Беда завтрашнего дня
О «секретном» и открытом фондах Ленина
На вопрос о том, состоялся ли бы без Ленина победоносный Октябрьский переворот, однозначный ответ, по-моему, все-таки дать затруднительно. Но о том, что социально-политические перемены в стране носили бы без конкретной фигуры Ленина другой характер, говорить сегодня можно и должно. Дополнительный свет на эту проблему проливают документы из так называемого секретного фонда Ленина бывшего Центрального партийного архива НМЛ при ЦК КПСС1 (по свидетельству такого авторитета, как Д. А. Волкогонов, фонд содержит 3724 неопубликованные работы). И печально, что вместо того, чтобы стать достоянием гласности в первые недели после поражения гэкачепистов, они продолжают уже три четверти года храниться за семью печатями.
Но прежде чем перейти к этим документам, хотелось бы обратиться к некоторым уже известным источникам, характеризующим отношение молодого Владимира Ульянова к формам и методам борьбы за смену общественно-политического строя в стране. Так, в воспоминаниях о товарище Ленине по юношеским годам В. Водовозова «В. И. Ленин в Самаре» рассказано об отношении 21летнего Владимира Ульянова к делу оказания помощи голодающим Поволжья: «В конце 1891 г. разговоры о борьбе с голодом привели к созданию в Самаре особого комитета для помощи голодающим… На собраниях и сходках молодежи Ленин вел систематическую и решительную пропаганду против комитета…»2.
Обратимся к канонизированной книге А. Белякова «Юность вождя», на которую многократно ссылаются авторы первого тома официальной Биографической хроники деятельности В. И. Ленина 3. Здесь свидетельства очевидцев: молодой Ульянов «имел мужество открыто заявить, что последствия голода — нарождение промышленного пролетариата, этого могильщика буржуазного строя, — явление прогрессивное, ибо содействует росту индустрии и двигает нас к нашей конечной цели, к социализму, через капитализм… Владимир Ульянов, по свидетельству его товарища, признавал лишь одну форму дискуссии: «рукой за горло и коленкой на грудь». Недаром «толстовство» явилось с этого времени одним из самых бранных слов в лексиконе Ленина, ибо он был начисто лишен такого чувства как сострадание.
Конечно, в наши дни на страницах прессы определенного направления наблюдается приукрашивание облика элиты монархического строя в России. А ведь факты говорят, что окружение самодержца, за редким исключением, на рубеже XIX и XX веков в многократно большей мере, чем Бурбоны почти за век до этого, «ничего не забывало и ничему не училось», не хотело ничего менять в своей стране. Неизбежно политическая атмосфера в России сгущалась, она оказывалась буквально пронизана духом насилия — и было бы неправомерным обвинять Ленина в том, что он привнес насилие в общественную жизнь страны. Но какие свирепые, безжалостные формы стремился молодой Владимир Ульянов придать этому насилию! В 11-м томе так называемого Полного собрания сочинений Ленина — установочные письма «В боевой комитет при Санкт-Петербургском комитете» и «Задачи отрядов революционной армии». С каким неистовством призывает из Женевы вождь большевиков накануне Декабрьского восстания 1905 года в Москве к действиям поистине бандитского характера! Вначале Ленин требует отбросить всякую канцелярщину, бумажную волокиту: «Не требуйте никаких формальностей, наплюйте, Христа ради, на все схемы». Далее требование — всем вооружиться: «Кто чем может (ружье, револьвер, бомба, кастет, палка, тряпка с керосином или веревочная лестница, лопата для стройки баррикад, пироксилиновая шашка, колючая проволока, гвозди (против кавалерии) и пр. и т. д.)». «Военное обучение на немедленных операциях» — пусть «одни сейчас же предпримут убийство шпика, взрыв полицейского участка, другие — нападение на банк для конфискации средств для восстания». «Пусть каждый отряд сам учится хотя бы на избиении городовых», «избивая черносотенцев, убивая их, взрывая их штаб-квартиры», с верхних этажей «осыпая войско камнями, обливая кипятком», при использовании «кислот для обливания полицейских». Облить кипятком новобранцев, ослепить кислотой полицейского — в этих требованиях некоторые видят революционный темперамент вождя. Но для других — это беспредел в эскалации насилия. Правда, диалектик Ленин здесь же отмечал, что «пробные нападения» могут, конечно, выродиться в крайность, но это беда «завтрашнего дня», что «беспорядочный, неподготовленный мелкий террор может, будучи доведен до крайности, лишь раздробить силы и расхитить их», что тоже не беда 4. Но не найдешь у вождя сожаления по поводу того, что в пропагандируемых им жесточайших мерах «недостаток» не просто в возможном «раздроблении сил», а в горах трупов, в массе изувеченных людей.
