Цены будут расти. Как и почему?
Несколько дней назад обнародован прогноз Международного валютного фонда для России, который на первый взгляд может показаться устрашающим: до конца года индекс цен достигает 1000 процентов (точка отсчета — конец прошлого года). Но при ближайшем рассмотрении эта оценка представляется оптимистической.
Учтем, что уже в апреле индекс потребительских цен составил, по данным Госкомстата России, около 740 процентов по отношению к декабрю 1991 года. В декабре 1992-го он не поднимется выше 1000 только в том случае, если в оставшееся время будет расти в среднем не более чем на 4 процента в месяц. Для нормальной экономики это очень много, но для ситуации нынешнего года в России означало бы резкое улучшение. Ведь с начала года ежемесячные индексы (каждый — по сравнению с предыдущим месяцем) были такие: январь — 345 (а по продовольственным товарам — около 400), февраль— 138, март — 130, апрель (предварительные данные) — 120.
Есть другой прогноз, часто повторявшийся за последнее время и ставший как бы общепризнанным: в связи с предполагающимся (пока, правда, не подтвержденным) повышением цен на нефть в 6—7 раз общий уровень цен подскочит в полтора-два раза. Мне этот прогноз кажется абсолютно произвольным. Во-первых, доля нефти в затратах на конечный продукт не так велика, чтобы вызвать удвоение общего уровня цен. Во-вторых, никакого повышения в 6—7 раз не планируется.
Дело в том, что либерализация цен на нефть уже почти наполовину осуществилась и осталась практически незамеченной потребителями. Сейчас по твердой цене 350 рублей за тонну продается 60 процентов нефти, а остальное — по самым разным ценам, в отдельных случаях превышавшим 10 тысяч рублей. По данным Роснефтегаза, средневзвешенная цена его продаж в апреле составила 965 рублей за тонну. Теперь же правительство предлагает удерживать цены в «вилке» 1800—2200 рублей. 60 процентов будут продаваться дороже, чем до сих пор, но 40 процентов — дешевле. Средняя цена возрастет примерно вдвое, а влияние ее на общий уровень потребительских цен не должно быть существенным.
Не хочу сказать, что повышение общего индекса цен в полтора-два раза в обозримом будущем невозможно. Боюсь, что это как раз не исключено. Однако это повышение не может быть скачкообразным и вряд ли будет зависеть от роста затрат на энергоносители — хотя бы потому, что при свободном ценообразовании цены вообще зависят прежде всего не от затрат, каких бы то ни было, а от соотношения спроса и предложения. Иначе говоря, от массы денег, массы товаров и поведения покупателей и продавцов.
Если вспомнить об этом, то, может быть, придется признать, что либерализация нефтяных цен (не компромиссное повышение, которое планирует правительство, а полная либерализация, какой добиваются нефтяники) может со временем оказать понижающее влияние на потребительские цены.
Ни 350 рублей за тонну, ни 2200 не обеспечивают той рентабельности, которая позволила бы увеличивать или хотя бы сохранять достигнутый объем добычи. По мнению специалистов, нужно не менее 2500 рублей (мировая цена, в расчете по нынешнему рыночному курсу валют, около 15 тысяч рублей за тонну). Существующие цены не создают ни желания, ни экономической возможности добывать нефть, а потребителей не понуждают к экономии. За четыре месяца нынешнего года по сравнению с соответствующим периодом прошлого года добыча нефти в России упала на 20 миллионов тонн. В пересчете на год — это 60 миллионов тонн. На мировом рынке такое количество сырой нефти сегодня — это около 7 миллиардов долларов, а если превратить ее в нефтепродукты — по крайней мере вдвое больше. Такова прямая потеря возможной экспортной выручки по сравнению с тем, что мы добывали еще в прошлом году, — а спад добычи начался раньше.
