«Хотелось бы, чтобы Ельцин стал национальным лидером»
Так сказал Михаил Горбачев перед поездкой в Германию
— Михаил Сергеевич, как сегодня, спустя три года, вы оцениваете падение Берлинской стены?
— Мою поездку в Берлин я воспринимаю как акцию крупную, выходящую за личностные рамки. Эта акция несет в себе символы того, с чем мы прощаемся, от чего уходим и как трудно мы ищем пути к обновлённому европейскому миру. Я меньше всего думаю о той стороне, которая, можно сказать, мне льстит или, наоборот, вызывает другие эмоции, вопрос ехать или не ехать, принимать или не принимать? И в этом вопросе я хочу быть очень откровенным. Я решил принять звание почетного гражданина Берлина прежде всего потому, что я воспринимаю его как символ огромных, беспрецедентных перемен, участниками которых мы являемся.
Вспомним как в 1939 году решался вопрос о судьбе Берлинской стены. Прежде всего началось то, что люди пошли через стену навстречу друг другу. Это ведь самое главное. Это ведь не просто были беседы политиков, мои с Колем или «четверки», представляющей страны-победительницы в той войне, нет… Это уже было встречное движение людей, и на это надо было реагировать. Это непривычнейшая ситуация для политиков. Но к этому времени мы имели огромный опыт в условиях перестройки. Мы опаздывали, но все-таки мы и учились на ошибках. Вот Эгон Кренц написал мне письмо в «Правде» и напоминает мне, как я защищал Хонеккера. А я действительно, будучи в Германии, высказал пять основных тезисов в поддержку своей давнишней позиции — оставить в покое Хонеккера, пусть история с ним разбирается. Там теперь все свелось к факту того, что на границе оборвалась жизнь нескольких людей. Я не стал отклоняться и от этого вопроса. Кренц спрашивает: когда же вы были перед собой честны и искренни: тогда, когда вы, находясь у Берлинской стены, встречаясь с пограничниками, запись сделали и сказали, что здесь форпост, передний край и т. п. И вдруг вы забыли о них. Ничего подобного. Вот как раз выступая в связи с Хонеккером в Германии (это был открытый, живой телеэфир), я сказал, что, во-первых, Хонеккер для меня человек, который преследовался нацизмом и отсидел несколько лет, человек, который отвергал эту идеологию. Это человек, который после войны много сделал, чтобы наладить взаимопонимание между нами. И это мы должны по достоинству оценить, ведь через ГДР мы входили в новые отношения со всем немецким народом, а потом после восточной политики Вилли Брандта — и с западными немцами. И это очень важный процесс — пройти через эту трагедию, а ведь жертвой фашизма стали и мы, но и немцы тоже, рядовые люди. Сколько жизней оборвалось. Ведь это тоже трагедия. И надо было из этой тяжелейшей трагедии найти выход.
ГДР была государством, членом ООН, со своим механизмом, обеспечивающим его безопасность. Это государство вправе было защищать свой суверенитет и свои границы. Не надо судить с позиций министерства восточной политики или как там оно называлось точно, которое не признавало за гражданами ГДР, что это государство и что они имеют соответствующее гражданство. Все это было мною сказано, и это не противоречит тому, когда я делал запись в книге, встретившись с пограничниками. Так что Горбачев не раздвоился. Нет. И последний тезис. Хонеккер — пожилой больной человек. Давайте будем гуманны. Я сказал, что новая демократическая объединенная Германия, я уверен, найдет самое верное решение. Я хочу, чтобы это прозвучало и с помощью вашей газеты.
Знаете, ведь я и Коль, и наши партнеры в Вашингтоне, Лондоне и Париже, — мы предполагали, что пойдет процесс сближения двух Германий в рамках европейского процесса. Это было общее понимание. Но вот пошел народ. Сметает все препятствия… Скажите, мы, политики, должны сидеть и взирать на это? Это стало приобретать формы спонтанного движения, не реагировать на это было нельзя. Мы оказались в трудной ситуации, когда надо было снова вернуться к этому вопросу и взглянуть на то, что произошло в ближайшее время после этих событий. Хотят представить, что Горбачев — мечущийся, слабый человек, растерянный. Да нет, никогда меня не покидала рассудительность. Никогда. И встал вопрос: а что, идти поперек этого движения, выдвигать политику, создать другую стену или вернуться к тому исходному, о чем я говорил, отвечая немцам всегда: история так распорядилась, сегодня два государства на немецкой земле, они члены ООН, и история покажет, как решится немецкий вопрос. И задача политиков — видеть, воспринимать этот исторический процесс. И давайте, если тем, кто критикует, кто обвиняет Горбачева, давайте поставим вопрос, что это самый нервный узел мировой политики, где противостояли по ту и другую сторону две двухмиллионные армии, да какие, два самых мощных блока, которые все могли взорвать. Мы этот нервный узел развязали, хотя есть проблемы сейчас и в объединенной Германии, есть проблемы и у нас. Я не хочу идеализировать этот процесс. Это очень трудное решение. Но мы все же вышли на самый оптимальный вариант решения. Более того — немцы пошли нам навстречу. И у нас в стране понимают, что мы можем теперь, освободившись от всего, что мешало и разделяло, опереться на тот опыт сотрудничества, который заключен в 500 летней истории русско-германских отношений. Поэтому в этом вопросе я сам хочу себя похвалить. Жди, пока похвалит кто-то. Я думаю, что история, уже ближайшая, подтвердит, что я прав.
— Если не ошибаюсь, когда-то вы говорили, что перестройка однажды докатится и до Америки. Означает ли победа демократа Билла Клинтона над республиканцем Джорджем Бушем, что это произошло?
— Когда я последний раз был в США, я увидел, что Америка находится накануне перемен. На одной из встреч, где присутствовали представители среднего класса из сорока штатов, многие заявляли: американская администрация оторвалась от народа, а лидеры демократов говорили мне: «Нам нужна своя перестройка». Впрочем, еще в начале своих постоянных контактов с руководителями Запада я говорил им: вы ошибаетесь, если думаете, что измениться должен только Советский Союз.
— Означает ли это, что если бы у нас не было 85-го года, результаты выборов в США в 1992 году были бы другие?
— Я скажу так: нашей внутренней и внешней политикой с 1985 года мы открыли им шанс для этих перемен.
— Как вы оцениваете нынешнюю политическую ситуацию в России?
— Сегодня Россия находится в кризисе. Если нынешнее руководство сумеет перехватить инициативу новой политикой, и новой командой — коалиционной командой, иначе согласия не будет, если не какой-то там сектантской командой, а именно коалиционной обеспечит новую политику и согласие, то мы сохраним процесс преобразований, сохраним Федерацию, все сохраним. Если будет упорствовать, что мы действовали идеально с января по октябрь, что с этого и начинается новое летосчисление, да больше того — чуть ли не человеческая история, как это до нас уже заявлялось, то это заблуждение. Оно мешает президенту выйти на его конструктивную роль как высшего лица, как объединителя всех реформаторских сил, в том числе и консервативных сил — здоровых, которые за реформы, за преобразования. Я бы пожелал ему избавиться от этого недостатка. Никак он от него не избавится.
Итак, если президент не воспользуется оставшимся временем, чтобы опереться на конструктивные силы, он допустит огромный просчет. Мне очень бы хотелось, чтобы он выполнил миссию национального лидера. Либо он поднимется на эту высоту, либо он потеряет себя. Необходимо не только создание коалиционного правительства, необходимо оздоровление окружения президента.
— Но президент Ельцин может возразить вам, что ваше собственное окружение было не слишком удачным.