Свет мой зеркальце, скажи...
События и публикации 18 февраля 1992 года комментирует обозреватель Игорь Корольков*
Восемнадцатого февраля 1992-го «Российская газета» опубликовала закон «О прокуратуре Российской Федерации». С этого момента он и вступал в силу. Закон «О прокуратуре СССР» переставал действовать.
Так хотелось, а многим в это и верилось, что государственные органы власти, сбросив партийную шинель, теперь станут свободными и будут служить исключительно Закону, стране, обществу. Особенно это касалось суда, прокуратуры, милиции, госбезопасности. Все устали от того, что за каждым следователем, судьей, оперативником стояла партийная дисциплина, регулировавшая их поведение больше, чем Закон. Решала партия, а вернее, ее лидер, что нужно усилить борьбу с валютчиками, и усиливали: даже закон подогнали под указание Генерального секретаря и расстреляли человека за то, что мы с вами сегодня делаем без страха – обмениваем рубли на доллары и наоборот.
Увы, все оказалось гораздо сложнее, чем все мы надеялись. Переодеть человека в новый мундир можно. Но что делать с самим человеком?
…Несколько лет назад какой-то негодяй ночью украл с моей машины зеркала заднего вида. Я не стал обращаться в милицию – поехал в автосервис и поставил новые зеркала.
На следующий день раздался звонок из РОВД, там интересовались: ничего ли не пропадало у моей машины? «Еще как пропадало!» – воскликнул я. «Мы поймали вора», – сказал оперативник и пригласил в райотдел написать заявление. Мне стало стыдно за то, что так плохо подумал о родной милиции, видимо, находясь в плену устаревших представлений о тех, кто нас бережет.
Заявление написал, но задал мучивший меня вопрос: как правоохранители узнали, что у моей «Нексии» стибрили зеркала, если я об этом никому не говорил? Оперативник несколько замялся: дескать, это профессиональный секрет.
Вскоре я узнал, что это за «секрет». Дело в том, что еще через день у моей бедной «Нексии» ночью разбили стекло и выдрали магнитолу. На этот раз никто не звонил, и я сам отправился в райотдел. Молодая дознаватель приняла у меня заявление, опросила, составила протокол. Я и ей высказал свое удивление: как в милиции узнали, что именно с моей машины вырвали зеркала? Вор что, делая свое черное дело, записал номер моей машины и адрес дома, у которого она была припаркована?
– Вообще-то я не должна этого говорить, – сказала девушка. – Но дело вот в чем. У оперативников райотдела на связи есть два подонка. Это они по просьбе милиции обворовали вашу и еще несколько машин. Затем пакет с краденым подбросили парню, которого мои коллеги и арестовали. Теперь его обвиняют в краже. Я настаивала, чтобы парень сказал правду, но он боялся, что его снова начнут бить.
– Зачем они это сделали? – поразился я.
– Как вы не понимаете, – пояснила дознаватель. – Для повышения раскрываемости.
Следователь РОВД по всем правилам провел следственные действия и направил дело в Останкинский районный суд. Меня пригласили в процесс. Из всех потерпевших я оказался единственным, кто согласился участвовать в слушаниях – остальным это было не интересно.
Собственно, слушаний не должно было быть. Обвиняемый признал себя виновным, и суд намерен был лишь зачитать приговор. А грозило парню до пяти лет лишения свободы.
Я поломал намеченную схему все тем же наивным вопросом: как милиция узнала о том, что с моей машины содрали зеркала?
Судья была недовольна и не скрывала этого. Тем не менее, слушания начались.
Я ознакомился с материалами дела и не нашел там ни одного доказательства вины арестованного, кроме признания самого арестованного. В деле не оказалось элементарного – экспертизы, которая бы установила на зеркалах отпечатки пальцев обвиняемого. Не было свидетелей. Самого несчастного не вывозили на места кражи и не проводили, как полагается, следственного эксперимента.
Обо всем этом я высказался в судебном заседании. Обвиняемый, видимо, впервые почувствовав поддержку, сделал заявление: «Так я и не крал эти зеркала. Меня оперативники побили в спортзале и приказали взять вину на себя. Я и взял».
«Вор» не очень походил на вора. Молодой мужчина лет тридцати, сухощавый, приятной внешности, выглядел невероятно усталым. Говорил тихо, даже робко. Приехал из Украины на заработки. Дома остались жена и дети.
Это был случай, о котором говорят: дело шито белыми нитками. Оно не должно было дойти до суда. Но дошло. И теперь в зале заседаний, под флагом Российской Федерации, разыгрывался спектакль. Красивая молодая женщина-прокурор в строгом темно-синем костюме, сыпавшая статьями Уголовного кодекса; адвокат, работавший «за так» и потому совершенно безучастно взиравший на происходящее; судья, женщина лет сорока, в строгой черной мантии, оскорблявшая подсудимого, затыкавшая ему рот и вообще всячески демонстрировавшая, что он – ничтожество; наконец, сам подсудимый, обреченно принимавший все, что с ним происходило. Никто не желал докопаться до истины, тем более, что она лежала на поверхности. Все автоматически двигались к заранее предопределенному результату.
