Пропавшие под Белградом
События и публикации 5 ноября 1991 года комментирует обозреватель Борис Минаев
«Независимая газета». 5 ноября 1991 года. Первая полоса.
Шапка: «Журналисты Ногин и Куринной скорее всего погибли».
«Прошло уже два месяца с того времени, как в зоне боев между Хорватией и Сербией пропали советские тележурналисты Геннадий Ногин и Виктор Куринной. 1 сентября они выехали на автомобиле из Белграда в направлении Загреба, как гласит официальная версия… Пожалуй, никогда раньше мир не знал столь ужасающей статистики: за три месяца военного конфликта в Югославии погибло уже два десятка журналистов».
Вспоминаю 1999 год. Разворот самолета Примакова в воздухе. Напряженные телефонные переговоры Бориса Ельцина и Билла Клинтона (о чем они говорили, правда, мир узнал намного позже). Дикое возмущение в России–братьев-сербов бомбят! Демонстрация у американского посольства. Серьезное смущение тех, кто на самом деле никогда не отличался антиамериканизмом, и даже любил Америку–ну зачем же так-то? Вообще не помню ни одного голоса в защиту американцев (и НАТО). Практически ни одного. Голоса, который прозвучал бы где-то в публичном пространстве. Да и как было их защищать? Бомбили же!
Со своим другом и коллегой мы ехали тогда с работы, вечером, из «Огонька». Слушали радио, разговаривали.
–Ну, понимаешь, Сереж, там вообще-то страшная война идет уже много лет. Лет восемь. Милошевич такого наворотил. Мне кажется, наши люди этого просто не понимают. Это не начало войны. Это ее конец, –ну что-то такое сказал я (за давностью лет уже не помню, сказал, наверное, корявей, но суть была такая).
–Не то что не понимают. Они просто не знают. Они вообще не знают, что там происходит. У нас об этом ничего не пишут, не говорят. Вообще! Даже мы с тобой, журналисты, почти ничего об этом не знаем…–сказал мой коллега Сергей.
Первая гибель журналистов, о которой сообщили газеты на первых полосах в 90-е годы–это была как раз гибель Ногина и Куринного, корреспондентов тогда еще Гостелерадио. Дальше журналисты тоже погибали–и в Чечне, и в Югославии, и затем в Афганистане, в Ираке–но, увы, это были уже рядовые новости. Понимаете разницу? То, что под Белградом погибли советские журналисты–это был шок, ужас, трагедия, об этом сообщали в вечерних новостях, и давали шапки на первых полосах газет. Тонкая грань, переход от советского сознания, советского восприятия мира, в котором такое невозможно, к миру другому, новому, и к восприятию этого мира, в котором возможно все–вот что происходит на наших глазах.
Конечно, бывали и исключения–таким исключением стало пленение в Чечне Лены Масюк или гибель Холодова, Листьева, Политковской. Но в целом, наши люди перестали ощущать гибель журналистов как нечто, выходящее за рамки.
Но дело даже не только в этом. Российскую публику постепенно перестали волновать в целом новости под грифом «события в мире». Этому можно найти оправдание и объяснение: во-первых, у нас в стране была такая политическая буча (уличная борьба, импичмент, референдум, октябрь 93-го, амнистия, новая Дума), что было уже как-то не до событий в мире. Во-вторых, стали замерять рейтинг (тоже впервые) этих самых новостей, и вдруг выяснилось, что международные–они волнуют не очень, это все где-то очень далеко, и те, кто мог, стали их отодвигать, или даже совсем убирать из редакционных планов. Но была еще одна причина, о которой я хочу сказать чуть подробнее.
Ногин и Куринной исчезли в Югославии. Бывшая Югославия вообще все 90-е была для Европы центральной, самой горячей темой. За несколько десятков километров от мирных европейских городов шла настоящая война. Расстреливали сотнями и тысячами мирных жителей, пытали, насиловали, жгли целые поселки, снайперы лупили по мирным людям, безжалостно ставили противопехотные мины, на которых подрывались дети, чего только не было, людей крали, брали в заложники. Не участвуя в этом прямо, но теряя людей, Европа пережила вчуже свою Чечню в 90-е годы. Не менее масштабную и тяжелую, чем наша.
Почему бывшее советское телевидение и радио, наши новые демократические газеты, наша система информации в целом - так мало сделала для того, чтобы рассказать обо всем этом правду? Может, тогда бы и российские войска не пошли бы так бодро в Чечню? Прибавилось бы осторожности в оценке такого рода конфликтов?
