...и есть, и будет
Кто ж еще судит отечественное духовенство
…Года три назад первоклассницу «приняли» в октябрята. Верующий отец спросил ее дома: «Ну, и как же ты теперь будешь — и за Ленина, и за Церковь!» — «Эх, папа, дожить бы (!) до того времени, — ответила семилетка, — когда я крикну: «Ленин — гад! Да здравствует Церковь!» А все скажут: «Молодец!»
Дожили. И девочка, и ее родители. И даже бабушка с дедушкой. Крикнули. Но очень по-разному. Потому что многие из тех, кто в 91-м заорал: «Ленин — гад!», не хотят при этом петь здравиц Церкви. С другой стороны, те, кто получил возможность в полный голос славить Церковь, весь отпущенный запас проклятий в адрес Ленина и его кромешников растратили: поколение дедушек и бабушек — в 20—40-е; поколение отцов и матерей — в 50—70-е; поколение детей и внуков — в 80-е… Произошло еще одно «обособление», говоря словом Достоевского.
И если с 88-го года — года открытого вхождения Церкви в общественную жизнь страны, казалось, что демократическое движение в широком смысле слова и Русская Православная Церковь вместе противостоят догнивающему большевистскому режиму, то год 91-й обнаружил очевидное отторжение Церкви и демократии друг от друга, причем инициатива принадлежит демократии, и она отталкивает Церковь куда сильнее, чем Церковь — демократию. Вернее, «толкается»-то именно демократия.
В то же время противники демократии и Церкви видят в них общего врага. Но, в отличие от взгляда извне, взгляд изнутри обнаруживает средостение между двумя пересекающимися, но несовпадающими и неидентичными течениями. «Враги! Давно ль одной судьбою…» И вот уже пресса ведет «отстрел» митрополитов, благо белые клобуки хорошо видны, не промахнешься, примерно с тем же увлечением, с каким в 86-м «стреляли» по министрам, а в 89-м — по секретарям обкомов. Любой внешне- или внутрицерковный конфликт — с католиками или с греко-католиками; с «катакомбниками» или «карловчанами» — часть прессы в любом случае принимает сторону противников Русской Православной Церкви. А поскольку нынче нет не только цензуры, но и отделов проверки, никто не проверяет ни фактов, ни цитат, ни самих людей — то, что в пауке называется источниковедением и, ей-богу, без чего не должна бы обходиться не только историческая наука, но и печать.
Вот бывший генерал от Ка-Гэ-Берии обвиняет какого-нибудь архиерея в сотрудничестве с почтенной организацией. Казалось бы, выглядит это примерно так, как если бы Гиммлер возмущался поведением старосты или переводчика, но вот поди ж ты — генерал оказывается хорош, а архиерей — плох.
Или провинциальный батюшка скопом зачисляет в КГБ вообще все духовенство, естественно, отделяя от КГБ себя. И не пойдет в голову новоявленному Талону задать простой вопрос: а не являлся ли редактор или сотрудник газеты, где помещены откровения поборника гласности в священном сане, штатным сотрудником КГБ и нельзя ли сам факт публикации в газете его статьи использовать как контакт с КГБ, по его же логике?
В свое время философ И. Ильин настаивал на том, что всех, кто когда-либо состоял в большевиках, нужно на двадцать лет лишить избирательных прав. Не берусь судить о правовой стороне этого дела (впрочем, И. Ильин-то был правоведом), скажу лишь о фактической невозможности этого сейчас. Если бы августовские события 91-го произошли в 31-м, — пожалуйста, было кому вернуться, было кому выйти из лагерей. Даже в 41-м или 51-м, когда и предлагал это И. Ильин, такая позиция была бы трудновыполнима, но возможна. Но сегодня 99% взрослого населения страны, включая Прибалтику и Грузию, в тот или иной период своей жизни были коллаборационистами. И если бы мы заняли позицию «незапятнанных риз», нам негде было бы получать зарплату, покупать продукты, печататься, сниматься в кино, играть в театре и на стадионе (чаще всего имени Ленина), работать в НИИ, учиться или преподавать. Три четверти века коммунизма в СССР — не 10 лет фашизма в Германии, не 5 лет оккупации во Франции. У любой организации был свой куратор КГБ (не говоря уж о сексотах или добровольных доносчиках). Ничего удивительного в том, что таковые были приставлены к Церкви и даже существовали внутри Церкви. Дивиться надо тому, как мало было их — в сравнении с заводами и колхозами, армией и флотом, творческими союзами и академиями. Случаев, когда человек отправлялся в лагерь по доносу священника, за время гласности не привел никто.
