СОЮЗ, ГОРБАЧЕВ, РОССИЯ...
Заметки не потерявшего оптимизм
Многострадальное сообщество наше — Советский Союз, к счастью, еще не распалось. Оно пока лишь только надломилось и пошло трещинами. Суверенным республикам еще предстоит выбраться из отмирающей, отторгаемой союзной шкуры. И нельзя недооценивать всех сложностей и опасностей этой неприятной и очень болезненной процедуры. Ведь даже для трех прибалтийских республик независимость, даже признанная мировым сообществом, по-прежнему остается только юридической, но отнюдь не фактической. И будет оставаться таковой, пока на их суверенных территориях явочным порядком присутствуют контингенты союзной армии, пока их с соседним государством «объединяют» общие, неподеленные долги, имущество, пока, наконец, не решены проблемы той части населения, которая претендует на гражданство соседнего государства.
Да, августовские события перевели ситуацию в стране в совершенно новое качество: лениво вползавшая во второе пятилетие перестройка внезапно — скачком — перешла в революцию. Но подобный переход, как это ни парадоксально, вовсе не уменьшил, а, наоборот, резко усилил роль центрального управления при решении задачи преобразования союзной структуры. Лишь властный Центр способен сегодня обеспечить рождение суверенных, независимых государств. Но и управляющая роль его должна теперь стать качественно иной. Это роль повивальной бабки.
В конце апреля этого года мне уже приходилось на страницах «Независимой газеты» излагать некоторую идею, альтернативную немедленному заключению Союзного договора. Тогда речь шла о системе многоступенчатых договоров Центра с каждой республикой, постепенно, с учетом особенностей политической ситуации в каждой, реализующих свои суверенитеты. В апреле подобная альтернатива воспринималась еще как чисто теоретическая и, естественно, терялась на фоне начавшегося ново-огаревского процесса.
Конечно же, августовские события, [полнос]тью скомпромети[ровали] [] центрального управления, сняли проблему его эволюционного преобразования, на что, собственно, и был сориентирован ново-огаревский процесс. Но они отнюдь не сняли саму проблему центрального управления.
В этих условиях единственным разумным и сулящим успех выходом из положения представляется Договор о реорганизации Союза, подписанный немедленно, на некоторый строго фиксированной срок между единственным сохранившим хоть какое-то доверие представителем старого Центра — союзным президентом, — с одной стороны, и каждой из пятнадцати суверенных республик — с другой.
Если необходимость именно такой формы объединения республиканских усилий будет признана, если Центр признает принципиально возможным государственную независимость каждой республики, если президент пошлет авторитетные делегации не только в прибалтийские, но и в столицы остальных союзных республик, то можно надеяться, что эти свободные и открывающие путь в независимость переговоры дадут наконец эффективную основу для желанной координации усилий. Они определят те полномочия, которые каждая из республик сочтет возможным на время действия договора о реорганизации Союза, на время перехода к независимости передать новому Центру; выделят те из них, которые за тот же срок постепенно, поэтапно перейдут к суверенным республикам; и, наконец назовут те, судьба которых будет зависеть от формы объединения, которую опять-таки за срок действия договора республики для себя выберут.
Анализ результатов подобных переговоров и даст возможность выявить те конкретные договоренности (в области экономического, военно-стратегического сотрудничества, прав человека), которые станут статьями договора, подписываемыми всеми пятнадцатью, а также те статьи, которые зафиксируют специфику пути к независимости каждой республики и будут подписаны лишь Центром и ею. И, конечно же, такой договор определит лицо нового Центра: даст строгую, устраивающую все республики правовую основу управляющей деятельности Центра — Центра, берущего перед республиками конкретные обязательства по реализации их независимости и получающего под эти обязательства совершенно определенные, но достаточно жесткие права.
Сама постановка вопроса: договор суверенных государств о реорганизации того сообщества, вольными или невольными членами которого они оказались, превращает все республики в субъекты международного права, действующие самостоятельно и в соответствии со своими интересами. Здесь будет иметь место громадный, с большими конструктивными последствиями психологический эффект — независимость перестает быть мечтой, надеждой, желанной, но неопределенной целью и становится тем, о чем предлагается без всякого нажима сесть и договориться.
Данная модель не требует длительных согласований. Она допускает договоренности немедленные, по вопросам очевидным; и в то же время не исключает как их расширение модификацию — позволяет оперативно реагировать на изменение ситуации и искать — постоянно искать — оптимальные решения.
Далее. Открывая каждой республике перспективу государственной независимости, этот договор в то же время не исключает и параллельного формирования будущего сообщества, позволяет наиболее точно и полно выявить естественную близость интересов, определив ее не априорно, а в конкретном процессе суверенизации.
И наконец. Предлагаемая модель решает и проблему Центра. Он не ликвидируется, не подчиняется либо всем, либо какой-то одной республике, а создается заново — под строго определенные задачи, со строго определенными полномочиями. И, решая эти задачи, он постепенно трансформируется в координирующий Центр будущего сообщества.
