководителей в таких случаях на произвол судьбы не бросают. Для них в первую очередь находят другую работу. Как правило, не хуже прежней... что было в вашем случае? Вы упомянули о форме, в которой происходило освобождение.
— Все было сделано нелепо и грубо. Кончился очередной рабочий день, и я, как обычно, направлялся домой через проходную. На выходе меня взяли под руки два милиционера, изъяли удостоверение, выданное Советом Министров, тогда еще РСФСР, за подписью Силаева, и, несмотря на мои энергичные протесты, не вернули. Последующие обращения в правительственные инстанции тоже не возымели никакого эффекта. Я не смог даже попасть в свой кабинет, хотя бы для того, чтобы забрать вещи и документы. Они, как выяснилось позже, были тут же опечатаны. И так по сей день.
Мне на руки не была выдана трудовая книжка. Я не получил никакого документа, который бы подтверждал, кем я был и что есть на сегодняшний день. У меня нет и документа, подтверждающего мое увольнение из Вооруженных Сил, полагающихся в таких случаях выписок из приказов, прочих справок, при наличии которых можно оформиться офицером запаса.
— Ну, а кто же конкретно и с чьей санкции действовал таким образом?
— Действие было произведено решением генерала А. Цалко.
— Знакомая фамилия. Не тот ли это ваш бывший коллега по депутатскому корпусу и соратник в борьбе за демократические реформы в армии?
— Да, тот. В Комитете Цалко занимал такую же должность, как и я. По иронии судьбы именно по моему представлению в адрес правительства России (я в то время фактически исполнял обязанности руководителя Госкомитета по оборонным вопросам) он был переведен в комитет. До этого служил командиром соединения в звании полковника.
— А какое звание у него сейчас?
— Генерал-майор. Теперь, говорят, уволился в запас, но при этом получил место заместителя председателя межведомственной комиссии по вопросам военнослужащих. А тогда он возглавлял ликвидационную комиссию, подчищавшую все дела в упраздняемом комитете. Когда он объявил мне об увольнении, я сказал Цалко, что это незаконное решение. Увольнение должно производиться тем же органом, который и назначил на должность. Я назначался постановлением правительства, соответственно его решением и могу быть освобожден от исполнения обязанностей. Позже я обжаловал приказ в контрольном управлении, у Главного государственного инспектора Российской Федерации Болдырева. Этим ведомством была проведена проверка и вынесено предписание: отменить данное решение. Предписание было проигнорировано.
Решение о моем увольнении из армии принимал маршал Шапошников. Как-то после этого мы с ним встретились в Кремле, столкнулись лицом к лицу. Шапошников спросил: «Ну как дела? Где ты сейчас?» Я поразился вопросу, этому любопытству, в котором нетрудно было заметить оттенок цинизма. Услышав, что я — безработный, маршал сделал удивленные глаза: «Да?» И поспешил отойти в сторону. Он производил увольнение, когда еще не существовало Министерства обороны России.
— Конечно. С его благословения действовал генерал Цалко. Сейчас, после последней моей статьи, Грачев уже открыто числит меня в главных врагах государства и армии.
— И за эти полгода ни с чьей стороны не поступало никаких предложений о работе, которые бы заинтересовали вас?
— Предложения были и есть. Со стороны ряда коммерческих структур, политических партий, из-за рубежа. Но вопрос ведь не в том, чтобы мне получить какую-то работу, где-то устроиться.
Мне необходим твердый ответ: нужен ли я в том качестве, в котором я могу быть наиболее полезен. Нужен ли тот опыт, который мною накоплен. Те связи, которые налажены. Нужны ли они для руководства России и государства Российского. Я ставил эти вопросы перед различными должностными лицами, с которыми встречался. И получал вроде бы положительный ответ. Меня просили подождать. И я жду.
Но если бы речь шла только обо мне... Больше всего страдаю оттого, что, оказавшись в такой ситуации, подвел людей, с которыми был связан все эти годы, — кто поддерживал меня, работал рядом. Некоторые теперь нигде не могут устроиться на работу, прежнее сотрудничество со мной для них — как волчий билет. Прежде их руководство на местах, зная об этом сотрудничестве, вынужденно терпело, мирилось. Пока я был «при должности». Сегодня же их притесняют, увольняют.
— А чем вы сами объясняете такой поворот вашей судьбы? Все похоже на банальную расправу. Но кого с кем? При прежнем режиме вас исключили из КПСС фактически за публикацию в центральном органе партии — журнале «Коммунист», теперь вы оказываетесь в опале у демократических властей... Армейское руководство, допускаю, хотело бы продолжать жить при закрытых дверях, в обстановке полной секретности своего ведомства, да и личной недоступности. Но российское руководство — заинтересовано ли оно в этом?