Здесь уместна следующая аналогия. В «Юридическом вестнике» за 1881 год была опубликована статистика уголовных преступлений за 1873–1877 годы по сословиям. Так вот, из 100.000 дворян судимы были 910 человек, из ремесленников и купцов — 110, из крестьян — 36, из духовенства — 1 (!). Меняются и исчезают сословия, меняется статистика, а все же, думаю, как сто лет назад, так и сейчас, нравственный уровень духовенства выше остальных слоев населения. А если мы подмечаем мнимые и подлинные прегрешения священнослужителей, механизм этого понятен: если пьет артист, блудит художник, ворует повар, матерится рабочий, — мы это рассматриваем почти как неизбежное свойство профессии. Пьющий, ворующий, блудящий, матерящийся священник — противоречие в терминах… Что не означает, конечно, что таковых не бывает в природе — надо дивиться не тому, что они попадаются, а тому что их не так много, учитывая нечеловеческие условия их жизни.
Холодный, неотапливаемый подмосковный храм. Жилья рядом с ним нет. Час езды от Москвы на электричке, час в автобусе (если они приходят вовремя), час ходьбы пешком. Что гонит в этот храм двадцатипятилетнего филолога, ставшего священником? Жажда наживы в виде гривенников от старух? Или задание КГБ — выяснить, ест ли старуха по средам или пятницам молоко и мясо, и если — да, то где она их берет? Не проще ли было бы тому же батюшке писать диссертацию о противоречиях в мировоззрении Достоевского и его «реакционных» интерпретаторов?
Или московский священник, живущий где-нибудь в Царицыне, а служащий где-нибудь в районе метро «Молодежная»? Ну-ка, два часа к ранней литургии натощак, да 2—3 часа богослужения, да исповедь за поздней литургией, да крестины и отпевания? А старосты, уполномоченные до 1988 года… А хозяйственные заботы после 1988 года… Изнуряющие налоги, при наличии пяти, а то и десяти детей. Дети в школах, заботливо отделенных государством от Церкви, слышащие кощунственные насмешки над величайшими для их семьи святынями, над «профессией» их отцов, дети, лишенные возможности совсем или испытывающие огромные затруднения при поступлении в вузы… И это все — по заданию КГБ? Наша общественность, знающая только один тип мучеников — диссидента, оценит ли когда-нибудь это повседневное мучение?
А судьи кто? Зарубежная Православная Церковь? Архиепископ Сан-Францисский Иоанн (Шаховской) в 1972 году писал: «…Большинство иерархов Зарубежной Церкви в конце и после войны признало Московскую Патриархию и было принято Русской Церковью чрез принесение покаяния. На Дальнем Востоке зарубежные иерархи, связанные с Зарубежным Синодом, обратились с торжественным посланием благодарности и славословия Сталину. Под текстом этого обращения стоит подпись и отца Митрополита Филарета, почтенного иерарха Преосвященного Архиепископа Хайларского Димитрия (Вознесенского), а также двух других почтенных иерархов. Архиепископ Димитрий с другими зарубежными иерархами отбыл в СССР, там служил Церкви и скончался. Читая это Зарубежное иерархическое послание к Сталину, нельзя не вспомнить статьи некоторых лиц, уничтожающих московских иерархов… Хорошо ли высказывать нравственное негодование против советских граждан, иерархов Московской Патриархии за их „поздравление Сталина“ и закрывать глаза на слова иерархов Зарубежной Церкви, оказавшихся в обстановке, даже не советской, а похожей на советскую (подчеркнуто мною. — Б. Л.). Исторические факты не позволяют повально противополагать Русской Церкви — Зарубежную, как якобы сохранившую чистоту и бескомпромиссность».
С другой стороны, философ Ф. Степун в книге воспоминаний «Бывшее и несбывшееся», с горечью писал о том, как в начале второй мировой войны «в дни наступления немецких армий на ни в чем перед немцами не повинных православных греков и сербов и весьма возможного столкновения с Россией» в дрезденской церкви православный немец, берлинский и потсдамский епископ Серафим молился «о покорении под нози христолюбивейшему вождю германского народа его врагов и супостатов»… Гитлер — в качестве христолюбивейшего… За это «карловчане» принесли покаяние? И почему грех «большевизма» московской иерархии — «первородный» и нынешнее духовенство должно нести его неизвестно до какого колена, а молиться за Гитлера — частный грех епископа имярек и не является пятном на «карловчанах»? Один из зарубежных священников на этот вопрос ответил: «Да ведь это только в Германии…» Большой шутник! Еще бы в Америке молились за Гитлера… Нет, легко соблюдать невинность, когда тебя никто не искушает.
Кто ж еще судит отечественное духовенство? Посредственные литературоведы, в 60-х годах писавшие почтительные рецензии на антирелигиозные фильмы и спектакли, в семидесятые годы ставшие плохими писателями, а в SO-x — ужасными «богословами»… Честолюбивые священники, не добившиеся известности ни учеными трудами, ни пастырским подвигом, но мгновенно прославившиеся заявлениями в печати, которые нельзя ни подтвердить, ни опровергнуть… (да и негде: церковная пресса — незаметна, заметная пресса — нецерковная).
