Ингушская трагедия
Над площадью в Назрани ровный голос диктора с рассвета до глубокой тьмы читает списки заложников, беженцев, пропавших без вести. Кто-то в толпе хватает меня за рукав: «Вы корреспондент? Вы поедете туда? Я Хамкоева Зина. Если будете в «Спутнике», спросите про мою дочь Макку, ей четыре месяца, она осталась с семьей Дзауровых. Запомните, Хамкоева Макка, Дзауровы...» «Узнайте там о тридцати заложниках, их могут убить... Тридцать молодых мужчин по дороге высадили из автобуса и увели...»
Там, туда — это недалеко. Километрах в пяти от Назрани Черменский пост, бывший пост ГАИ, ныне жесткая граница. За ней начинается Северная Осетия, бывшая братская республика, сегодня — воюющая сторона, зона конфликта. Туда, в Пригородный район СО ССР, если ты не правительственный чиновник, не российский депутат, не журналист, не проедешь. Пропустивший нашу легковушку офицер спросил: в машине нет ингушей?
Ингуши остаются на Черменском перекрестке. Стоят группами, курят, глядят в сторону Чермена. Время от времени над Черменом в разных местах поднимаются столбы дыма.
Скромная Назрань, где-то на полпути между Грозным и Владикавказом, райцентр бывшей Чечено-Ингушетии, оказалась вдруг столицей созданной российским парламентом, но еще не осуществленной Ингушской республики в составе России. Чтобы республика стала республикой, а столица столицей, необходимо провести выборы, но для этого надо по крайней мере знать, где их проводить. Земли для Ингушетии должны предположительно выделить непризнанная Россией суверенная Чечня, где в трех районах компактно живут ингуши, и Северная Осетия, чей пограничный с Назрановским Пригородный район до 1944 года входил в Чечено-Ингушетию и в соответствии с российским Законом о реабилитации репрессированных народов должен быть возвращен ингушам. Против исполнения этого закона возражает Северная Осетия. Ингушетия тем не менее объявлена, хотя республика на базе одного района — не более чем политический эмбрион.
Ввести в сегодняшней Ингушетии ЧП, это, по сути дела, ввести войска в пределы Чеченской республики на произвольную глубину — границ-то пока нет. Боевую технику на наших глазах то пододвигала поближе к Грозному, то отодвигали, то опять придвигали под бок Дудаеву, пока наконец она не отошла немного и не заглушила моторы. У чеченцев существует подозрение, что кровавый конфликт есть только один из ходов в задуманной против Чечни многоходовой комбинации...
И все же Назрань — столица, хотя бы потому, что другой сегодня у ингушей нет. Она считает убитых и принимает раненых, ведет переговоры о перемирии, расселяет беженцев, уже увеличивших ее население в полтора раза, меняет заложников, ищет пропавших без вести. У нее нет голоса, своего радио, своего телевидения, нет связи с Москвой в прямом и переносном смысле: представитель Президента Исса Костоев так и не сумел из Назрани связаться с президентом.
Собственно боевые действия продолжались только четыре дня. 31 октября начались, 2-го Указом президента в зону конфликта были введены российские внутренние войска и армейские соединения, и к 4 ноября все было кончено. Что это было?
До сих пор в средствах массовой информации преобладала версия Владикавказа о «вероломной агрессии ингушских национал-экстремистов против Северо-Осетинской Советской Социалистической Республики». Так назывался доклад председателя ВС СОССР А. Галазова, только что не объявившего о начале «отечественной войны» Советской Социалистической Северной Осетии против другой российской республики. С первых минут пребывания в Назрани убеждаешься в том, что у этой версии могут быть альтернативы.
За десять дней до того, что сегодня одни называют агрессией, другие — этническим конфликтом, третьи — ингушским восстанием, случилось в Пригородном районе Северной Осетии семь смертей, и в каждой из них, начиная с раздавленной БТРом двенадцатилетней школьницы, повинны были люди в форме осетинского ОМОНа. И хотя два милиционера тоже были убиты, остановить разъяренную ингушскую молодежь не смогли и старики.
Серия непредсказуемых происшествий была вполне предсказуема. Почти два года держит Северная Осетия против ингушей в Пригородном районе чрезвычайное положение! Где есть оборона, там предполагается и нападение. В районе, где БТРы патрулируют сельские улицы, заезжая чуть ли не в огороды, где все перенабито оружием, что-нибудь да и выстрелит, кто-нибудь кого-нибудь да задавит.