Отказ от немедленного заключения жесткого Союзного договора, конечно же, представляет из себя резкую, революционную переориентацию политической линии Центра. Но ведь и ситуация в стране революционная, требующая шагов на опережение, а не только пожарных мер и действий. Августовские события, если не снявшие, то, несомненно, основательно ослабившие главное препятствие к активным и относительно свободным действиям — вросшую, въевшуюся во все государственные структуры суперпартию, — открывают благоприятную возможность. И было бы крайне неразумным воспользоваться ею лишь наполовину, утешая себя тем, что вычленение из нынешнего Союза независимых государств противоречит коренным интересам населяющих их народов.
Последний союзный съезд произвел достаточно резкие изменения этих властей — и здесь мы, увы, вступили на путь коллективизации. Один из колхозов — госсовет — фактически сосредоточил в своих руках всю полноту исполнительной власти []гуру в общем президента в фи[] Другой, законодательную. []стал в образе некоего «правления колхоза» республиканских парламентов. Возможно, что в тех условиях, когда эти решения принимались, они действительно были стабилизирующими. Однако политические издержки коллективизации исполнительной власти уже налицо: центр ее тяжести абсолютно естественным образом смещается на самую сильную республику и об «имперских» притязаниях России говорится уже открыто.
Но принципы коллективных прав и ответственности совершенно неприемлемы при сколько-нибудь серьезной постановке задачи реорганизации Союза — здесь требуется сильная единоначальная исполнительная власть. Согласование задач и принципов центрального управления — все это должно остаться на стадии заключения договора, и такой институт, как Госсовет, должен превратиться в сугубо совещательный орган.
Для контроля Центра достаточно будет института центральной представительной власти.
Но это должен быть не межреспубликанский, а именно центральный парламент, избираемый в отдельных независимых республиках, но не их парламентами, а их населением, поскольку вожжи республиканских парламентов будут неизбежно разворачивать деятельность центрального органа в сторону сугубо республиканских задач.
ГОРБАЧЕВ — РЕДКИЙ ТИП ПОЛИТИКА
В связи с этим договором нельзя не остановиться и на фигуре нынешнего союзного президента. Мне представляется, что сегодня вряд ли удастся даже приблизиться к объективной оценке той роли, которая выпала на долю М. Горбачева. И прежде всего потому, что он относится к той достаточно малочисленной группе государственных деятелей, влияние которых с отчетливостью проявляется лишь со временем. К тому же Горбачев являет собой совсем уж редкую в нашей истории фигуру принципиального эволюциониста. Блага же эволюционного пути мы легко признаем только в теоретических концепциях, отдавая в душе свои симпатии все-таки действиям революционным. Потому и подвергаются у нас всеобщему остракизму эволюционисты-практики, потому столь драматичен, а то и трагичен их путь.
Если одна из сторон роли Горбачева очевидна и даже общепризнанна (скрытая энергия, которую высвободил август, накапливалась именно горбачевской перестройкой), то другая и, быть может, решающая сторона не столь бесспорна — она-то как раз и тонет в потоке претензий и обвинений сегодняшнего дня. Но, несмотря на все эти претензии, нельзя все-таки не согласиться с тем, что именно Горбачев был главной силой, сдерживавшей в течение длительного времени потенциальных путчистов. Что ни говори, но он все-таки с максимальным эффектом использовал свое положение в КПСС для того, чтобы, если не обуздать, то хотя бы парализовать силы, которые не могли не желать восстановления доперестроечных порядков. Он накапливал их вокруг себя, заигрывал и маневрировал, скармливал многоглавой гидре самые жирные куски аппаратной власти, постоянно шел на многочисленные уступки и, вольно или невольно, объективно решал сверхзадачу своей перестройки. Сейчас она прорисовалась достаточно отчетливо, эта простейшая для демократических государств задача —отстранить от власти не справившуюся с ней партию. Там подобная задача носит чисто процедурный характер и решается за часы. У нас же она потребовала шесть лет фантастических усилий и нечеловеческой изворотливости — филигранной работы по выстраиванию равнодействующей многочисленных и порой антагонистических сил и устремлений. Такой равнодействующей, которая позволяла хоть как-то, пусть с многочисленными петляниями, выстаиваниями, но двигаться вперед.
