Государственный поворот
Не ведет ли политика российских властей к созданию новой административной системы
Весь зарубежный политический мир отправился на летние каникулы. У нас же не затихают политические бои. Что они означают: наступление решающего раунда борьбы за власть или всего лишь артподготовку перед осенней схваткой?
Впрочем, не подогреваются ли страсти искусственно? Разумеется, есть в обществе силы, желающие «поднять волну» и на ней прорваться к власти. Однако судьба России решается не на улицах, не на митингах и партийных конгрессах, а в тиши кабинетов, за наглухо закрытыми дверями. Происходящий снаружи политический фейерверк может повлиять на ход событий, но лишь как повод для возврата к уже испытанным методам властвования. Во всяком случае угроза для власти извне пока явно преувеличивается. Гораздо опаснее может оказаться сама власть, процессы, происходящие в ее структурах. Особенно если власть непредсказуема, никем не контролируется и ее отдельные звенья начинают подчиняться лишь логике собственного выживания.
Именно эта логика и объясняет происходящий ныне государственный поворот. Российская правящая команда, по многим признакам, отходит от либерально-демократических ориентиров. Подтверждения тому можно найти и в кадровых перестановках внутри исполнительной власти, и в перегруппировке в ельцинском окружении, и в нажиме на административные рычаги управления… И разве не доказательство происходящего поворота массовое бегство из лагеря демократов, превращение вчерашних либералов в проповедников прелестей державничества и авторитаризма? Причем у нас происходит то, чего не было ни в одной посткоммунистической стране — не только исполнительная власть, но и парламент активно занялся урезанием и без того хилых демократических свобод, заставляя нас с ностальгией вспоминать времена горбачевской гласности.
«Все! — подытоживают аналитики и у нас, и за рубежом. — С реформами покончено. Наступает контрреформация». Что ж, для такого вывода оснований предостаточно. Если же из центра выбраться в провинцию, то можно лишь удивиться, как это Москва так долго сумела играть в либеральные игры. И тем не менее, думается, все гораздо сложнее. Происходящее нельзя втиснуть в рамки черно-белой схемы «шаг вперед — два назад». Вообще вряд ли нам сегодня поможет одномерное восприятие развития либо как борьбы демократов и консерваторов, либо как неотвратимого движения по типу маятника.
Реформаторы оказались в драматической ситуации: под прикрытием либеральной фразеологии в обществе возрождается новая распределительная экономика. А идея демократии дискредитировала себя еще до того, как подлинные демократы сумели побывать у власти. Не удалось предотвратить и глубокий раскол в обществе. К тому же механическое преобразование союзных структур в российские без изменения их сущности только углубило кризис власти.
В этих условиях российские лидеры делают то? что мы сегодня наблюдаем, — попытку восстановить контроль за обществом при помощи административных средств. Пока общество спорит о том, как лучше преобразовать рассыпающуюся политсистему — революционным или компромиссным путем, без лишнего шума начинает осуществляться третий сценарий. Власть (вернее, то, что от нее осталось) стала потихоньку перетекать в параллельные структуры типа Совета безопасности, идеально скроенные для управления жесткими методами. В структуры, которые уже сейчас могут подменить не только правительство, но и парламент. Остается только протянуть соответствующую вертикаль на места — и новая система ручного управления готова.
Является ли такой ход событий неизбежным? Нас уже давно пытаются убедить, что иного и быть не может, что авторитаризм — закономерная фаза посткоммунистического развития. Тогда зададим себе вопрос: а почему в таком случае государства Восточной Европы, иные из которых тоже не имеют особых демократических традиций, этой фазы сумели избежать?
Объяснение происходящего как «номенклатурного реванша» выгладит, мягко говоря, некорректным. Номенклатуры в прежнем понимании, — как группы с едиными корпоративными интересами — просто не существует. Как не существует единого ВПК, директорского лобби, предпринимательской прослойки и т. д. Все нынешние социальные группы поляризованы, и во многих из них вы сможете обнаружить либералов и популистов, державников и демократов, «империалистов» и «изоляционистов», рыночников и сторонников директивной экономики. Борьба между отдельными прослойками бывшей партократии может протекать не менее ожесточенно, чем между коммунистами и антикоммунистами.
Так что дело не в нашей генетической предрасположенности к жизни «на поводке», а прежде всего в неиспользованных шансах не только демократического наполнения власти, но и просто рациональной ее организации. Пройдет некоторое время, и можно будет более беспристрастно проанализировать, в каком случае эти шансы были упущены в силу неумышленных ошибок и неопытности, а когда — в результате вполне осознанных действий, преследующих одну цель — заполнить опустевшие старые ниши.
Разумеется, речь не идет о механической реставрации старых институтов и догм. Это невозможно хотя бы потому, что подавляющая часть самой номенклатуры этого не захочет. На глазах появляются контуры нового курса. Его содержание будет зависеть от того, чем завершится нынешнее противоборство. В течение последнего года у нас уже несколько раз менялись основные участники политической борьбы. Вначале это были коммунисты и антикоммунисты, демократы и консерваторы. Затем на первый план вышло столкновение либералов, реваншистов и модернизаторов. Теперь решающим становится конфликт, с одной стороны, приверженцев советской системы, пусть и лишенной коммунистической окраски; с другой — сторонников прагматического авторитаризма. Первые опираются на местную партократию, пересевшую в Советы, на часть хозяйственников, на популистские и национал-патриотические силы. Вторые имеют опору среди прагматиков, новой номенклатурной элиты, умеренных державников, части предпринимателей.
Но так ли уж важны различия между этими силами? Да, важны, и их необходимо подчеркнуть. Прагматики в принципе могут обеспечить стабильность и проведение умеренных экономических реформ. Но сделать это они могут, только если пойдут на союз с демократическими группировками. Если этого не произойдет, их неотвратимо повлечет в сторону старой гвардии, ибо в наше время ни одна сила самостоятельно власть не удержит.
А где же в этой раскладке демократы и либералы? Их положение крайне сложное. Им, конечно, не по пути с консервативной партократией. Но для них малопривлекательным выглядит и прагматический авторитаризм. На его фоне советская система, где нередко окопалась старая гвардия, выглядит даже более приемлемо. Сам же драматизм выбора — либо поддерживать какую-то власть, либо вообще уйти в оппозицию всем властям — только обостряет кризис демократических сил.
Значит ли это, что мы обречены на жизнь в административной системе? Какая тогда разница, кто ее воздвигнет — старые партократы или новые прагматики? Ставить вопрос так было бы самой трагической ошибкой из всех, уже совершенных. Противоборство не завершено и логика административного развития еще окончательно не оформилась. Поэтому ее еще можно изменить. Но для этого необходимы два условия. Первое: консолидация демократов и их борьба за союз с прагматиками, чтобы не допустить прихода к власти реваншистов любого толка. Второе: формирование согласия между всеми умеренными политическими группировками, между центром и регионами, между центром и отдельными российскими республиками.
Назначение этого «круглого стола» — достигнуть политического перемирия хотя бы на год. Инициатором и гарантом такого согласия сегодня может стать Ельцин и только он. Если этого не произойдет, будем считать, что нынешняя российская власть уже сделала свой выбор. И этот выбор — не в пользу демократии и реформ.