Летом 1921 года главный обвиняемый по делу «Боевой петроградской организации» Владимир Таганцев (к делу этому повышенный интерес, ибо по нему проходил и был расстрелян Николай Гумилев) дал показания (до сего дня не опубликованные) о беседах с Горьким. Из этих бесед он узнал «о трагическом взгляде Ленина на русский народ, который является, по мнению Ленина, чрезвычайно податливым на всякое насилие и мало пригоден для государственного строительства» 5. Именно из этой установки Ленина, по-моему, надо исходить в оценке его деятельности как главы правительства.
И все-таки нельзя, с моей точки зрения, ограничиваться постулатом, что Ленин был просто очень жестоким человеком и политиком. Ряд документов из секретного фонда невольно наталкивает на мысль — жестокость эта переходила порою определенную границу и принимала патологический характер. Ленин порою впадал «в бешенство» — то ли по отношению к российской буржуазии, то ли к немецкому философу Р. Авенариусу, умершему еще в XIX веке. Сразу после Октябрьского переворота, в условиях безработицы, он предлагал в одном месте посадить в тюрьму «полдюжины рабочих, отлынивающих от работы», в другом — расстрелять «на месте одного из десяти, виновных в тунеядстве» 7.
В так называемом Полном собрании сочинений Ленина, а также в Ленинских сборниках — множество купюр без всяких отточий. Здесь составители изъяли грубую ругань автора в адрес своих соратников — от «дуры» и «идиотки» Розы Люксембург, «сволочи» Радека, до «дураков Тальгеймера и Белы Куна», у которых «истерические вопли без тени фактов». Например, только из писем Ленина Инессе Арманд, в которых автор был особенно несдержан, изъяты следующие характеристики: Трояновский — «дурак набитый», «мерзавец», Усиевич — «дурень», Кон — «старый дурень» и т. д. А в неопубликованных письмах Арманд: Попов — «мерзавец» и «сволочь», Розмирович — «истеричное глупое создание». В неопубликованных письмах такие перлы: «предали подлые поляки (оппозиция) явно из-за Малецкого (его речь подла!). Подлые поляки, оппозиция перетянули и „слабого“ (дурачка) литовца», или «дурак я был, что советовал смягчить против этого мерзавца Плеханова».
На мой взгляд, следует признать, что, будучи талантливейшим политиком, исключительно одаренным человеком, Ленин время от времени приходил в состояние невменяемости. Например, о многочасовом хохоте Ленина после разгона Учредительного собрания свидетельствовала Крупская, после подавления выступления левых эсеров — Бухарин. Периоды невменяемости вождя описывали те близко знавшие его люди, которые впоследствии оказались в эмиграции и имели возможность там опубликовать воспоминания, например, Николаевский. Так, Г. Соломон, автор изданной в Париже в 1931 г. книги «Ленин и его семья (Ульяновы)» (в 1992 г. переизданной в Москве), воспроизводит разговор с ним Ленина вскоре после Октябрьского переворота: «…я буду беспощаден ко всему, что пахнет контрреволюцией!.. И против контрреволюционеров, кто бы они ни были (ясно подчеркнул он), у меня имеется товарищ Урицкий!.. ха-ха-ха, вы, вероятно, его знаете!.. Не советую вам познакомиться с ним!..