Если осторожно рассчитывать только на продажу сырой нефти, если для верности пересчитать упускаемые доллары в рубли не по нынешнему рыночному курсу валют, а по более низкому курсу доллара, прогнозируемому для условий конвертируемости рубля, если полученную сумму еще втрое уменьшить — все равно получится нечто, приближающееся к 200 миллиардам рублей. Расчет, конечно, более чем условный, но он дает представление о масштабах импортных возможностей, которые мы упускаем из-за сокращения добычи и экспорта нефти. Если представить на нашем рынке в этом году дополнительно на 200 миллиардов рублей импортных товаров — нет сомнения, что общий уровень цен снизился бы. А ведь к потерям добычи надо приплюсовать потери от расточительного расходования энергоносителей. У нас же нет не только газовых счетчиков в квартирах — нет и надежных счетчиков на нефтепроводах, включая экспортные. Спору нет, низкие цены на бензин приятнее высоких. Но пора понять, что мы расплачиваемся за это удовольствие высокими ценами на все остальное. Наше расточительство было безумием, когда на нас лился поток нефтедолларов — он так и пролился, не оставив следа. Как назвать это расточительство сейчас, когда поток изрядно усох? Впрочем, импорт был и будет для нас второстепенным источником товаров.
Главное — отечественное производство. В целом спад промышленного производства пока, похоже, замедлился: в январе–марте его объем был ниже прошлогоднего на 13 процентов, в апреле — на 12,2. Улучшилось положение в металлургии, кризис которой зимой угрожал остановить машиностроение. Добыча угля и газа за четыре месяца не ниже прошлогодней, а добыча коксующихся углей — выше. В апреле увеличился выпуск некоторых видов машиностроительной продукции. Однако производство непродовольственных потребительских товаров в апреле было ниже, чем в апреле прошлого года, на 7 процентов, алкогольных напитков — на 6 процентов, а продовольственных товаров — на 21 процент. Закупки скота и птицы, молока, яиц упали на 32 процента. Объем реализации платных услуг сократился за четыре месяца по сравнению с прошлогодним на 42 процента.
Самое трудное положение — в производстве продовольствия, особенно животноводческой продукции. Трудно надеяться здесь на скорое улучшение: многолетняя опора на импорт кормов наказывает нас сейчас, когда валюты для такого импорта не хватает. Бескормица заставляет сбрасывать поголовье скота и птицы. В этой ситуации многое можно было бы поправить за счет уменьшения потерь сельскохозяйственного сырья и расширения ассортимента пищевой продукции, производимой из имеющегося сырья. Вот только один пример из весьма интересного интервью председателя Госкомстата России П. Гужвина в пятом номере журнала «Свободная мысль»: «Мы собираем в республике, по нашим сводкам, более 30 миллионов тонн картофеля, и у нас его не хватает. Американцы собирают 16 миллионов — и у них 50 видов продукции из него всегда в магазинах». Добавим, что «у них» в магазинах также десятки видов готовых к употреблению хлопьев из зерна всех видов — завтрак из них вкуснее, дешевле и полезнее для здоровья, чем завтрак с куском колбасы. Тут не надо больших затрат на расширение сельскохозяйственного производства, нужны небольшие — на улучшение переработки. Увы: по данным Госкомстата, за четыре месяца текущего года по сравнению с прошлым годом строительство, расширение и реконструкция перерабатывающих предприятий сократились наполовину, за первый квартал не введено ни одного крупного объекта по производству продовольствия.
Такова ситуация на одной, товарной стороне баланса товар — деньги. Что же на другой, денежной стороне? Если сравнивать с другими индустриально развитыми странами, средние денежные доходы у нас просто нищенские. А если сравнить с развитием нашего производства? Ведь от изобилия пустых бумажек мы богаче не становимся. Правительство право в своей решимости не допускать ограничений роста зарплаты. Но наводит на размышления отсутствие связи между ростом доходов и ростом производства и необоснованность изменений в структуре доходов. Зарплата в промышленности и строительстве растет при сокращении производства, и растет быстрее, чем в бюджетной сфере. Производство товаров в апреле было ниже, чем в марте, индекс цен возрос на 20 процентов, а денежные доходы — на 22, да к тому же разморожены прошлогодние компенсации на вклады в Сбербанке — это почти 72 миллиарда рублей. Это ли не толчок инфляции? Если в январе средняя зарплата работников народного образования, здравоохранения, культуры и искусства была в 1,7—2 раза ниже, чем в промышленности, то в апреле — уже в 2,3—2,5 раза ниже. Средняя зарплата рабочих и служащих промышленности в апреле достигла 3464 рублей. При росте доходов сумма налогов и разных взносов населения в апреле была ниже, чем в среднем за месяц в первом квартале.