Как мне показалось, все присутствующие понимали: мужчина не виновен, но придерживались правил некой дьявольской игры, в которой судьба человека не значила ничего.
Судья не желала верить ни единому слову подсудимого. Тогда я ехал по указанным адресам и проверял эти показания. Они подтверждались. Я сообщал об этом суду, но Фемида с гладко зачесанными и собранными на затылке в пучок волосами, отмахивались от них.
По моему требованию в зал приглашались оперативники. Они не смогли объяснить, как узнали о краже. И тогда судья, спасая их, привела беспомощный аргумент: потерпевший, то есть, я, рассказал о краже жене, а жена могла рассказать соседям, так информация могла дойти до сотрудников милиции. Судья не знала, что супруга в те дни была за рубежом.
Судья вела себя грубо, чтобы не сказать по-хамски. Особенно по отношению к подсудимому. «Меня дома ждет жена», – сказал как-то он. «А вы уверены, что она вас ждет?» – издевательски произнесла судья.
С каким наслаждением я выслушал бы приговор тому, кто обезобразил мою машину. Но в данном случае я из потерпевшего невольно превратился в защитника. Украинцу присудили наказание – семь месяцев лишения свободы, ровно столько, сколько он уже отсидел в Бутырке под следствием. Выйдя на свободу, мужчина не стал оспаривать совершенно незаконное решение суда, а побыстрее уехал домой от греха подальше.
В украденных автомобильных зеркалах отразилась вся российская система правосудия. Уверен, многие могут рассказать истории куда более жуткие. И о том, как задержанных изощренно пытают, выбивая из них признательные показания, и как фальсифицируют уголовные дела, и как манипулируют судами, в том числе и судами присяжных…
К сожалению, это стало нормой нашей жизни. Если оперативник, следователь или судья ведут себя иначе, их изгоняют из системы. Например, следователя Следственного комитета МВД Павла Зайцева Генеральная прокуратура пыталась посадить только за то, что тот честно расследовал дело о контрабанде мебели для магазинов «Три кита» и «Грант», в которой оказались замешаны высокопоставленные офицеры МВД, ФСБ и таможенной службы. А судью Мосгорсуда Ольгу Кудешкину выгнали с работы за то, что отказалась выполнять распоряжение председателя суда и прокурорского начальства – осудить следователя Зайцева. Более того, ее отказываются восстанавливать в прежней должности, несмотря на решение Страсбургского суда!
Кто сегодня не знает Ходорковского, некогда успешного бизнесмена и потенциального претендента на должность президента страны! Ему влепили такой срок, от которого становится дурно. За что? Говорят, украл у государства. Не верю, но допускаю. Тогда почему же Генеральная прокуратура, а теперь Следственный комитет не разберутся с другими, еще более успешными бизнесменами, к которым вопросов должно возникнуть еще больше, чем к Ходорковскому? Этого почему-то не делают. И все понимают – почему.
В советское время в стране всегда было туго с продуктами и товарами народного потребления. Фабрики шили обувь, пиджаки, рубашки, а носить мы старались все-таки зарубежную продукцию – она была качественнее и приятнее на вид. Сегодня происходит примерно то же самое в сфере правосудия. И суды завалены делами, и следователи неутомимо допрашивают, и оперативники не досыпают, а защищенными мы себя все равно не чувствуем. В случае чего бежим в Страсбург: защитите нас от наших защитников!
В поисках наиболее оптимальной работы следствия Генеральную прокуратуру разделили на собственно Генеральную прокуратуру и на Следственный комитет. Почувствовали ли мы с вами разницу? Я лично нет, хотя занимаюсь правовыми вопросами. Единственное, что бросилось в глаза – парк личных автомобилей у Следственного комитета стал напоминать дорогой автосалон. И все мы понимаем: на одну зарплату таких «лошадей» не прокормишь.
Двадцать лет назад, издавая законы о новых, уже российских структурах власти, мы надеялись на лучшее… И вот законы есть в красивых переплетах, с золотом на обложке. И флаг государственный красивый, в полстены. И мантия на судье строга, словно собор. И мундир на прокуроре – как влитой. И форма на полицейских – ладная, и называются они теперь так же солидно, как за границей. И процесс идет будто бы по всем правилам. А приглядишься – фарс.
Да, едва не забыл сообщить. Помните, я говорил, что из моей машины украли магнитолу? Ее, в отличие от зеркал, так и не нашли.
Игорь Корольков. Работал в «Комсомольской правде», «Известиях», «Российской газете» (1991 год), «Московских новостях». Специализировался на журналистских расследованиях. Лауреат премии Союза журналистов России и Академии свободной прессы.