— Я не хочу быть судьей руководству России в кадровых вопросах. Не хочу давать выход личной обиде. Но думаю, что кого-то я не устраивал именно потому, что после безрезультатных личных обращений и встреч с руководителями на этом не замолкал, выносил споры из высоких кабинетов на страницы открытой печати. Кстати, еще в июне прошлого года в Министерстве обороны мне сказали открытым текстом: Надо было меньше выступать. Да и гораздо раньше, когда был депутатом, не раз предупреждали: подумай о своем будущем, пока тебя спасает депутатская неприкосновенность. Я внимал подобным словам с недоверием и усмешкой. И в дурном сне не мог представить, что окажусь в капкане той системы, с которой три года вел борьбу.
Все — от президента РФ до последнего чиновника в Министерстве обороны — осведомлены о моем положении. Оно известно во многих комитетах и комиссиях Верховного Совета России. Да и было короткое сообщение в «Московских новостях». Еще в июле. Под рубрикой «Беспредел». Дошло до того, что моей судьбой теперь пугают других, мое имя стало нарицательным.
То, что произошло со мной, — частный случай из той общей практики, которая имеет место сегодня в армии. Обнажает себя таким образом сохранившаяся под внешними приметами демократии недемократичная система.
— Но насколько совместимы эти понятия — «армия» и «демократия»? Не строим ли мы очередные иллюзии, когда так часто ставим их теперь рядом? Армия — это единоначалие, железная дисциплина. Иначе нельзя. Иначе она не выполнит своего предназначения в обществе. И вы как человек военный понимаете это лучше, чем любой из нас, штатских.
— Но и в армии никто не вправе не считаться с достоинством человека. Иначе и получается — частный случай обыкновенного беспредела... Поймите, я не слишком преувеличиваю свои заслуги, свою известность, но все же дело касается не просто некого безвестного военнослужащего Лопатина из энской части. Теперь представьте, что может произойти с тем, кто не располагает такими возможностями. Что и происходит в армии с рядовыми безвестными гражданами.
— По-моему, когда попадаешь в трудное положение, всегда есть соблазн объяснить происходящее с тобой некоей общей практикой. Поверив в это, как-то легче переносить выпавшие на твою долю невзгоды, да и оправдать свои собственные промахи. Означает ли такой поворот вашей судьбы, что и судьба самой военной реформы столь же драматична?
— Не сомневаюсь, есть много людей, гораздо более достойных, чем я... Многие знают правду об армии, но эта правда не должна оставаться в рамках ведомства. Как не должна и доходить до верхов усеченной и приукрашенной.
Начиная с июня 89-го, то есть с тех пор, как мною было внесено в порядке законодательной инициативы предложение начать разработку военной реформы, а также с декабря 89го, когда группа депутатов-военнослужащих выступила с первым проектом концепции военной реформы, ситуация в корне изменилась. От полного неприятия и противодействия авторам проекта со стороны Министерства обороны СССР до почти полного его признания. Причем в роли прежних хулителей реформы и нынешних борцов за нее нередко выступают одни и те же лица, пересевшие в другие кресла и быстро поменявшие прежнее мнение на нужное, актуальное. Сегодня ни у кого, кажется, не вызывает сомнения, что профессиональная армия нужна, что решительные реформы — единственный выход из тупика.
— Что ж, считайте, что вы победили. Главное, как говорится — дело...
— Перед теми, кто за все эти годы претерпел столько мытарств, отстаивая реформы, разумеется, никто и не подумал извиниться. А ведь как только не называли нас в недавнем прошлом — невежды, выскочки... Впрочем, во многом, в главном, все как раз осталось по-старому. Потому что незыблемой осталась власть военных в военном ведомстве. Да и само ведомство осталось прежним. Советники Язова, его окружение по наследству достались Шапошникову. После острой критики их отодвинули от власти, но теперь они вновь при ней — стали окружением Грачева.
Генералы - временщики живут одним днем, ибо понимают, что, хотят они того или не хотят, время работает против них. И пытаются побольше успеть за свой век. Не сделать — урвать.
— Но генералитет — это очень разные люди, отнюдь не единые в своих убеждениях. Не кажется ли вам, что приписывать им одни и те же недостатки — все равно что критиковать какой-то народ в целом, что всегда несправедливо?
— Согласен с вами. Я имею в виду именно генералов-временщиков. А генералов в российской армии все больше. В июле рождается Указ президента — добавляется 157 новых генеральских званий. В ноябре — новый Указ. Еще на двести генералов. А при этом твердим о сокращении вооруженных сил к 95-мy году до полутора миллионов человек.
Рост генералитета автоматически означает его нежелание идти на реальное сокращение армии. Причем в своей деятельности он все активнее пытается, умаляя, так сказать, собственную роль, переложить ответственность за разложение армии с военного руководства на российское.
