Нет спикера в своём отечестве
Руслан Хасбулатов как зеркало российского парламентаризма
Однажды он заметил: «Еще не родился больший демократ, чем ваш покорный слуга», тем самым доказывая, как равно плохо осведомлен о том, что есть «демократ» и что есть «ваш покорный слуга». Чуть ли не каждая его инициатива вызывает скандал. Он возбуждает раздражение и недоверие так же естественно, как обнаженное тело — соблазн. Вряд ли в галерее, что разместилась на площади Свободы, найти лучшее олицетворение власти, бросившейся в неокрепшую голову. В то время как критика в его адрес нарастает по экспоненте, он демонстрирует твердость, достойную сожаления. Ленин не преминул бы сравнить его с «глыбой». И, довольный, потер бы ручки.
Он навещает автономии, где ему неизменно оказывают доверие народа. Он вояжирует за границу, там внимают ему с благодарностью, предписываемой дипломатическим протоколом. Похоже, все это внушает ему преувеличенное представление о роли спикеров в истории человечества.
В отличие от Руцкого, который верит, что в политике всегда есть место подвигу, но не всегда знает, где это место находится, Хасбулатовым движут менее романтические страсти. По очевидным причинам, у него не будет возможности овладеть тем, что Людовик XIV называл «сладостным ремеслом монарха». Он знает, что ему не стать президентов — ни России, ни Чечни. Так что его честолюбие удовлетворено — чего нельзя сказать о тщеславии. Подобно чеховскому тайному советнику, даже в чириканьи воробья слышавшего: «Доброго здоровья, Ваше Превосходительство», Хасбулатов намерен превосходить пусть в чем-то, да зато всех. Гайдара — академическим званием, парламентских петек и ванек — наличием звучного, хотя и легко обыгрываемого отчества, «червяков» из правительства — за неимением лучшего, своей более плотной консистенцией.
Как Савельич за Гриневым, он покорно следует за своим языком, не уставая поражаться кренделям, которые тот выписывает. Повинуясь привычке, только ему кажущейся профессорской, Хасбулатов грубит всем, чьих ушей достигает исторгнутая им звуковая волна. Грубость он предпочитает именовать откровенностью и, по-видимому, полагает, что она вполне терпима между нами, парламентариями. Счастье, впрочем, что Хасбулатов — профессор, а не бригадир из анекдота, учтиво дающий понять Феде, что он не прав, всякий раз, как упомянутый Федя, по неосторожности капал ему на голову раскаленным припоем.
«Мудрый государь, — писал Макиавелли, — и сам должен, когда позволяют обстоятельства, искусно создавать врагов, чтобы, одержав над ними верх, явиться в еще большем величии». Будучи скорее мудрым, чем государем, Хасбулатов следует этому совету лишь отчасти: врагов плодит с неподражаемым искусством и во множестве, но верха над ними одержать не может и потому ничего схожего с величием не являет. Попова и Собчака он уподобляет «председателям сельских Советов» и грозит лишить их «иностранных этих паспортов», Полторанина кличет «очень большим провокатором», политологов — попросту, по-домашнему — «дурачками» и, как бы опасаясь расточить свою драгоценную слюну по пустякам, заявляет, ч! б ему плевать — не на отдельные печатные органы, а на всю четвертую власть разом.
Не думаю, что стимул к неукротимо-пылкому походу против «Известий» только в том, что свобода слова — это принцип, которым в нужную минуту удобно поступиться. Валерий Выжутович вспоминает, как весной прошлого года Хасбулатов, извиняясь за беспокойство, стучался в двери редакционных кабинетов со своими статьями.
Не исключено, что однажды в ответ на робкое «Можно?» он услышал сердитое «Занято!» Фрейд многое бы дал за такую подробность, проливающую свет на столкновение хрупкой душевной организации с суровой реальностью. Я не хочу сказать, что спикер — тоже человек, но что-то такое в нем, наверное, есть.
Сибарит, он рутинное спикерство превратил в роскошное спикерствование, управляя Верховным Советом, как гоголевский Селифан вверенными ему жеребцами. «Хитри, хитри! вот я тебя перехитрю! Ты знай свое дело, панталонник ты немецкий! Гнедой — почтенный конь, он сполняет свой долг, я ему с охотой дал лишнюю меру, потому что он почтенный конь, и Заседатель — тоже хороший конь… Ну, ну! что потряхиваешь ушами? Ты, дурак, слушай, коли говорят! я тебя, невежа, не стану дурному учить… Ты думаешь, что скроешь свое поведение. Нет, ты живи по правде, когда хочешь, чтобы тебе оказывали почтение». Забавно, что как раз за секунду до того, как свалиться в кювет, Хасб… то есть Селифан заверяет: «Как можно, чтобы я опрокинул. Это нехорошо опрокинуть, я уж сам знаю; уж я никак не опрокину».