И глаза его озарились злобным, фанатически-злобным огоньком. В словах его, взгляде я почувствовал и прочел явную неприкрытую угрозу полупомешанного человека… Какое-то безумие тлело в нем» 8. Г. Соломон пишет, что шурин Ленина, Марк Елизаров, первым «забросил» в него «идею о ненормальности Ленина». Н. Валентинов (Вольский), бывший в ближайшем окружении Ленина в начале века. автор до сих пор не известных российскому читателю книг «Мои встречи с Лениным», «Ранние годы Ленина» и «Малознакомый Ленин» (кстати, негативно оценивший воспоминания Г. Соломона), свидетельствовал, что ближайший соратник Ленина в годы первой русской революции А. Богданов за год до трагической гибели (заразился во время эксперимента с переливанием своей крови) говорил ему: «Наблюдая в течение нескольких лет некоторые реакции Ленина, я как врач пришел к убеждению, что у Ленина бывали иногда психические состояния с явными признаками ненормальности» 9. Мне кажется, что именно в таких «состояниях» писал вождь многие свои приказы, указания, записки, большинство из которых хранится ныне в секретном архиве, хотя некоторые и вошли в собрания сочинений. Что характерно — большинство одиозных документов приходится на весенние и летние месяцы того или другого года. Приведем лишь отдельные примеры. Лето 1918 года. Еще не было покушения на Ленина, не был еще, как утверждала официальная советская историческая наука, объявлен «красный террор в ответ на белый террор». Глава советского правительства 11 августа 1918 года направляет пензенским коммунистам телеграмму, в которой требует «дать образец» по выколачиванию хлеба у крестьян. Наказ — найти «людей потверже» и выполнить план: «повесить (непременно повесить, дабы народ видел) не меньше 100 «богатых крестьян, отнять у них весь хлеб, назначить заложников — «сделать так, чтобы на сотни верст кругом народ видел, трепетал…» 10. А за 9 дней до этого Ленин по тому же адресу приказывал «провести беспощадный массовый террор против кулаков, попов и белогвардейцев; сомнительных запереть в концентрационный лагерь 11 (обратим внимание — не подозреваемых, тем более виновных, а просто сомнительных!).
Кстати, Ленин подписал и такое постановление: «Всех, проживающих на территории РСФСР иностранных подданных из рядов буржуазии тех государств, которые ведут против нас враждебные и военные действия, в возрасте от 17 до 55 лет заключить в концентрационные лагеря…» 12. В августе 1918 года чуть ли не каждый день гнал Ильич в Пензу телеграмму за телеграммой — одна свирепее другой. В эти же дни он наказывал в Нижний Новгород: «…составить тройку диктаторов… навести тотчас массовый террор, расстрелять и вывезти сотни проституток, спаивающих солдат, бывших офицеров и т. п. Ни минуты промедления» 13. Понятно, что под «и т. п.» можно было подвести любого жителя губернии. Глава правительства торопил уполномоченного Наркомпрода в Саратове: «Временно советую назначить своих начальников и расстреливать заговорщиков и колеблющихся, никого не спрашивая и не допуская идиотской волокиты» 14. «Без волокиты» расстреливать «колеблющихся» — больший беспредел трудно было придумать даже в те годы.
3 июня 1918 года последовало ленинское указание председателю ЧК Бакинского Совнаркома С. Тер-Габриэляну: «Передать Теру, чтобы он все приготовил для сожжения Баку полностью, в случае нашествия, и чтобы печатно объявил это в Баку» 15. Трудно предположить, что в здравом уме можно было дать приказ сжечь древний город, обрекая на погибель беззащитное население.
Приведем два близких по сути ленинских наказа. Один дан осенью 1919 г., второй — летом 1920 г. Когда звучат призывы — «читайте Ленина и не верьте хулителям», хочется спросить — к каким источникам обращаться? Например, в 51-м томе на странице 68 публикуется письмо к Л. Троцкому от 22 октября 1919 г. В нем имеется абзац: «Покончить с Юденичем (именно покончить — добить) нам дьявольски важно. Если наступление начато, нельзя ли мобилизовать еще тысяч 20 питерских рабочих и добиться настоящего массового напора на Юденича?» И никому в голову не придет, что здесь изъята очень существенная строчка, которая никогда в нашей стране не публиковалась. Вот подлинный текст этого предложения в оригинале письма: «Если наступление начато, нельзя ли мобилизовать еще тысяч 20 питерских рабочих плюс тысяч 10 буржуев, поставить позади их пулеметы, расстрелять несколько сот и добиться настоящего массового напора на Юденича?» 16 (подчеркнуто мною, — Лат.).