В прошлом году в Куртаде такой же шальной БТР застрелил парня-ингуша. Тогда его соседка набила полиэтиленовый пакет стреляными гильзами, вынутыми из собственных стен над головами спящих детей, и хотела передать со мной московским прокурорам. За полтора года число жертв достигло 25, и ни один случай не был расследован, никто не был наказан. Но в тот раз старики удержали молодежь.
Еще жила надежда на исполнение российских законов.
Теперь эта надежда иссякла. Самый последний ингушский крестьянин убедился, что Закон о реабилитации репрессированных народов был обманом, как обманом стало и создание Ингушской республики. На этот раз сорокатысячный траурный митинг в селе Южное закончился избранием параллельных органов самоуправления, записью в отряды самообороны, блокировкой въездов в ингушские села, захватом постов на дорогах.
Теперь уже трудно установить, кто выстрелил первым, с чьей стороны были первые жертвы.
Полагаю, однако, что со стороны ингушей это была тяжелая ошибка. Ингушское восстание, продиктованное, может быть, отчаянием, было не только безнадежным, но и самоубийственным. Во-первых, пытаться силой решить территориальный спор внутри государства — занятие бесперспективное, как установлено опытным путем. Никакое государство, будь оно империей или демократической республикой, не должно позволять своим гражданам выяснять отношения, применяя оружие. Во-вторых, чудовищное военное неравенство предопределило исход боев.
Коллега из Назрани с карандашом в руках подсчитал возможности Владикавказа и его противника.
Дивизия «Дон» — 7,7 тысячи человек.
Два военных училища — по 0,6 тысячи.
Гвардейцы — 3 тысячи. 2 полка ВДВ — 8 тысяч.
Военные специалисты, прибывшие с Г. Хижой. — 3 тысячи (даже знаменитая «Альфа», говорят, здесь!)...
Итого вместе с теми, что прибыли, — 30 тысяч.
В Назрани нет ни единого воинского подразделения. Завод «Электроинструмент» и остановленная из-за отсутствия сырья трикотажная фабрика — весь промышленный потенциал.
На Северном Кавказе живет 180 тысяч ингушей. Вычтите женщин, детей, стариков, получится от 20 до 40 тысяч мужчин в возрасте от 16 до 50 лет.
Сайнудин К. — ингушский ополченец:
— Вооружение ингушей составляли автоматы, ружья охотничьи, в небольшом количестве гранаты противотанковые и лимонки. В Куртаде был гранатомет. Оружие ингушей было предназначено для ближнего боя. Осетинская сторона наносила удары издалека. Ингушам помогали чеченцы. Они были хорошо организованы, лучше экипированы и вооружены...
Плохо было с боеприпасами. Я чувствовал свою никчемность. Неясна была обстановка. Где ингуши, где осетины, что делать? Чувство беспомощности овладевало людьми. Я видел, как прямой наводкой танк расстрелял КамАЗ с тремя ребятами, из которых один остался без головы. Трупы вал,длись около домов, в садах...
Иса, ингушский ополченец (магнитофонная запись):
— Как откуда? Из Чермена. Я там живу.
Магнитофонная запись. Голос генерала Аушева:
— О каких ингушских войсках идет речь? Жители Куртада защищали свой Куртад, жители Октябрьского — Октябрьское. Все вооруженные конфликты были в местах, где проживают ингуши.
Азамат Нальгиев (Грозный): — Это было на Куртадском перекрестке, я плохо знаю эти места. Стали перегораживать бетонными блоками дорогу. Там был автокран. С осетинской стороны ударили зажигательными снарядами, кран загорелся. Потом на позицию выскочили два бронетранспортера и начали поливать из всех пулеметов, которые только могли вместить, я уж не знаю, я не военный. Я дал единственную команду: ложись! И в землю, в землю носом! Я боялся паники: начнут разбегаться, их просто расстреляют. Рядом со мной лежал парнишка лет двадцати и, так же как я, совершенно без оружия. Я его гнал от себя. И в этот момент мальчишку убило. Я не знаю, к кому я обращаюсь, может быть, это мой внутренний голос. Для меня олицетворением нравственности всегда был один из величайших, на мой взгляд, гуманистов русский писатель Владимир Галактионович Короленко. И если сегодня российская интеллигенция, если мудрые люди этой страны не поймут, что политика без нравственного начала мертва, то мы из этого болота, кровавого болота, хочу подчеркнуть это слово — кровавого, не выйдем никогда.
У этой войны не то, что не женское, у нее и не мужское лицо. У нее бесполое порочное лицо политикана.
