«Огонь нельзя тушить медленно»
События и публикации 16 октября 1991 года комментирует обозреватель Александр Евлахов
Итак, к середине октября Союза ССР уже не существовало. Реальностью был прогноз о предпосылках катаклизмов, вызванных голодом. Несмотря на это, даже среди сторонников Президента России было немало тех, кто считал, что на преобразования он так и не решится.
«Независимая газета» 12 октября выносит в заголовок слова председателя подкомитета по социально экономической политике ВС РСФСР Михаила Дмитриева: «Мироощущение Ельцина просто не позволит ему осуществить реформы». Депутат из команды Анатолия Чубайса, ставший впоследствии заместителем министра труда России и разработчиком пенсионной реформы, говорит не только о неспособности Совмина России внести радикальный перелом в создавшееся положение «за исключением буквально трех-четырех фигур: Сабуров, Шохин… Федоров».
Он заявляет, что «экономической программы у Ельцина нет и быть не может… Само существо антикризисной стабилизационной программы, которая сейчас единственная и может привести к каким-то серьезным результатам, противоречит установкам Ельцина, его социальной базе–широким слоям населения. Они воспринимают его как харизматического лидера, абстрактного защитника своих интересов. И любые действия, которые будут восприняты широкими слоями общественности как идущие вразрез, размывают политическую базу Ельцина».
Констатация верная, однако не учитывающая одного обстоятельства: сам Ельцин, когда все это говорилось, уже сделал выбор между собственной популярностью и реальными действиями по спасению ситуации в стране. Только этого пока еще никто не знает. И потому экономист Алексей Улюкаев (ныне заключенный) на страницах «Московских новостей» в статье «100 дней Бориса Ельцина» как бы пытается подсказать главе государства, что нужно сделать «здесь и сейчас».
В условиях распада союзных властных структур автор предлагает комплекс односторонних реформаторских действий: укрепление рубля, как российского рубля, создание на его основе рублевой зоны с жесткой финансовой дисциплиной, расчеты с ее неучастниками на основе валютных курсов спроса и предложения. Им также предлагаются быстрая, преимущественно коммерческая (без раздачи бесплатных бонусов и сертификатов) приватизация, отказ от раздувания социальных программ, прежде всего, от губительной индексации. В основе всего должны быть два структурообразующих стержня–либерализация цен и бездефицитный бюджет.
Говорит Алексей Улюкаев и о недопустимости сохранения фиксированных цен межреспубликанского обмена. По его мнению, у России есть три потенциальных сценария осени-зимы. При этом шанс на спасение дает только один–проведение россиецентричной политики реформ: острая, но краткосрочная инфляция с гашением ее социальных последствий посредством западной помощи, резкое падение популярности российского руководства. Этот вариант рассматривается в «Московских новостях» как самый маловероятный.
Однако ставка будет сделана именно на него. «Идея «рывка», «скачка», «броска» необычайно близка характеру Ельцина, – пишет в книге «Ельцин» Борис Минаев. Он верит в этот рывок отчаянно, безоглядно, на протяжении всех лет своего президентства». И в этой книге, и в «Записках Президента», выбор модуля реформ и команды, встреча и разговор с Егором Гайдаром, произошедшие в середине октября, описаны достаточно подробно. «Настала пора, –пишет Ельцин, –привести экономиста со своей концепцией, со своей командой».
Бывший тогда Госсекретарем Геннадий Бурбулис по этому поводу рассказывает:
«Ельцину не нужны были старые госплановские традиционные реформаторы: Скоков, Попов, Абалкин. Он был человек крупный и понимал, что нужно что-то новое. И этим новым были две фигуры: Явлинский и Гайдар. Явлинский ушел в межреспубликанское правительство. Кроме того, у него была позиция: буду делать только то, что хочу, а то, что надо, но не хочу, я делать не буду. Показав в Сочи Борису Николаевичу наработки Гайдара, я сказал: «приедете в Москву–будете с ним встречаться»… Окончательно для Ельцина стимулом, мотивом для принятия решения явилась личная встреча с Гайдаром. Когда Борис Николаевич, человек не без психологического изящества, не без какой-то внутренней эстетики, встречается с человеком, который ему по этим параметрам не уступает, то для Ельцина это был сильный удар. При этом он видит молодое дарование, которое достаточно спокойно и очень четко излагает свои взгляды, в отличие от разного калибра косноязычных невежд, от которых ему за эти полтора года пришлось наслушаться всякой самоуверенной болтовни. Когда он получает убедительные ответы на сложнейшие вопросы и при этом еще и перечень мероприятий как это делать… Ельцин был человеком, который понял чрезвычайный риск получения власти без ресурсов, без инструментов. И он увидел, что решение в принципе одно. Их не несколько, оно одно».
Этим шагом была наконец-то прервана традиция, когда кто-то готовит программу, а потом правительство ее якобы осуществляет, даже не включив ее разработчиков в свой состав. Именно так было на союзном уровне в окружении М. Горбачева, когда проработанные программы преобразований Абалкина и Аганбегяна, Явлинского и Шаталина оказывались в «братской могиле», вначале правительства Н. Рыжкова, потом правительства В. Павлова. То, что никакого другого варианта спасения российской экономики из-за бездарно упущенного времени уже просто не существовало, сегодня, 30 лет спустя, еще более очевидно.
