«Мы ещё не бизнесмены»
— считает самая очаровательная дама биржевых кругов столицы.
Анкета. Ирина Хакамада, 36 лет, родилась и живу в Москве. Замужем в третий раз, есть сын от первого брака. Экономист, кандидат наук. Отец японец. Эмигрировал в Союз как ортодоксальный коммунист. Я была членом КПСС с 1984 года. Вступила по чисто практической, формальной причине — хотела преподавать в вузе. Вышла из партии в 1989 году от подступившего чувства ненависти, за которым также последовал разрыв с государственной службой. Сегодня — руководитель биржевого информационно-научного центра и главный эксперт РТСБ. Муж Дима — коллега, один из ведущих специалистов биржи и «Ринако».
Я всю жизнь мучилась оттого, что не хочу жить в этом социалистическом отечестве, где, сколько ни бейся, все равно ничего не получается. У меня нет ничего общего с бывшими теневиками. Я их уважаю как деловых людей, но не буду вместе с ними пить чай. Мне хотелось — доказать, себе тоже, что интеллигенция и бизнес — вещи не взаимоисключающие. Многое получилось… но настоящей духовности, в классическом русском смысле, в моей жизни нет.
После факультета зарубежной экономики Университета имени Патриса Лумумбы — работа в НИИ Госплана, потом преподавала во втузе при Заводе им. Лихачева. К 30 годам получила доцента, оклад 320 — в общем, этот кусок жизни я съела. Все было у меня здорово, демократично, остроумно, Маркса и Ленина поливала, студенты балдели — и что? Ничего.
Все началось с обычных «кухонных» разговоров, с чтения «подпольных» книг, с закона о кооперативах и с Борового. Он тоже был доцентом, одним из нашей компании.
[Когда-т]о я ему сказала, что пора научиться зарабатывать деньги и неинтеллектуальным трудом, например, печь вафли и продавать. А он сказал: «Ты с ума сошла. Никогда нельзя заниматься тем, что тебе совсем чуждо. Нужно как-то использовать свои знания. Давай вместе попробуем кооператив, а потом видно будет». И вот мы заключили первые договоры с предприятиями на услуги по вычислительной технике. Установили договорную цену, и приходилось клиентам объяснять, что это такое. Тогда мы еще ездили на автобусе, но уже зарабатывали дополнительные к госзарплате деньги — по 300-400 в месяц. Однако только год спустя, когда Боровой поставил вопрос ребром, я решилась совсем уйти с госслужбы. В институте все были в шоке, декан умолял остаться, многие меня просто жалели. Папа ужасно перепугался. Мама сокрушалась, что я потеряла престижную работу, и плакала, что все это кооператорство плохо кончится. Родители и мой сын Даня, который уже учился в школе, стеснялись говорить, где я работаю. И когда по телевидению в АТВ обо мне показали передачу, Даня очень расстроился, что теперь все знают, какими делами занимается его мама. В общем, психологически весь этот разрыв был невероятно трудным.
Если быть до конца честной, полностью от прежней системы ценностей я так и не освободилась. Просто это лежит в подкорке и никуда не денешься. В глубине я осталась не приспособленным к жизни интеллигентом, который все чего-то писал, кропал диссертацию. В предпринимательство я кинулась, может, с горя. Я больше не могла сидеть на партсобраниях, где ничего не решалось, на заседаниях кафедры, где ничему не учили, оставаться в профсоюзе, где обыкновенному человеку не предоставлялось никакой помощи, и чувствовать свое рабство, ничтожество на каждом шагу. Меня не очень-то волновали деньги. Я выбрала независимость, и это был главный мотив.