Из интервью вице-премьера Г. С. Хижи корреспонденту «Красной звезды» 18 октября 1992 г.:
«Прежде всего мы должны приложить все усилия, сделать все возможное, чтобы наша армия избавилась от так называемого «тбилисского синдрома»... Надо, чтобы армия четко понимала сейчас, что она выполняет свой долг перед народом. А всю ответственность за последствия несут руководители, и только они».
Сижу в кабине КамАЗа. Нас два фургона под охраной БТР. Это первые машины, которым разрешено взять убитых из дальних, то есть самых ближних к Владикавказу, сел. Мертвых по мусульманскому обычаю полагается предать земле в тот же день до заката, а они ждут там уже восьмые сутки.
Путь лежит через Владикавказ. После бессонной площади в Назрани, пустующих сел и сожженных домов, раздавленных всмятку автомашин странно видеть нарядных людей, детские коляски, троллейбусы, фронтоны лицея, библиотеки...
Вон на том перекрестке прошлой осенью я купила номер газеты с портретом Сталина на первой полосе и текстом песни «На просторах родины чудесной». Пропаганда здесь многого добилась. В Куртаде женщины-осетинки объяснили мне, что ингушей Сталин выселил отсюда совершенно правильно за предательство, тогда как осетинам эта земля и эти дома достались за их доблестное участие в Великой Отечественной войне. Примерно то же самое повторил мне и один высокопоставленный чиновник в прокуратуре Северной Осетии. Нет, это конфликт не этнический, это конфликт политический.
И все же дико представить, что в этом южном красивом городе где-то на стадионах, в подвалах держат заложников. В заложники попали врачи, шоферы, учителя, швеи, студентки мединститута (их стерегли в подвале товарищи по факультету). Сотрудников прокуратуры и МВД — ингушей брали на специально созванном совещании. Так арестовали заместителя начальника следственного отдела МВД СО ССР Руслана Баркинхоева, участкового из Карцы Ису Хучиева и следователя Ахмеда Данижева. Заместителя председателя таможенного комитета России Сергея Бекова схватили по дороге в аэропорт. Корреспондента «Российской газеты» Александра Алешкина увезли за укрывательство соседской ингушской семьи. Алешкина и Бекова быстро отпустили; судьба соседей Алешкина, в том числе и шестилетнего Заурика, неизвестна; а Баркинхоева, Хуциева и Данижева во двор Назрановского райисполкома привезли из морга; у Хучиева перерезано горло.
Нужно ведь было заранее составить списки с адресами.
По свидетельству владикавказцев, еще 29 октября (обратите внимание на дату) на завод при въезде в город были завезены автоматы, боеприпасы и назначены автоматчики. Зам. начальника охраны Гетоев, отвечая на чей-то вопрос, уточнил, что завоз был на все заводы.
В селе Карца тысяч десять-двенадцать жителей, не все дома ингушские. Ингушские легко отличить: они сгорели либо догорают. На уцелевших надписи мелом: «Мы — осетины», «Мы — русские». Их никто не жег, но снаряды распределяются не по национальному признаку, а по площадям. У коммунального двухэтажного дома, где жили рабочие и итээровцы здешнего стеклозавода, орудийным выстрелом снесен угол. В палисаднике пожилой хозяин не существующей уже квартиры ломает калину. Представляется: Владимир Михаилович. Эти дома они строили своими руками, сообща. Когда русские танки начали обстрел, их семьи спрятались во дворе, в погребах. Он так и сказал отстраненно: «Русские танки». Соседа-ингуша, тоже пенсионера, убило. Похоронили в палисаднике.
Генерал Руслан Аушев — глава администрации Ингушской республики. Генерал - «афганец», Герой Советского Союза, молод, сдержан, избегает эмоциональных оценок и приблизительных сведений.
— Стреляла. Танки вели огонь. Я могу это подтвердить. Я сколько ни говорил Хиже, чтобы остановили огонь танков; не так я понимаю задачу этих войск... Танки стреляли, а на их плечах шли уже и осетинская гвардия, и ополчение, и мародеры. Здесь не было военных действий. Это было уничтожение безоружного населения. Танки окружили Куртад и трое суток его расстреливали.
Здесь находился командир корпуса. Ему доложили, что на Черменском перекрестке 15 бронеобъектов развернулись в линию и наступают на русские танки. Но чтобы развернуть танки в линию, ингушей надо было учить полгода, а чтоб начали атаку — и более того! Танкисты, вернее их командование, воспользовались ситуацией и, получив разрешение вступить в бой с «ингушскими танками», расстреляли вон те автобусы, тракторы, машины, которые скопились здесь. А там еще люди стояли, ждали...