Мое понимание таково–не было позиции. Ее, в общем-то, в те годы не было и у российского МИДа, хотя мы пытались помогать американцам, но не получалось, увы. Хотя старались очень. Позиция же международных отделов всех редакций была, по совести, очень острожной и опиралась на принципы советской официальной пропаганды–мы не могли ругать братьев-сербов, и не могли защищать от них ни боснийцев, ни хорватов. Тут была масса своих резонов–и пытки, и насилие, и военные преступления имелись с обеих сторон. Все журналистские тропы шли через дружественный Белград. Ругать сербов было себе дороже–в следующий раз могли бы просто не пустить в зону конфликта. Было априори принято, что сербы–«наши», а хорваты и боснийцы–«не наши». В итоге не заняв ничью сторону, не имея своей позиции, российские СМИ попросту перестали в какой-то момент информировать свое общество (на должном уровне) о том, что там происходит. События в Косово, бомбежка Белграда, устранение Милошевича стало для нас в России«началом»югославского сюжета, на уровне массового сознания. Новым поводом для новой холодной войны с американцами. У нас до сих не понимают, что пережив эту драму, они наконец избавились от наследия гражданской войны и стали жить мирно.
Впрочем, дело, как говорится, прошлое.
Югославия давно шагнула дальше, да и Россия тоже. В иное время.
Более важной и общей в связи с трагическими обстоятельствами исчезновения тележурналистов, мне представляется тема как раз вот этого, иного исторического времени. Кончилась эпоха ядерного сдерживания, холодной войны, биполярного мира, и началась иная эпоха–ползучих партизанских войн, с их абсолютно средневековыми методами; жестокостями, от которых леденит кровь, началась эпоха некоего хаоса и непредсказуемости во всем, в том числе и в мировой политике. Я даже затрудняюсь вспомнить, сколько их было тогда, в начале 90-х, этих маленьких, но жестоких войн–кавказский узел (Грозный, Владикавказ, Сухуми, Карабах), югославский, афганский, там еще и Африка, и Филиппины, и…
Прекрасный, сияющий мир, открывшийся перед бывшим советским человеком–пляжи, рестораны, международные аэропорты, музеи, гостиницы–оказался еще и безумно опасен, мрачен, потребовал осторожности и ответственности в каждом шаге.
Мы, никогда не выбиравшиеся из страны, и сделавшие это впервые уже в зрелом возрасте, не понимали–почему так?
Что происходит с этим самым миром? Почему он то тлеет, то горит? Почему пламя этого пожара все время перекидывается на нас?
Это было такое странное, горькое, даже смешанное с обидой чувство–ну неужели мы не заслужили?
Этот новый мир, открывшийся нам в начале 90-х, настолько не вписывался в привычные схемы, настолько был не похож на традиционные советские представления, что потребовались годы–для того, чтобы русский человек выработал в себе хоть какие-то механизмы его правильного восприятия. Кстати, тогда же «открылся» по-новому и Китай. В том же номере «Независимая» добавляет интересные штрихи к портрету китайского экономического чуда.
«В источник бесплатной и бесконечно пополняемой рабочей силы превращены, например, так называемые«отряды по исправлению трудом», численность которых, по американским оценкам, составляет не менее 3 млн.«антисоциальных элементов»… Все китайские «концлагеря» и «отряды по исправлению трудом» в соответствии с нынешним практическим курсом Пекина, действуют на основе хозрасчета, а их руководству приказано ориентироваться прежде всего на внешние рынки».
Тональность нашей прессы по отношению к китайскому чуду, как видите, совершенно другая. Правозащитная тема, тема нарушений прав человека еще не уступила место безраздельному восторгу перед«китайскими экономическими методами»и страху перед«китайской экспансией». К Китаю относятся по-прежнему жестко, не как к предполагаемому партнеру. Пишут по возможности всю правду. Но как ни странно–и это тоже наследие советского опыта международной политики.
Но возвращаюсь к теме Ногина и Куринного. Тогда, в эти ноябрьские дни 1991 года она была на устах у всех (и это было правильно, по-человечески, это было справедливо).
«К тому времени, когда в Белград прилетела группа спасателей Государственного комитета России по чрезвычайным ситуациям, каждый мальчишка в Югославии знал, что русские ищут своих «новинаров» (журналистов). Уже позднее спасатели рассказали мне, что встретили где-то в Хорватии человека, сказавшего буквально следующее:«Я еще не слышал, чтобы русские разыскивали своих, в отличие от американцев или европейцев. Но раз вы их ищете, то, видимо, Россия действительно возрождается».
Да, наши надежды, наши упования на этот новый и правильный, непосредственный, человеческий контакт с окружающим миром были огромны. Они очень точно отражены в этом пассаже. И больше того, надежды эти были совсем не безосновательны. Именно эта открытость миру, именно эти человеческие контакты, другая оптика при взгляде на свои и чужие проблемы - помогли всем нам пережить те трудные времена, пойти дальше, стать другими…
И все-таки как много тут иллюзий.
Как много надежд не оправдалось. Какой трудный путь предстояло еще пройти.