Нельзя забывать, что под перманентной угрозой антиперестроечного путча мы прожили ни много ни мало более трех лет. И все эти годы, с одной стороны, увеличивалась вероятность путча, с другой — таяли его шансы на успех. В марте 1968 года, к примеру, достаточно было одной и в общем-то посредственной статьи в «Сов. России», чтобы страна на целых три недели погрузилась в застойное оцепенение. А разве так уж ничтожны были шансы путчистов осенью и зимой прошлого года, весной этого года, да и во все дни, предшествующие избранию российского президента?.. Ведь []вий Ельцина решительных действий [] не только, да и не столько личные качества, сколько десятки миллионов голосов россиян, отданных за него. Без особого преувеличения можно сказать, что Горбачеву не хватило всего лишь двух суток, чтобы завершить первый этап своей эволюционной программы — заложить самую главную, незалечиваемую трещину в имперский Центр (сменить правовую основу Союза). Конечно, распорядившись перестройкой по-своему, отдав предпочтение революционному скачку, история подвела черту под горбачевской стратегией умиротворения внутреннего агрессора. Эта стратегия теперь попросту исчерпала себя. Безусловно, в узловом вопросе сегодняшнего дня — в вопросе о Союзном договоре — Горбачев по-прежнему там, в перестройке. Но надо ли списывать его с политических счетов? После августовского скачка возможность эволюционного выхода к стабильному существованию становится теперь уже не только вопросом «методологического» выбора, личных симпатий государственных мужей, но и вопросом жизни и смерти. В таких условиях отказываться от услуг выдающегося деятеля эволюционного толка, отводить его на вторые роли — значит связывать его путами коллективной ответственности. Стоит ли это делать сейчас, когда наинасущнейшим, требующим тончайшего политического искусства и ясных единоначальных полномочий вопросом становится реорганизация Союза?
Степень сегодняшней стабильности российского государства еще велика, и какие-либо жесткие параллели с Союзом здесь пока преждевременны — формула «исторически сложившаяся общность» для России пока не утратила значимость. Но как бы ни велик был запас прочности российской государственности, центробежные тенденции в России (а договор о реорганизации Союза их, несомненно, подстегнет) нельзя не принимать во внимание.
Далеко не очевидно, удастся ли России в кратчайшие сроки принять свою новую Конституцию. Не станут ли попытки ускорить этот процесс — во что бы то ни стало немедленно дать прогрессивный Основной Закон — дополнительной причиной усиления центробежных тенденций?
А если процессы в России еще не прошли естественный пик подвижности, а только приближаются к нему?.. Допустима ли в таких условиях жесткая форма?.. Или, может быть, и здесь необходимо предусмотреть и юридически оформить какой-то переходный период, а принятием Конституции завершить его? Ведь та противоречащая здравому смыслу инверсия, что заложена в проекте Конституции — сначала Конституция, затем территориально-административная реорганизация, — может оказаться существенным осложнением, и камнем преткновения.
Возможно, что и России следует отдать предпочтение пути естественному, начав с формирования земель, с временного федеративного договора между землями и республиками, за срок действия которого все они оформятся в качестве полноправных и равных субъектов Российской Федерации. Доля неопределенности здесь, конечно, возрастет, но неопределенности управляемой, которая всегда предпочтительней жесткой, провоцирующей на сопротивления заданности.
Управляемой же ее может сделать центральная исполнительная власть. Если, конечно, она сумеет все-таки выстроить свою вертикаль, если сможет уберечь себя от «коллективистских» поползновений. Вот уж воистину роковое для нас понятие — мы даже из разворачивающихся прямо на наших глазах событий не желаем извлекать уроков, не желаем понять, что «Югославии» начинаются не с республиканских гвардий, а с псевдоколхозов исполнительной власти. В России дело до них не дошло, она находится пока лишь под угрозой союзного колхоза и, защищаясь от него, вынуждена нарекать себя правопреемницей Союза. Но неприятные тенденции прослеживаются и на уровне ее исполнительной власти.
На уровне региона она раздваивается — назначаемый президентом его представитель («наместник») словно нарочно противопоставляется главе региональной администрации. В пределах же самого «кабинета» президента закладывается совершенно непонятная щель между собственно политической (Госсовет) и хозяйственной (Совмин) властью, которые к тому же нелепо, а в общем-то строго по шаблонам КПСС, субординированы — политика выше. Как будто бы сейчас возможно найти хотя бы один чисто хозяйственный вопрос. Неудивительно, что все эти щели немедленно становятся местами интенсивного размножения аппаратного чиновничества — плацдармом для его тараканьих набегов на власть.
Если уж президенту необходим консультативный политический орган во главе с госсекретарем, то этот орган, чтобы не ослаблять, не деформировать вертикаль власти, наверное, следовало бы из первого и решающего звена вертикали превратить в ее отросток, орган, действующий исключительно через президента.
Если уж президент считает, что избранные по старой схеме главы региональных администраций не могут вписаться в вертикаль его власти, то ничто не мешает ему внести законопроект о полномочиях региональных исполнительных властей, о придании их главам временного статуса назначаемых представителей президента. Наверное, все-таки можно будет убедить парламент в необходимости подобных чрезвычайных мер на время становления президентской власти, на время наступающей зимы. Представительная же региональная власть могла бы в течение этого времени сосредоточить внимание на подготовке федеративного договора — на формировании земель, на разработке проектов законов об их самоуправлении, на подготовке к весенним выборам глав своих администраций.