Неожиданное впечатление от Карцы: в селе есть люди. В одном дворе провожают покойника. Спешат управиться до темноты. На кладбище не пускают, по дороге пост ОМОНа. Временно закапывают у клуба. Там уже двадцать две могилы.
Рабочая, 35. Дом взорван, и в открывшемся подвале дымятся два трупа — молодые люди в куртках и дешевых черных кроссовках. Трупы жгут, видимо, и уродуют для статистики, чтобы нельзя было опознать, ингуш убит или осетин.
Школа № 20 в Карце. В умывальной пол и стены в пятнах крови. В туалете за крайней перегородкой вмят, вдавлен в очко человек, так скручен в бараний рог, что кажется — у него нет головы. Но мой спутник, кто меня сюда привел, грубо отгибает ему затылок, в вороте рубахи становится видна растерзанная грудь. Человека мучили перед смертью.
Дом, подожженный выстрелом в газовую трубу, выгорает дотла. Но высоким, пустой остов с фронтоном все равно стоит — как склеп, как памятник самому себе. Я была в Чермене год назад и знаю, что такое для ингуша его дом. Куда больше, чем жилье. Вызов народа неприкаянной судьбе, смысл жизни. Ради этих богатых домов после депортации горбатилось, таскало с малолетства сыновей на заработки в Сибирь целое поколение. И ущерб от этих пожаров куда больше, чем материальный. В тринадцатилетней ссылке ингуши выжили, но потеряли ремесла. Выживут и сейчас, хотя события 44-го года по сравнению с нынешней трагедией кажутся многим легкой прогулкой под конвоем. Выживут, говорит Мариам, мужественная и мудрая женщина. Выживут, но разлюбят строить дома.
13 января 1991 г. Борис Николаевич Ельцин — тогда председатель Верховного Совета РСФСР — обращался к солдатам, сержантам и офицерам, называл их согражданами и убеждал: «Перед тем, как идти на штурм гражданских объектов на прибалтийской земле, вспомните о своем родном очаге... Выполняя приказ штурмовать гражданские объекты и применять оружие против гражданского населения, вы становитесь орудием в руках темных сил реакции... При этом вам могут говорить, что с вашей помощью будет наведен порядок в обществе».
Г. С. Хижу, умиротворявшего «ингушских агрессоров» из владикавказского кабинета, но так и не разглядевшего в них российских граждан, наконец вернули в Москву. Генерал-полковник Саввин, командующий внутренними войсками МВД, сам подал в отставку. Молоденький лейтенант на БТРе на упрек: «Что вы с нами сделали?»—обиженно вздернул подбородок: «Я здесь второй день!». Воинские подразделения заменили свежими. Свидетели уходят. Все будет списано на «массовые беспорядки».
Сколько тысячелетий прошло с той апрельской тбилисской ночи?
Военный городок «Спутник» на окраине Владикавказа, приютивший в эти дни тысячи беженцев-ингушей из Карцы и других ближних сел. Офицеры, их жены с риском для жизни выводили людей из подвалов, перевозили, переводили на свою территорию, уступали свои квартиры.
У старых казарм при стрельбище странный статус («фильтрационный лагерь»), их охраняют солдаты. На бетонном полу (на квадратном метре человек пять!) сидят, стоят люди. На кроватях с голой панцирной сеткой, на каждой, — по восемь-девять детей, старики. Воду привозят два раза в день только для питья. По одним подсчетам, здесь 5—6 тысяч населения, по другим — все двенадцать.
Мне казалось, что страшнее этого гетто не бывает, а выяснилось — есть.
— 31-го нашу больницу окружили БТРы, солдаты. Требовали выдать ингушей. Врачи (осетины) нас не отдавали, но меня (я чеченка, замужем за ингушем) и других больных ингушской национальности все-таки забрали. Увезли сначала в здание ДК — около 600 человек. А потом перевезли в подвал незаселенного здания на окраине городка «Спутник».
Там скопилось народу еще больше, чем в ДК, негде было присесть, большинство стояли. Света не было, туалета не было.
На 6-й день врачи из больницы, где я прежде лежала, прислали за мной двух медсестер — русскую и осетинку. Они увезли меня и поместили в квартиру к русской медсестре. Ей помогала еще одна русская, детский врач. Они нервничали, говорили, что за укрывательство ингушей могут расстрелять. Наконец в четверг ночью меня на машине увезли в Прохладное.
