Конституционный суд рассматривает самое спорное и самое сенсационное дело
Вопреки ожиданиям 26 мая, в день открытия слушаний по делу КПСС, на Ильинке, где расположен Конституционный суд России, было относительно спокойно. Краснознаменные пикетчики, не считая двух-трех пожилых одиночек, не слишком досаждали милицейским нарядам, выставленным на всякий случай. Войдя в зал заседаний, как бы попадаешь в незабываемую атмосферу партийных пленумов и съездов — столько знакомых лиц: Егор Лигачев, ВиталийВоротников, Владимир Долгих, Владимир Ивашко, Валентин Купцов... Некоторые из них выступают официальными ходатаями.
Российского президента на суде представляют Г. Бурбулис, С. Шахрай и М. Федотов.
Девятью голосами против трех Конституционный суд под председательством ВалерияЗорькина решил объединить рассмотрение ходатайства ряда народных депутатов о проверке конституционности президентских указов о запрещении деятельности КПСС и РКП и ходатайство депутата Олега Румянцева о конституционности этих же организаций. Коммунистические ходатаи выразили протест и потребовали разрешения на созыв пленума или съезда. На что представитель другой стороны заметил: когда в Германии судом запрещалась НСДАП, ее пленумов или съездов для этого никто не проводил.
Валерий ВЫЖУТОВИЧ, «Известия» 26 мая 1992 года
Сколько бы юристы ни убеждали нас, что Конституционный суд (КС) России решает не вопрос о запрете компартии и судьбы ее имущества, а «всего лишь» о правомерности указов президента, эти аргументы скользит мимо сознания.
Все отлично видят «корень зла». By что ж, политика всегда столь тесно переплетена с правом, что разорвать эту связку непросто. Да, наверное, и не нужно разрывать. Председатель Конституционного совета Франции Р. Бадиятер справедливо говорил: «Главное назначение конституционного надзора состоит в том, что он позволяет подойти к решению политических проблем правовым путем».
Наше государство, то есть Россия, на протяжении всей своей тысячелетней истории таких путей не знало. Тем более не знала их советская власть, которая принципиально, даже в теоретических своих основах отвергала право как инструмент государственности — вся власть целиком и безраздельно принадлежала партии: Советы исполняли роль муляжей, коими в колхозные времена стали украшаться витрины нэповских мясных лавок.
Конституционный суд России — это, я бы сказал, неожиданное, внебрачное дитя нашей перестроечной демократии. Ее законный, запланированный ребенок — это Комитет конституционного надзора ушедшего в историю Союза, вот там все было спланировано «как надо».
Я бывал почти на всех заседаниях комитета, общался с юристами, в него входившими. Комитет упрекали за нерешительность и половинчатость, во многом, думаю, заслуженно. Но надо иметь в виду, что закон о конституционном надзоре сразу стреножил «третью власть» самим даже названием. Название «Суд» отвергли — «это не в наших традициях». Конституционный комитет был связан громоздкой и неоправданной процедурой, далеко не все акты властей были ему поднадзорны и т. д. Но и сам комитет в острых ситуациях прикрывался юридической фразеологией, чтобы не взять на себя правовое толкование. Когда, х примеру, Верховный Совет РСФСР запретил совмещение постов руководителей Совета и общественной организации, ККН объявил этот акт якобы «нарушающим права человека». Хотя ясно было, что имелось в виду совмещение постов руководителей партаппарата с должностями в государственных структурах, а отнюдь не с креслами президентов обществ цветоводов. Требовалось правовым образом истолковать волю российского законодателя, вместо этого неудачную формулировку использовали для дискредитации справедливого закона.
И тем не менее Конституционный комитет, урезанный до предела в своих полномочиях, то и дело принимал раздражавшие власти решения, объявлял неконституционными даже указы президента СССР. Только вот президент этих решений судебной власти словно не замечал.
Словом, под разговоры о правовом государстве отцы перестройки из полицейской империи хотели сделать «империю правовую», где слова о разделении властей лишь прикрывали самодержавие. Конституционный суд России начал создаваться при том же режиме. Но так случилось, что летом 1991 года, когда Съезд народных депутатов РСФСР должен был учреждать КС, он этого по случайности не сделал — прервал свою работу. А возобновил ее после Августа, уже, как считали, «в другой стране». Не знаю, как насчет страны, но суд получился и в самом деле ни на что до сих пор не похожий.