Объем подрядных работ в январе — апреле сократился против прошлого года на 30 процентов. При этом среднемесячная зарплата в государственных строительно-монтажных организациях возросла почти в 8 раз и составила 3057 рублей. Для сравнения: за тот же период в кооперативных строительных организациях она возросла вчетверо и составила в среднем 2407 рублей. Между тем известно, что интенсивность и производительность труда в строительных кооперативах выше, чем в государственных организациях.
Все это я сообщаю не к тому, чтобы опять, как бывало, поручить чиновнику определять, кому сколько платить. Цену нашему труду пусть определяет рынок. Боюсь только, что сейчас у нас властвует не рынок, а монополизм плюс безответственность тех, кто готов промотать весь капитал предприятия, не думая о будущем. Это опасно не только с точки зрения текущего товарно-денежного баланса, но и с точки зрения перспектив развития. Известны экономические, налоговые стимулы, поощряющие затраты на развитие производства и сдерживающие затраты на потребление. Действуют ли они? Судя по катастрофическому, опаснейшему спаду капиталовложений — нет, не действуют.
Что же произошло? Похоже, что правительство, ошеломившее мир рыночным натиском в начале года, смутилось и само от быстроты своего продвижения вперед. Смутилось, похоже, не без влияния неквалифицированных популистских речей на VI съезде народных депутатов России. Да, прогресс в продвижении к рынку достигнут высокой социальной ценой. Для снижения этой цены и сейчас еще многое можно и нужно сделать, но это — отдельная тема. Главное — понять, что социальным амортизатором не может служить замедление рыночных реформ. Такое замедление крайне опасно для развития производства, но при этом не смягчает, а обостряет социальные проблемы.
Боюсь, правительство так и не сумело объяснить своим несведущим критикам, что основные трудности наших дней определяются не сегодняшней политикой, а наследием шестидесятилетней безрыночной утопии. В подтверждение приведу прогноз сегодняшнего развития, сам срок которого снимает подозрения в конъюнктурности: этот прогноз опубликован в провинциальном еженедельнике «Континент» (Набережные Челны) в феврале прошлого года, когда еще и в почине не было ни нынешних властей, ни нынешних реформ.
В прогнозе отмечалось, что грядущая экономическая реальность будет существенно отличаться «как от того, что ей предшествовало, так и от нормальных рыночных экономик Запада». Прогноз обещал нам экономику, которой «присущ сильный конфликт вокруг распределения собственности, власти и доходов», «экономику, чрезвычайно чреватую социальными конфликтами, что всегда и везде приводит к периодическим вспышкам высокой инфляции (…). В этом случае предельно непредсказуемы результаты долгосрочных и крупномасштабных инвестиций в основные фонды. Это значит, что активность частного сектора переключается на сферы с относительно коротким оборотом капитала (…) Поэтому возникает потребность в инвестиционной активности государства».
В прогнозе, сделанном за год до «гайдаровской» либерализации цен, говорилось: «Придется рано или поздно размораживать цены или они сами разморозятся на фоне деградации рычагов централизованного контроля. И тогда подавленно открытая инфляция перейдет в высокую открытую, или в гиперинфляцию (…) Гиперинфляция нигде в мире еще не продолжалась более двух лет, так что период ограничен этим сроком. Польша показала, что можно войти и выйти из гиперинфляции за год. Затем наступит период стабилизации экономики. Она пойдет на фоне сокращения строительно-монтажных работ, на фоне заметного падения темпов производства машиностроения (…) Курс доллара, достигнув максимума в период гиперинфляции, начнет падать, потому что появится возможность заменить его в обороте устойчивой внутренней валютой. Трудно сказать, на какое время придется период стабилизации — на 92-й, 93-й годы, но общая логика его задана, она жесткая, и ее нельзя избежать. Процесс стабилизации очень болезненный, и любое правительство, которое будет его проводить, обречено на крайнюю непопулярность и останется в памяти как «злодейское» и «антинародное».
Поскольку разговор шел задолго до августовского путча и даже до «новоогаревского процесса», нелегкие эти предсказания предназначались, несомненно, какому-то будущему правительству СССР. Выполнять приходится другим. А прогноз этот содержался в докладе, сделанной на семинаре в Институте экономической политики. Он мне хорошо запомнился, интересный был семинар. С докладом выступал тогдашний директор института, доктор экономических наук Егор Гайдар.