Николай Аржанников, народный депутат:
— Если в Карабахе два года шли к самым зверским методам ведения войны, то здесь начали сразу с нижней ступени. Катастрофический вред от таких войн в том, что если кто-то где-то достиг низости, то следующий обязательно опустится ниже. Преступно и позорно, но здесь стали брать в заложники, чего не было даже в средневековье, самых беспомощных: детей, стариков, женщин, больных из палат.
Генерал Муса Цечоев, военный комендант Ингушетии;
— Взятие заложников — незаконное действие. Если бы я был здесь с самого начала, я бы этого не допустил. Но сейчас об этом говорить поздно, следует позаботиться о цивилизованном обмене. Выхода нет, но взятие заложников с последующим обменом «всех на всех» — это продуманная в деталях форма депортации ингушского населения с территории Пригородного района и Владикавказа. Этническая чистка.
После артобстрела жители села Чернореченского, и других сел предгорья поднялись до Джейраха. В высокогорном Джейрахе негде жить и нечего есть. Чтобы спасти себя и детей, люди горными тропками через Таргим и перевал Бешт спускаются вниз на территорию бывшей Чечено-Ингушетии, в Алкун. Грудных детей несут на руках, четырехлетние идут сами. Стариков местные подростки выносили на руках, теперь применяют носилки.
В Алкуне, где они выходят, на месте брошенной буровой стоит теперь медицинский вагончик, круглые сутки дежурят врач, фельдшер, медсестра, дымятся котлы с горячей пищей. Ежедневно с утра добровольцы ингуши, чеченцы, русские уходят навстречу за перевал и, разбивая людей на группы, ведут их на Алкун. Медики рассказали: одна женщина вынесла к Алкуну двух замерзших близнецов. Зато другая родила прямо в снег, все бросились ей помогать, и мальчик жив, назвали Али.
Забираюсь в готовый к отправке вниз переполненный автобус с беженцами, расспрашиваю. Люди вышли из ада, для них я — человек из Москвы, и они сами хотят задать мне вопросы. «Тебе факты нужны? — исступленно кричит мне какой-то мужчина. — Ты вон у нее спроси, указывает он на молодую женщину у окна с окаменевшим лицом, — спроси у нее, что они с ней сделали?»
Нет, у нее я, тем более в автобусе, ничего спрашивать не буду.
В Назрани во дворе штаба среди шестидесяти четырех первых привезенных нами с «той стороны» трупов лежит мертвая девушка со следами сигаретных прижогов на груди — кто-то опознал в ней детского врача из Карцы.
Сегодня самые униженные существа в Ингушетии — мужчины, не сумевшие защитить свои семьи.
Один раз в Назрани я все-таки увидела счастливого мужчину, его прямо-таки распирала гордость. Возможно, в следующую минуту он узнает о гибели близких, потере дома, но то был миг его торжества: Магомед Ахильгов вывел в Назрань через горы жену и десятерых детей. Старшие несли младших, и все целы. Только жена заболела воспалением легких, счастливым голосом рассказывает Магомед (такая домашняя, такая излечимая болезнь).
Председатель ВС СОССР А. Галазов:
— ...Мы должны добиться на всех уровнях снятия с повестки дня вопроса о Пригородном районе.
Русской учительнице М-ой из села Тарское (две дочери за ингушами) принадлежит поразительное в контексте этой войны словосочетание: «мнимый бой». Она из-за пятилетней внучки не успела уйти в горы и оказалась невольной свидетельницей военной операции по захвату у ингушей села Тарского. По обеим сторонам улицы шли вооруженные люди и стреляли по пустым домам. Со стороны могло показаться — выбивают боевиков. На самом деле расстреливали пустое село!
Что-то мнимое, ненастоящее есть во всей этой «войне» (хотя и кровь, и смерть здесь подлинные, а ожесточенность безмерная). Со стороны во что бы то ни стало хотят показать: «агрессия», «враг». На территории Пригородного района проживало примерно 60 тысяч ингушей (при ограничении прописки точной цифры назвать нельзя). Сейчас они частично истреблены, оставшиеся в живых изгнаны, практически все ингушские дома сожжены, имущество разграблено и уничтожено. По предварительным подсчетам, 17.400 пропали без вести. Вчерашние соседи — осетины и ингуши — превращены в смертельных врагов. Ингушам возвращаться некуда.
Масштаб и жестокость трагедии, обескровившей маленький ингушский народ, — беспримерны. И когда российский парламент будет принимать следующий закон о его реабилитации, у него должны быть свидетельские показания очевидцев.