Конечно, война, особенно гражданская, сопровождается многими жестокими приказами типа «пленных не брать». Но можно ли себе представить, чтобы подобное приказание дал какой-либо белый генерал — вывести впереди наступающих частей тысячи мирных жителей, стрелять им в спину, убить сотни и на плечах оставшихся в живых ворваться в боевые порядки ошеломленного противника? Второй пример — написанные рукой Ленина в августе 1920 года записки заместителю председателя Реввоенсовета республики Э. Склянскому. Они известны зарубежному читателю уже два десятка лет. Год с лишним назад были впервые опубликованы в Советском Союзе, но официальная публикация их еще предстоит. Война есть война, и дело не в том, что в них дается секретное указание тайно перейти границы соседних государств — Латвии и Эстонии. Поражает поставленная задача — проникнуть в глубь территории соседей, повесить там 100—1.000 чиновников и богачей, кулаков, попов, помещиков, выплатить за каждого повешенного по 100.000 рублей, а затем «свалить» все преступления на базировавшиеся в Польше белогвардейские части 17. Можно ли, даже с точки зрения Ленина, наладить достаточный «учет и контроль» при выдаче премий за каждого повешенного, быть уверенным, что им окажется непременно «чиновник» или «богач», а не другой мирный житель, попавший на глаза жаждущим вознаграждения наемникам?
Хочешь не хочешь, а напрашивается сравнение Ленина с Гитлером. И у того, и у другого наблюдалась патологическая жестокость к людям, которых они считали «второстепенными», предназначенными к физическому уничтожению. У Гитлера — это евреи, цыгане, часть вообще неарийцев. У Ленина — «буржуи», к кому он порою относил все слои населения, кроме рабочих и крестьян-бедняков.
На мой взгляд, период патологической ожесточенности вождя приходился и на начало 1920 года. 1 февраля он давал беспощадные указания членам Совета обороны: «Наличный хлебный паек уменьшить для неработающих по транспорту; увеличить для работающих. Пусть погибнут еще тысячи, но страна будет спасена» 18. Нравственные установки председателя Совнаркома, провозгласившего девиз «Морали в политике нет, а есть только целесообразность» 19 не позволили ему сделать вывод, что увеличение хлебного довольствия работающих за счет лишения поддержки слабых и беззащитных («пусть погибнут еще тысячи») — не спасут страну, а приведут к вырождению.
А еще 12 января 1920 г. Ленин выступил на заседании коммунистической фракции ВЦСПС. Речь эта, несмотря на сохранившуюся стенограмму, до сего дня не опубликована. В ней Ленин яростно громит руководство ВСНХ, которое, по его мнению, бесполезно тратит время на дискуссию о децентрализации управления народным хозяйством. «Коллегиальность оставим для тех, кто слабее, хуже, для отсталых, для неразвитых: пускай покалякают, — иронизировал вождь. — Война дала уменье довести дисциплину до максимума и централизовать десятки и сотни тысяч людей» 20. Ленин — ярый сторонник Троцкого в деле превращения армии в разных концах страны в трудовые армии, главной задачей которых должна была стать «перекачка» хлеба с мест их дислокации в центр. «Если мы не остановились перед тем, чтобы тысячи людей перестрелять, мы не остановимся и перед этим, и спасем этим страну», — закончил он речь под аплодисменты членов коммунистической фракции.
Но, варьируя различные насильственные методы, Ленин до самого начала 1921 года упорно сопротивлялся всем предложениям о введении прямого товарообмена, свободы торговли, замене продразверстки продналогом. И только кронштадтские события сломили его сопротивление. И весь 1921 год Ленин находился в определенной растерянности, тратя немалое время на дискредитацию буржуазных, на его взгляд, общественных организаций, занимавшихся оказанием продовольственной помощи голодающему населению. Но до сего дня не рассекречен полный текст письма Ленина секретарю ЦК РКП (б) В. М. Молотову, написанного не позднее 22 апреля 1921 г. Опубликован лишь пункт 3 этого письма, где в план ВЧК включены «доликвидация» партии эсеров и меньшевиков, образование отрядов особого назначения, «чистка» партии, отдельных губерний, аппарата государственной власти в деревне и др. 22.
1922 год — последний год активной деятельности вождя. Год поиска и претворения в жизнь новых и новых форм и направлений репрессий.
Потоком идут ленинские указания. В конце января заместителю председателя ВЧК Уншлихту: «Гласность ревтрибуналов — не всегда; состав их усилить „вашими“ людьми, усилить их связь (всяческую) с ВЧК; усилить быстроту и силу их репрессий, усилить внимание ЦК к этому» 23.