Анализируя уже реализованные сценарии «выхода из социализма», автор и исполнитель польской «шоковой терапии» Лешек Бальцерович (кстати, ни он, ни избравший тот же путь Егор Гайдар этот термин никогда не использовали) в выступлении в Высшей школе экономики, посвященном 20-летию реформ, сказал очень образно: «пожар нельзя тушить медленно». И этот «пожар» был в экономике только двух стран–Польши и России. В Чехии инфляция была на уровне 10% в год, в Венгрии - на уровне 30% в год. В Польше и у нас она достигала 40-50 % в месяц!
Были, конечно, и различия между Россией и Польшей.
Во-первых, в Польше цены на продовольственные товары были отпущены (именно отпущены, а не повышены, как это сделал Павлов) еще последним коммунистическим правительством.
Во-вторых, в Польше не было огромного военно-промышленного комплекса, а вместо нашего агропромышленного комплекса были крестьянские хозяйства. Впрочем, как говорит Л. Бальцерович, это не мешало именно крестьянству, приученному социализмом к дефициту продуктов, в отношении реформ быть наиболее агрессивной средой.
В-третьих, в Польше не было такого большого количества неформальных связей, позволявших бывшей номенклатуре иметь более привилегированные стартовые условия в бизнесе.
В-четвертых, как очень точно недавно подметил научный руководитель Высшей школы экономики Евгений Ясин, поляки после краха коммунизма почувствовали себя свободными, россияне–гражданами развалившейся империи.
В-пятых, Польша с самого начала получила необходимую финансовую помощь Запада, значительное сокращение задолженности и доступ к европейскому рынку.
В то же время польский опыт показывал, что наиболее радикальные шаги нужны в первые месяцы, когда необходимо, чтобы масса денег росла медленнее цен, когда ощущается дефицит наличных средств на предприятиях и недостаток банковских кредитов. Это самый рискованный отрезок пути, когда неизбежно оживляются многочисленные группы давления. В той же Польше возмущенные толпы неоднократно сжигали чучело Бальцеровича, любившего повторять -«рискованный вариант–лучше безнадежного». А участница одной из демонстраций коза Белла, сопровождавшая плакат «Пусть Бальцерович доит ее, а не нас», даже была принята на баланс министерства финансов.
«Хорошо помню, –вспоминает Лешек Бальцерович, –1991 год в Москве. Я тогда возглавлял польскую правительственную делегацию. Мы сидели с Гайдаром и его командой, пили чай с бутербродами и обсуждали подходы к реформам. А потом вместе с Егором мы были у Ельцина, который спросил у меня: «Как идут дела в Польше, и что будет в России?» Я посоветовал подготовиться к неприятным сюрпризам. В России было больше политического сопротивления, меньше времени на претворение в жизнь задуманного. В моем распоряжении на первый период реформ было три года, а у Егора был только год».
При этом в Польше был поддерживающий правительство Мазовецкого парламент, в России–нет. Почему Б.Н. Ельцин не пошел на выборы нового парламента–отдельный вопрос. Однако сделать это в ноябре–декабре было невозможно ни по временным, ни по финансовым причинам. «Сеткой безопасности» реформ во многих восточноевропейских странах была люстрация (по-латыни - очищение)–законодательный запрет представителям прежней коммунистической номенклатуры, сотрудникам и агентам госбезопасности занимать государственные должности. В том же 1991 году в Чехии был принят «Закон о незаконности коммунистического режима», в котором, в частности, говорилось:
«Коммунистическая партия Чехословакии, ее руководство и члены несут ответственность за методы осуществления власти в период с 1948-1989 г.г., а именно, за программное уничтожение традиционных ценностей европейской цивилизации, за сознательное нарушение прав и свобод человека, за моральный и экономический спад, который сопровождался судебными преступлениями и террором против носителей других взглядов, за подмену существовавшей экономики директивным управлением, уничтожение традиционного права на собственность, злоупотребление воспитанием, образованием, наукой и культурой ради политических и идеологических целей».
Под действие этого закона попало около 150 тысяч человек. Впоследствии право знакомиться с досье спецслужб стало использоваться в Чехии в политических целях. Были обнародованы даже материалы допроса действующего президента Вацлава Гавела прошлых лет. В результате которого сотрудник госбезопасности сделал вывод, что Гавела можно рассматривать как «возможного кандидата на сотрудничество». Чехия–особый случай люстрации, но надо иметь в виду, что после введения в Чехословакию советских танков в 1968 году, люстрация строителей «социализма с человеческим лицом» была по масштабам не меньшая. В других странах–Болгарии и Венгрии, Словакии и Латвии процесс очищения проходил в более мягких формах.
О допущенной ошибке - игнорировании создания политической подушки безопасности экономических реформ - Борис Ельцин потом будет жалеть: «Да, наверное, я ошибся, выбрав главным направлением наступление на экономическом фронте, оставив для вечных компромиссов, для политических игр поле государственного устройства».
Проведенные ВЦИОМ в октябре опросы общественного мнения показали сложное отношение населения к тем шагам, которые было необходимо осуществить. Выяснилось, что более половины опрошенных высказываются за «более быстрые, решительные изменения», и лишь каждый четвертый заявил, что действовать нужно осторожно, осмотрительно. В то же время, если ускоренную приватизацию жилья поддерживали две трети, разрешение свободной купли-продажи земли–более половины, то ускоренную приватизацию предприятий 44%, а переход к свободным ценам всего 26% опрошенных. Однако отступать было уже некуда. «Польский шлагбаум»на пути к непопулярным мерам фактически был открыт.