Можно восхищаться личным бесстрашием о. Глеба Якунина. Но смелость — не единственная христианская добродетель. Когда открываешь «Вестник РХСД» за 1978 год и читаешь заявление о. Глеба в защиту Звиада Гамсахурдиа, мужеству священника трудно не подивиться. Но не могут не смутить слова о «христианских, культурных и гуманистических идеалах», которым якобы служил Звиад Гамсахурдиа… Мы-то теперь знаем, каковы на самом деле эти идеалы и насколько они совпадают с идеалами Джугашвили — Берия. Так что смелость смелостью, а духовная проницательность, способная различать мелкого беса в диссиденте, видать, отнюдь не свойственна о. Глебу. Что ж, лет через 15 прояснятся «гуманитарные и культурные идеалы» (о христианских уж не говорю) иных его теперешних сподвижников…
На смену поколению «отъехавших парторгов» конца 70-х — начала 80-х, сменивших останкинские удостоверения на пропуск на «Свободу», пришло поколение «снующих комсоргов». Когда в начале перестройки появлялись статьи про «заигрывающих с боженькой», когда в 86-м году печатно клеветали на о. Александра Меня или о. Иоанна Мейендорфа, они платили комсомольские взносы, сдавали зачеты по атеизму или, в лучшем случае, писали статьи о предстоящем юбилее христианства на Руси… И про то, как… перестройка… Горбачев… Оптина Пустынь… были ошибки, но…
Сейчас другое время, отъезжать необязательно, «сновать» между Мюнхеном и Москвой куда выгоднее, а для этого надо… «У него, у мерзавца, валюта в кармане», — говорил персонаж булгаковских «Дней Турбиных». Вот почему написать о «сергианской ереси» Московской патриархии стало еще и небезвыгодно.
В то время как «наверху» интеллигентная печать обсуждает «ересь» патриарха Сергия, «внизу», у книжных лотков, прыщавый юнец с бородой на вопрос, нет ли книг о. Сергия Булгакова, отвечает: «Мы еретиков не продаем». (И соврал — вышел «Апокалипсис» о. Сергия, и, как миленький, стал его продавать.) Не слишком ли много сергиев-еретиков в год Преподобного Сергия? Воистину, как во времена св. Григория Нисского, и базарные торговки обсуждают богословские проблемы…
«Карловчане» по-прежнему считают необходимым сжечь труды о. Сергия, как без тени улыбки сказал мне об этом один зарубежный епископ. Впрочем, и у нас в печати появляются статьи анонимных «ревнителей православия», об опасности которых предупреждал еще апостол Павел, в которых богословские искания отечественных мыслителей XX века именуются неправославными, и в которых С. Булгаков и Н. Бердяев пишутся через запятую, хотя они принципиально по-разному осмысляли мир. Но эта разница мировоззрения не мешали им ценить друг друга, делая общее дело, — черта давно и безнадежно утраченная нынешними политиками и идеологами, отделяющимися друг от друга быстрее, чем это делают республики и автономии, а в какой-то степени, и провоцирующими их.
«Одним из отцов Церкви» назвал недавно о. С. Булгакова Никита Струве, которого, в свою очередь, можно назвать одним из самых значительных православных деятелей последних сорока лет. Так ли это — в конечном итоге решать Церкви. Но уже сейчас можно сказать, что «дело» о. С. Булгакова относится к темным пятнам истории отечества, а жизненное дело о. С. Булгакова — среди самых светлых и радостных страниц истории России, ее Церкви и ее культуры.
Не так просто и с «ересью» патриарха Сергия, с его знаменитой Декларацией 1927 года. В том же 1927 году монархист В. Шульгин выпускает книгу «Три столицы», где пишет о том, что «…можно всеми силами души быть против советской власти и вместе с тем участвовать в жизни страны: радоваться всяческим достижениям и печалиться всяким неуспехам (подчеркнуто мною. — Б. Л.), твердо понимая, что все это — актив и пассив русского народа как такового». А что, если и Сергий это понимал так же, ведь слова о печалях и радостях в тексте В. Шульгина и Декларации почти совпадают, как совпадает и год? Оба ошиблись? Но, во-первых, ошибка — не преступление, а, во-вторых, собственно, в чем ошиблись? В том, что советская власть — грустный эпизод тысячелетней русской истории, куда более короткий, чем татарское иго или синодальный период истории Русской Православной Церкви?
«Двигнута и Россия бысть нелепо», — записал в годы лихолетья российской смуты начала XVII века современник. Когда отойдут в прошлое не только страх и отчаяние большевистской империи, но и нелепость движения, во главе которого встали щелоковские следователи и андроповские генералы, обкомовские керенские и горкомовские Милюковы, когда кончатся хороводы соловьев-разбойников из правительства и иванушек-дурачков из верховных советов над трупом коммунистического идолища поганого, опадет и пена меж- и внутри-церковных разделений.
В историю, в том числе, и в церковную, в вечность входят не разделения, а общее. То, что не на поверхности, а в глубине. То, что шестьдесят лет назад сближало катакомбного епископа и прихожан московских храмов, учеников о. Сергия Булгакова в Сергиевском Подворье в Париже и паству митрополита Антония. «Христос посреди нас», — говорит священник в алтаре перед причастием. «И есть, и будет», — отвечает ему другой…