11 февраля наркому финансов Сокольникову: «Не спит ли у нас НКюст? (Наркомат юстиции. — Лат.). Тут нужен ряд образцовых процессов с применением жесточайших кар. НКюст, кажись, не понимает, что новая экономическая политика требует новых способов, новой жестокости кар» 24.
3 марта — своему заместителю Каменеву: «Величайшая ошибка думать, что нэп положил конец террору. Мы еще вернемся к террору и к террору экономическому» 25.
Двумя идеями поглощен был вождь особо. Первая — разграбление Православной церкви, уничтожение ее служителей. И вторая — избавление России от всех философов, писателей, ученых, не являвшихся единомышленниками большевиков. И Ленин 19 марта 1922 г. пишет «строго секретное» письмо В. М. Молотову для членов Политбюро ЦК РКП (б), ставшее лишь два года тому назад достоянием гласности.
«Именно теперь и только теперь, — наказывал он, — когда в голодных местностях едят людей и на дорогах валяются сотни, если не тысячи трупов, мы можем (и потому должны) провести изъятие церковных ценностей с самой бешеной и беспощадной энергией и не останавливаясь перед подавлением какого угодно сопротивления». Можно напомнить, что «тысячи трупов на дорогах», массовое людоедство — все это прямой результат преступной «ошибки» Ленина по проведению коммунистического эксперимента. Блестящий тактик, Ленин рассчитывал, что изъятие церковных ценностей будет встречать нарастающее сопротивление, и при этом «чем большее число представителей реакционного духовенства и реакционной буржуазии удастся нам по этому поводу расстрелять, тем лучше» 26. Здесь же он теоретизирует по вопросу репрессий и, не называя имени Макиавелли, поддерживает его мысль, что «если необходимо для осуществления известной политической цели пойти на ряд жестокостей, то надо осуществлять их самым энергичным образом и в самый кратчайший срок, ибо длительного применения жестокостей народные массы не выдержат».
Но терпение многонационального населения России оказалось беспредельным.
Весной 1922 г. Ленин готовит ряд мер по высылке из страны сотен известных представителей интеллигенции, которым он ранее в письме к М. Горькому дал четкую оценку «как интеллигентиков, лакеев капитала, мнящих себя мозгом нации. На деле это не мозг, а говно» 27. и необходимо обратить внимание на такой факт. В опубликованном в Полном собрании сочинений письме к Ф. Дзержинскому от 19 мая 1922 г. вождь проявляет предусмотрительность и осторожность в оценках: предлагает обсудить все «меры подготовки» к высылке, собрать письменные отзывы на некоммунистические издания, «собрать систематические сведения о политическом стаже, работе и литературной деятельности профессоров и писателей».
А вот следующее письмо вождя Сталину о высылке интеллигенции (от 17 июля 1922 г.) почти семь десятилетий пряталось от глаз читателей в секретном фонде. И понятно почему — ибо ярость Ильича здесь беспредельна: «искоренить всех этих энесов», «выслать за границу безжалостно», «всех их — вон из России», «арестовать несколько сот и без объявления мотивов — выезжайте, господа!», «Очистим Россию надолго» 28.
И Советская Россия «очищалась» от интеллектуальных сил, причем Ленин лично проверял списки высылаемых, давал конкретные указания чекистам. Характерный факт—13 декабря 1922 г. у Ленина было два тяжелых приступа, день накануне оказался последним днем его работы в Кремле. Он начал сворачивать дела, и первым письмом, которое продиктовал своему секретарю, было письмо Сталину для Пленума ЦК. В письме этом из секретного фонда мотивировалась необходимость высылки старого товарища по партии историка Н. Рожкова за границу или, в крайнем случае, ссылки в провинцию ®. По единственному обвинению — в инакомыслии. Хотя и всячески открещивался Рожков от меньшевиков, но в душе, как настаивал Ленин, не стал большевиком! И как радовался Ильич, когда Политбюро ЦК РКП (б) пересмотрело свои прошлые решения и постановило-таки сослать старого профессора!
Высылка Рожкова состоялась в начале 1923 года — года уже необратимого сумеречного сознания и тяжелого умирания вождя.