Многие из друзей, те, кто остался в академических структурах, меня отторгли. Есть такой снобизм интеллектуальной элиты по отношению к коммерсантам: мол, пришли какие-то, загребли и ничего собой не представляют. Некоторые снисходительно считают меня как бы белым лебедем среди монстров. Думают, что я продалась за большие деньги. В свое время я ругалась со своим сводным братом по отцу, он, кстати, ведущий советолог Японии. Во время застоя он говорил: «Вот вы жалуетесь, что вас зажимают, что вы не можете сказать правду с трибуны, реализовать свои способности. Я знаю только одно: вам очень хорошо, потому что жизнь не предоставила вам шанса реализоваться на самом деле, тогда бы многие из вас поняли, что никаких потенций и не было, вы блаженные дети». То, о чем он говорил, я до конца поняла только 19 августа. Почти все мои коллеги три дня были на баррикадах. А мои высокомерные академические друзья три дня проспали. Ну, что-то послушали по «Свободе», сбегали 20-го к Белому дому, посмотрели издалека и, похихикивая, очень хорошим языком все это прокомментировали. Хотим мы того или нет, но фактически произошло крушение интеллигенции в традиционном смысле этого слова. Старая давно ушла. Новая еще не пришла. Пройдет время, и все встанет на свои места. Интеллигенция будет работать в своей области, а коммерсанты в своей. Но пока все это перемешано. Вот мой муж мог бы давно быть миллионером, если бы все свои силы кинул на чистое предпринимательство. Но он порой предпочитает вещи, которые ему просто интересны. В нас все-таки сидит эта закваска, какие-то традиции. Где-то внутри живы те «кухонные» разговоры. И мы не оставляем надежды реализовать их в жизни: не только заработать для себя, но и помочь другим, создать что-то более цивилизованное, чем могут те бандиты, за которых нас всегда принимают.
Биржа — нынешняя РТСБ — началась со страшной авантюры. Мы дали рекламу, что, мол, открывается коммерческий канал по посредничеству в купле-продаже. К нам пришло несколько человек, которые рискнули вложить 30 тысяч. Для первых торгов мы сняли Политехнический музей на 3 часа, но изобразили, что это наше помещение. Все это было очень смешно, но мы работали с утра до ночи. Боровой твердил: потерпи, наступит момент, когда вот эта «чушка» запыхтит сама по себе. Я не верила. Он по ночам сочинял договоры, а я врала по телефону, что у нас готовы все документы, и плела клиентам, что биржа — это уже созданный организм. Потом на самом деле что-то получилось. Мы оказались не теми блаженными детьми. Мы попробовали что-то сделать — и смогли. Хотя мы были изгоями здесь: и население ненавидело, и интеллигенция отторгла, и государственная бюрократия топтала, и Запад смеялся. Мы очень многое пережили и перелопатили. И сейчас к нашему делу все-таки иное отношение. Ребенок мой всем с гордостью рассказывает о моей работе. И мама видит, что было бы с ней, с ее жалкой пенсией против этих жутких цен, если бы я в свое время не ушла из вуза, где сейчас зарплата 500 рублей. Мама поняла, что в моем деле тоже требуется и образование, и интеллект. Папа умер в момент переворота. Вообще он сломался. В 78 лет трудно менять свои взгляды, но он их изменил.
Сегодня у меня есть чувство гордости. Не оттого, что я много зарабатываю, что у меня машина с водителем, что я могу пить чай из чашек, о которых раньше не могла и мечтать. Просто я понимаю, что творится в этой стране, и что нужно делать в каждом конкретном случае, и как я еще мало знаю. Но меня беспокоит снобизм, мой в том числе. Ученые все еще не признают коммерсантов, считая их дилетантами, а коммерсанты не признают мнение ученых, потому что бесит их многословие и то, что терпят фиаско на практике. Часто трудно найти компромисс. Но в конце концов все конфликты между старой интеллектуальной элитой и новой деловой решаются деньгами. Ведь интеллектуалы жили за счет государственного финансирования. А теперь государство не может прокормить никого, а коммерсанты, если захотят, прокормят всех. Но беда в том, что сегодня наша коммерция еще слаба, еще не может финансировать фундаментальные исследования, иначе она сама не выдержит в этих условиях.