А руководство России виновато сегодня в том, что по-прежнему передоверяет решение военных вопросов самому военному ведомству, виновному в свою очередь во многих бедах армии. Несмотря на то, подчеркиваю еще раз, что произошла подмена понятий — за счет активной спекуляции военного руководства на проблемах военных. Взять, например, доклад Грачева на последнем съезде народных депутатов. Вместо четкой оценки ситуации в армии и перспектив развития военной реформы в стране министр обороны, как в известном анекдоте, вскрыл сразу два пакета с объяснением причин происходящего: валил все на предшественников и ссылался на свою молодость (всего 212 дней у руля). Или, скажем, известное постановление правительства РФ от 30 ноября 1992 г. о переходе на службу по контракту среди солдат и сержантов. А ведь в соответствии с Законом «О воинской обязанности и военной службе» такая служба предусматривается для всех категорий военнослужащих. Да и международный опыт подсказывает, что главное при решении двуединой задачи: сокращение армии и сохранение лучшей части офицерского корпуса — переход на контрактную систему начиная с офицеров и сержантов. При этом президент не подписывает закон, оттягивая срок его реализации. Но уже действует постановление правительства. В обоих случаях соблюдаются прежде всего интересы генералитета, реализация которых может привести к тому, что мы, во-первых, не получим профессионалов-солдат и, во-вторых, потеряем профессионалов-офицеров. Общество расплачивается за то, что реализация военной реформы доверена людям, больше всего заинтересованным в ее срыве.
— Если же вернуться к вашей судьбе... Чем же вы занимаетесь, оставшись без работы?
— Конечно, отдыхать в моем положении невозможно. Но в последние четыре года у меня не было ни отпусков, ни выходных. Теперь, не от хорошей жизни, появилось время реализовать какие-то замыслы — выучить английский язык, подтянуть работу над диссертацией.
— А какова тема вашей диссертации?
— Место Вооруженных Сил в системе национальной безопасности. Пишу при одном из институтов РАН. Вместе с тем по своей инициативе участвую в подготовке ряда законопроектов по вопросам военной реформы. Жизнь продолжается...
Безработный. Говорят, вскоре их будет очень много. Миллионы. Тем важнее присмотреться к судьбе человека, которого уже постигла участь, грозящая многим.
Закономерно или не вполне появление в резервной армии труда такого человека, как Владимир Лопатин? Совсем не вяжется его образ и облик с представлениями о тех, кто является первыми кандидатами в безработные, без кого производство может легко обойтись. Никто, полагаю, не заподозрит Лопатина в тон, что он не знает военного дела, что он безынициативен, что думает не столько о деле, сколько о себе самом. И тем не менее...
Пример, заставляющий вспомнить о давних бюрократических традициях тоталитарного режима — избавляться в первую очередь не от ленивых, равнодушных, неумелых, но именно от людей мыслящих, ярких, самостоятельных, при этом — с характером, трудно управляемых. От тех, кто выбивается из «общего ряда».
Лопатин — выбивался. Собственно, поэтому его судьба сегодня вдвойне небезразлична нашему обществу. Оно же связывало головокружительные карьеры молодых, их стремительное восхождение наверх с тем, что изменились времена и нравы. С надеждой, что карьеру теперь уже вполне могут сделать и люди «неудобные» — деятельные, принципиальные, неподкупные.
Мы встретились с Владимиром Николаевичем, когда он, неустроенный военный специалист, только что вернулся из Англии, где побывал с лекциями по приглашению Оксфордского университета... Вспомнились лучшие дни офицера Лопатина. Его пребывание в США, где он имел продолжительную беседу частного характера с министром обороны США Р. Чейни, другими высокопоставленными представителями министерства обороны и госдепартамента США, выступил перед преподавателями и слушателями национального военного колледжа и членами конгресса, в Национальном клубе печати и Стенфордском университете. Были выступления в парламентах Франции, Японии, Венгрии, в военных академиях разных стран, перед руководством НАТО...
Странное переживаем время. Некий конгломерат косных традиций и демократических нововведений. Сегодня еще человека могут, не очень-то считаясь с его квалификацией и достоинством, запросто выбросить на улицу. Но при этом гражданин, определяемый некоторыми иностранными послами в Москве как «независимый обозреватель Российской Федерации по военным вопросам», уже вправе беспрепятственно выезжать в любую страну мира и излагать там свои взгляды даже на сверхсекретные прежде области жизни России.
Важно и другое: миру Лопатин, выходит, по-прежнему интересен. Наш отставной майор и депутат. А интересен ли своей стране? Найдет ли она ему достойное применение или и впрямь его лучшие дни — позади?
Заметим в заключение. Предоставляя слово Владимиру Николаевичу Лопатину, мы готовы выслушать мнение и должностных лиц, причастных к его судьбе,— представителей администрации президента, Верховного Совета РФ, правительства, Объединенного Главного командования СНГ и Министерства обороны России.