Говорят о парламентском бонапартизме, присущем раннему этапу демократии. Но чтобы сгодиться на роль Бонапарта, надо быть хоть немного Наполеоном. Между тем никто в этом смысле не подает так мало надежд как Хасбулатов. Он не лишен способности к мелкому политическому расчету, но ему не хватает куража и блеска. В его комбинациях отсутствует идея, его маневры тяжеловесны и невыразительны, и он умудряется проигрывать, даже имея все козыри на руках.
Политический инстинкт нередко подводит его. Еще в январе он характеризовал ситуацию, как затишье перед бурей. Прошло девять месяцев: недовольство, упорно не желая разродиться взрывом, явно «перехаживает». Он не раз обещал близкое падение правительства, и нельзя утверждать, что он сам не старался этому пособить, однако правительство устояло. Он назвал «иллюзией» надежду на помощь Международного валютного фонда едва ли не за несколько дней до благополучного преодоления этого порога. Можно заключить, что лучше всего ему даются предсказания «непредсказуемых последствий». И, разумеется, он не был бы самим собой, когда бы сумел простить оппонентам собственные ошибки.
Было время, его называли «верным Русланом». Теперь все согласны, что по крайней мере одно слово в этом словосочетании лишнее. Вздумай Ельцин сходить в разведку, вряд ли ему бы пришла в голову мысль взять с собою Хасбулатова. Более того, можно предположить, что ныне на вопрос спикера: «Вам в какую сторону, Борис Николаевич?» президент склонен уклончиво отвечать: «В противоположную».
Некоторые находят, что картина «близка к клинической» — с каждым днем с этим все труднее спорить. Так, по мнению Хасбулатова, «из-за нападок прессы на меня люди перестают читать газеты и журналы». С одной стороны, никогда еще столь ничтожная причина не вызывала столь грандиозных последствий. С другой, чем иным объяснить вялость нынешней подписной кампании? Однако, если эта гипотеза верна, тираж «Российской газеты» должен подскочить, как минимум, вдесятеро. Поглядим.
Хасбулатова можно рассматривать как зеркало российского парламентаризма, правда, предварительно нужно установить, что такое «российский парламентаризм». Он слаб, это верно, и его слабостью питается сила Хасбулатова. В то же время он крепнет, и принцип разделения властей — источник парламентаризма — признан уже настолько, что кризис Верховного Совета не может, как это случалось ранее, разрешиться простым наложением тяжелой президентской руки. Тут есть повод если не для гордости, то для удовлетворения.
Еще жива традиция, в соответствии с которой недовольство персоналиями переносится на институты: неугоден Николай — долой самодержавие, плох Хасбулатов — даешь Учредительное собрание. Наряду с этим растет понимание того, что парламентаризм — основная политическая гарантия от реставрации. Власть не может стать диктаторской, будучи разделенной. (Между прочим, не странно ли, что, помечая красным в календаре дни рыбака или строителя, мы не празднуем День парламента? Живя в стране неисчерпаемых аналогий, уместно напомнить, что новый российский парламент живет уже дольше первого многопартийного ВЦИКа.)
Парламентом легко манипулировать — это довод против тех, кто призывает его распустить. Легко? Отчего же не манипулируете? Ельцин, кажись, признал этот свой промах, обмолвившись в беседе с читателями «Комсомолки», что президенту надо бы чаще навещать Верховный Совет. Экстраполируя известную мысль Норберта Винера на представительные органы, можно сказать, что парламент всегда глупее отдельного парламентария. Почему же надо отказывать себе в удовольствии встречаться с неглупыми людьми? И не только с лидерами фракций, но и с заднескамеечниками. Я бы выбросил лозунг: «В работе с депутатами -— дойти до каждого!», реализация которого сделала бы позиции реформаторов хасбулатонепробиваемыми.
Как обычно хождение во власть завершается попытками невыхождения из нее. И хотя с уст Хасбулатова как-то сорвалось: «Я сто раз готов уйти с высокого поста», но, ссылаясь на свою незаменимость, он не уходит ни с одного. Надежд на его добровольную отставку немного — уж очень он непохож на римского сенатора, чтобы удалиться в частную жизнь и выращивать патиссоны в своем мон плезире на улице Щусева.
Тем не менее он уйдет — вынужден будет уйти. Его последние акции — болезненное обрезание функций лояльнейшего Сергея Филатова и усиление Юрия Воронина, открытого противника гайдаровских новаций, — ясно указывают направление, в котором дрейфует Хасбулатов. Он ставит на правое — его ставка будет бита. Логика вещей, уже в силу их бессловесности, сильнее логики людей. Если российской Реформации суждено возобладать, падение Хасбулатова неизбежно.
Никто не скажет, успеет ли он отметить годовщину пребывания в должности или усидит в своем кресле до мартовских ид. Возможно, его распоряжение от 21 августа, возносящее канцеляристов выше парламентских комитетов, — последнее унижение, которое готов снести Верховный Совет. А может, его карьеру прервет случайность (вроде дела АгроТеса), в одежды которой, если верить Гегелю, так любит рядиться необходимость. Как бы то ни было, эн останется в истории скорее фоном, нежели событием, и его имя будет поглощено безличной формулой: «и другие». Нет спикера в своем отечестве…