В советской системе еще как-то могли существовать женщины. Мужчин она изничтожала. Возрождение нашего мужского социума напрямую связано с возрождением рынка. Мужчина-предприниматель изначально в большей степени мужчина, чем наша среднестатистическая особь мужского пола, — у него всегда больше самостоятельности, ответственности и независимости. Из-за дефицита этих качеств у двух моих первых мужей, а может, из-за моего лидерства разрушились два первых брака. С Димой брак очень своеобразный. Мы люди разные. Со вторым мужем мы были, напротив, схожи, но скорее это и привело к полному непониманию. Дима в принципе человек с хорошим образованием, но все-таки узкоспециализированным — я знаю всего понемногу. У него есть потрясающие природные способности — я умею трезво анализировать и налаживать контакты. Он более импульсивный — я более консервативная. В общем, мы все время дополняем друг друга; по-моему, это хороший союз, и подобные браки сейчас будут распространяться. Наверное, кое-что изменилось бы, если бы у нас были общие дети. Но все равно это не традиционная советская семья. Мой муж не занимается домашними делами, его почти не бывает дома. Позиция однозначная: если тебе тяжело, найми человека, который тебе поможет, а я оплачу. Однако в эту последнюю семью меня привело состояние чисто традиционное: я устала быть абсолютно самостоятельной и независимой женщиной. И я счастлива, что сейчас смогла сложить с себя часть ответственности, что есть мужчина, который за меня отвечает.
Ближайшее поколение людей — мы с вами и наши дети — не будет жить в том обществе, которое сегодня мы так хотим построить. Потому что мы еще долго будем оставаться совками. Все по-разному. Я — с моими комплексами. Другие — с совдеповским отношением к работе, когда человек, если его постоянно не контролируют, пытается ничего не делать. Когда мы начинали, я убирала в офисе и подавала чай, если приходили иностранцы, — мы экономили на всем. Но совок считает для себя унижением непрестижную в его понимании работу. И компетентность в простом деле не доставляет ему удовольствия. Пока что материальный стимул — повышение зарплаты — почти не помогает. Казалось бы, все просто: ’ нужно ввести систему участия в прибыли в обмен на ответственность. Но уровень людей таков, что они не способны до конца осознать, что такое ответственность. Пустил брокер на ветер ваши миллионы — и что вы с него возьмете? Скорее всего, он просто устроится в другую фирму.
Как это ни грустно, мы явились в этот мир просто, чтобы проложить дорогу. Уже вслед за нами, предпринимателями первого поколения, идут другие — те, кто заканчивал школу при перестройке, кто четко ставил себе цель и понимал, что надо, а что нет. Они ценят знания, но они, может, не пойдут в наш вуз, им вообще наплевать на диплом. Они пойдут в коммерческую школу, заплатят и возьмут то, что требуется на сегодняшний момент. Они уже со школы выясняют котировки, курсы акций, курсы валюты к рублю и в тринадцать лет соображают, чего стоит японская игрушка. Что-то продают, что-то покупают, мало читают — и это тоже в целом больное поколение. Но в чем-то более здоровое, чем мы. Они не хотят жить нищими и хотят самоутвердиться. И для них уже есть какая-то база — новые коммерческие структуры. С годами все это перемелется. Потому что в России нет ничего специфичного. Просто мы очень опоздали и потеряли традиции. Понимаете, русский — не русский, но как только он попадает в жесткие условия рынка, он ведет себя по его законам. А если нарушает, тут же проигрывает. По всему этому мы, наше поколение, еще совсем не те бизнесмены. Я поняла для себя главное: бессмысленно хапнуть сейчас побольше и закопать в землю, даже в недвижимость, чтобы передать детям. Сейчас нужно потратиться в счет будущего, чтобы вырастить детей, чтобы они могли в этой стране выжить и пойти дальше. А нам нужно только построить мост.
Публикацию подготовили Игорь БУНИН, доктор политологии, и Елена ЧЕКАЛОВА, обозреватель «МН»