June 24, 2022

Геноцид литературы?..

С Андреем Вознесенским беседует Константин Кедров

— Что вы как поэт считаете сегодня главным?

— Главное — не вступить в кровавый круг. Мы на краю кровавой воронки. В нашем бедственном беспределе, всеобщем обнищании, раскрепощении «подпольного человека» возникает ощущение, будто некая аномальная сила пытается заставить нас забыть, что мы высокая страна. Будто некто хочет переключить духовную энергию на одноклеточную, гибель III Рима свести к проблеме поддачи на троих. Одновременно Бог и время, закодированные в датах, пытаются напомнить нам наше назначение. Смотрите — через короткие промежутки, как телефонный звонок, будят нас даты Мейерхольда, Прокофьева, столетие Цветаевой, открытие доски и бюста в Пушкинском музее…

— А на днях мы с вами открывали доску на доме, где родился Пастернак.

— Да, это все доски Судьбы. Мы не сохранили дом, где родился Пушкин, где родился Лермонтов, но этот особняк напоминает о смысле нации. Когда я глядел на площадь Маяковского, я понял, какое это уникальное культурное пространство, некая площадь поэзии. Здесь зародились народные поэтические чтения, перешедшие на стадионы, что стало особенностью нашей страны. Здесь зал Чайковского и, наконец, этот дом, где родился великий москвич.

Я предложил превратить стайку деревьев перед домом в памятник Пастернаку — не каменный истукан, а крохотный парк поэзии — фонтан, скамейки, лампадка среди кровавого помешательства. Многие наши грехи отпустятся за это.
После падения Рима осталось христианство. Что остается после падения III Рима? Наверное, поэзия, культура?

— Думаете, поэзия объединяет людей? Мне кажется, что у нас разделяет.

— Культура — не флот, чтобы делить. Как разделишь Пушкина — на арапа и псковского боярина?
По миру бродит вирус разрушения. Наша страна переживает горячечный кризис болезни.

— Ваши стихи недавно были напечатаны в «Нью-Йорк таймс», стихи о лос-анжелесской катастрофе, которой вы были свидетелем.

— Сейчас, когда дома худо, стараешься быть дома — хоть чем-нибудь помочь. И если выезжаешь на короткое время, то все равно наши беды не отпускают тебя, сознанием ты здесь. Даже в Лос-Анджелесе, глядя на черные дыры сожженных домов, я как бы глядел сквозь планету и видел нашу разруху.

Мне ли, не спасшему

свою родину,

Тут обсуждать,

что неладно у них?

Но до сих пор в глазах стоят эти шахматные черные квадраты — белые особняки и сожженные провалы.

— Как всегда, Андрей Вознесенский мыслит визуально.

— Да, сейчас визуальное время. ТВ превратило мир в глобальную деревню. Шрифт заменен видеоклипом. Раньше сжигали костры из книг, власти
уничтожали тексты в библиотеках. Сейчас штурмуют не почту, не издательства, а телецентр. Наверное, скоро эфир будут поджигать?

Страшная национальная проблема сейчас — гибель журналов, газет, геноцид литературы. Утешают, что нигде в мире нет столько литжурналов. Но нигде в мире не было Достоевского и Пастернака. Литературу, как виноградник, вырубив, не скоро вырастим.

— Вы сейчас заняты утверждением нового жанра — «видеом», или «видух», меня поразила ваша видуха, по-русски и по-латыни «Россия — Poecia». «Poecia» — когда вы сквозь начертание букв прочитали истинный смысл назначения нашей страны.

— Сейчас телевизионное время. Наше сознание иероглифично. Во всех уголках мира на экранах одновременно читают те же видеоклипы событий. Это живой шрифт. Мы возвращаемся к истокам праязыка. И Святой Дух на иконах всегда изображается в виде ока — духовное постигается через зрительное. При нынешней гибель-инфляции слов стремимся к минимализму. Визуальная поэзия берет одно-два слова, знак. Например, «Цветаева — Ева цвета». Здесь закодирован Музей им. Пушкина, основанный Цветаевым, — соблазн и родоначалие искусства.

— Выставка ваших видеом в Нью-Йорке прошла с большим успехом. «Нью-Йорк таймс» посвятил видеомам целую полосу, как и другие центральные газеты. Репродукции их дважды печатал высоколобый журнал «Тайм», даже «Бизнес-уик» откликнулся. Такие отзывы необычны сейчас для приезжающих из Москвы. Галерея не видела такой толпы на вернисаже. Чем объясняете, что иноязычная публика так приняла ваши работы?

— Ну дело не в толпе, пришли те, кто понимает. Например, глубокое мнение о выставке Сола Стайнберда — это для меня серьезно. Может быть, нащупываются корни праязыка. Хотя искусство, как и жизнь, до конца непонятно.

Самым интересным фильмом сезона остается для меня «Голый завтрак», снятый Д. Кроненбергом по книге В. Борроуза — библии битничества. Дело не только в сегодняшней мировой моде на 60-е годы — это американский «европейский», интеллектуальный фильм.

Америка для многих из нас сейчас как бы модель, как коммунизм, к которому бодро стремимся.

Сейчас снова на Бродвее пошла после многолетнего перерыва «Цена» Артура Миллера. Миллер остается моральным мерилом интеллигенции. Я сотворил мой портрет Миллера в виде инициального циркуля.

Миллер и его жена, известная фотохудожница Инга Морат, больны Россией. Многим помогал он, будучи президентом международного Пен-клуба. Когда-то они создали альбом «В России» — влюбленное путешествие в нашу страну. Увы, объектив Инги раскрыл государственную тайну — количество морщин на лице тогдашнего министра культуры. Наши власти обиделись. Чета сразу стала невъездной. Миллер исчез из советского репертуара. Живут они на ферме. Артур давно купил ее, и вдвоем с Ингой, своими руками (плюс машины, конечно) посадил несколько гектаров леса. «Свой клочок земли» дает не загисимость и стабильность и тебе, и стране», — говорил драматург.

Сейчас вышел новый альбом Инги «Русский дневник». Там Инга как комментарий к фотографиям поместила два моих давних письма к ним, о которых я совсем забыл. Письма не предназначались, конечно, для публикации, посланные тайным путем в ту тяжелую для меня пору, когда, помните, на заседании секретариата писателей разбирали мое дело.— «За клевету на Союз писателей, который никогда не „лжет“, и за письмо „в поддержку Солженицына, которое ежедневно цитируют Би-би-си и разные голоса…“ Такое ощущение, что власти не знали, к чему прицепиться.

—Да, их возмутила строка:

О чем, мой серый, на ветру

ты плачешь белому

Владимиру?

Они расшифровали «белый Владимир» как обращение к наследнику престола Владимиру Кирилловичу, живущему тогда в Испании, как плач по монархии. Кто мог представить тогда, как Россия будет принимать Владимира Кирилловича и как тело его будет торжественно погребено в усыпальнице СанктПетербурга!

Все это мы вспомнили ныне с Миллером, сидя с ним перед ТВ, вглядываясь, что творится у нас, размышляя о судьбах России. И мира. Да и о своей стране он беспокоился, переживший депрессию 30-х годов. Нам особенно важны его мысли сейчас, ибо многим Америка кажется очередным «светлым будущим». Мы должны честно знать реальность, куда мы идем, что нас ждет на пути. Я попросил Артура написать для «Известий» то, о чем мы размышляли, поговорить откровенно, без скидок, с нашими читателями. Он согласился.

Фото Инги МОРАТ

«Известия» 25 июня 1992 года