Российские послеавгустовские реформаторы не побоялись поставить судебную власть в ее высшем звене вровень с собой. И если после подавления путча, которое шло под знаком восстановления законности, и были предприняты некоторые неправовые шаги, созданием полноправного Конституционного суда эти грехи отмаливаются. Ибо что бы там ни говорили, а законодатель российский наделил КС такими полномочиями, которые позволяют произволу противопоставить право. КС получил неведомые самодержавному государству прерогативы: признать не соответствующим праву любой закон парламента, любой указ президента, не говоря об актах более низкого ранга. Уже высказываются, правда, предположения, что с таким судом при надобности справятся. Возможно. Но слишком много препятствий, равных государственному перевороту, пришлось бы преодолеть.
Хотя, конечно, закон всего лишь, как говорил Гоголь, «бланковый лист», его еще надо реализовать. Опыт истории и государственной практики свидетельствует об этом убедительно. В США, во Франции, в Германии есть конституции и институты, их оберегающие: Верховный суд, Конституционный совет, Конституционный суд. А в Англии нет ни Конституции, ни, естественно, Конституционного суда. Там даже монарх есть. Так что не в институтах и структурах дело.
Российский КС несуетливо, без шума и грома, занял свою нишу в государстве российском. Но занял ее авторитетно, показав свой характер. Когда КС начал слушать дело об указе президента, слившего в единый монстр репрессивные службы, все гадали — отважится ли судья на отмену. Отважился. Меня удивил не столько суд, сколько президент. Незамедлительно подчинился. (Президент Горбачев так и не отменил свой Указ «О Садовом кольце» после объявления его незаконным). Вот чего не было на Руси: чтобы «первая власть» подчинилась судебной. И это сразу же создало Конституционному суду определенную ауру. Ибо право, обуздывая власть, может опереться только на свой авторитет — танков у него нет. А от «первых властей» зависит авторитет и сила «третьей власти».
Впрочем, не все так безоблачно на российском правовом небосклоне. Когда Татарстан объявил о своей независимости и равноправности с Федерацией и назначил референдум, он нарушил конституционные нормы. Парламент передал дело в КС. И, по-моему, тем самым поставил суд под удар, особенно если учесть провозглашенный «парад суверенитетов». КС принял единственно возможное правовое и абсолютно безнадежное политическое решение. Мне, присутствовавшему на заседании, очень хотелось, чтобы суд тогда отложил слушание, хотя бы под тем предлогом, что «другая сторона» не явилась без уважительных причин. Ясно же было, что решение о запрете референдума не будет выполнено. И не имелось надежного механизма у Федерации исключить неповиновение. Было бы целесообразнее искать политические компромиссы в парламенте, не вовлекая в это дело «третью власть». Мало того, что не подчинился Татарстан. Башкирская Республика заявила, что вообще не намерена подчиняться актам КС Российской Федерации. А это уже прецедент для создания «пространства ненаказуемости», что для государства гибельно. (Кстати говоря, эти суверенные республики и под себя заложили опасные мины, создав прецедент неповиновения; но это уже их проблемы).
А с другой стороны, думаю, российский парламент зря поспешил взять на себя признание актов 1954 года по Крыму неправомочными. Если исходить из того, что оценить эти акты было обязательно нужно, то это скорее дело Конституционного суда, нежели парламента. Помните, слова французского председателя о юридических путях решения политических вопросов? Юридические весы вообще рискованно заменять какими-либо иными. Возможно, и реакция на Украине была бы мягче: суд армиями не командует, войн не объявляет и границы не перекраивает. Ни для кого, конечно, не осталось бы в тайне политическая и моральная подоплека, но все же чисто юридический диагноз открытой государственной раны был бы более убедительным. Во всяком случае судебные процедуры, которые обойти невозможно, сами по себе гасили бы парламентско-митинговое воодушевление, легко принимающее агрессивные оттенки.
Поэтому обращение к судебному арбитражу в столь трудном, спорном и сенсационном деле, как запрет КПСС, почти 20-миллионной партии, вовлекший за малым исключением весь народ в свои деяния, шаг, уверен, единственно оправданный. Внесудебный, а значит, незаконный, запрет даже преступной организации способен внести в общество лишь смуту. Не говоря уже о том, что это создает для демократии гибельный прецедент. (Повторю, КС рассматривает правомерность указов президента, но суть от того не меняется). И вопрос сейчас не в том, какое решение примет Конституционный суд России. Вопрос — насколько независима будет его позиция...
О необходимости становления в нашем Отечестве неведомой ему «третьей власти», как власти не исключительно репрессивной, а государственной, арбитражной между Державой и Гражданином, говорили все годы перестройки столь много, что утратилась всякая надежда. Сейчас она воскресает. Если перейти на личности, то можно бы на счет Горбачева отнести «четвертую власть» — более или менее свободную прессу. А на счету Ельцина «третья власть» — уже показавший свое правовое достоинство Конституционный суд.