Бюрократический рынок
Скрытые права и экономическая реформа
Кажется, что по прошествии шести лет перестройки к нам впервые приходит понимание того, что проблемы страны и экономики совсем не так просты, как они представлялись в ее начале большинству людей. Шесть лет назад отправная «прогрессивная» точка зрения уверяла страну, что для успешного и скорого приобщения к благам зарубежной цивилизации нам необходимо лишь уничтожить преграды, чинимые старым командно-административным режимом. Стоит только поприжать бюрократов и убрать их с экономической сцены, как вместе с ними уйдут и старые порядки, поменяется образ жизни, и, взявши за пример зарубежные модели, мы заживем в скором времени «как надо». Ведь там, «за бугром», есть все: и демократия, и рынок, и сытая жизнь. Разногласия касались того, чего и сколько нужно «стащить» с Запада для нашего преуспевания.
Руководствуясь подобными представлениями, разрабатывали программы реформирования общества и экономики путем слизывания популярных восточноевропейских и западных схем с оглядкой на нашу политическую борьбу. За все шесть лет перестройки не было предложено ничего нового, необычного, парадоксального, отвечающего сложности задачи реформирования советской экономики. (Заметим для контраста, что в маленькой Чили реформы меньшего масштаба породили вошедшие в мировую экономическую классику частную систему социального обеспечения, фокусировку социальных программ, прекрасную налоговую систему.)
Программы не работали: ни общество в целом, ни экономика, ни политика не воспринимали их адекватным образом. Закрадывающиеся сомнения относительно их реализуемости постепенно сформировали мнение о недостатке радикализма. Мол, все дело в том. что мы недотягиваем исключительно из-за отсутствия решительности, пытаемся реформировать «мелкими шажками», а надо взять и ударить с полной силой. Программа «500 дней» и предприняла такую попытку идти быстро и решительно единым фронтом по всем направлениям. Ее лейтмотив—давайте все переделаем, все перестроим, все заново сорганизуем и… заживем в обозримом будущем счастливой жизнью. Система, однако, «не взяла» и эту программу.
Причиной неудач как этой, так и других программ рыночных реформ было не только то, что авторы пытались построить неведомый населению, и им в том числе, западный рынок (отсюда постоянные апелляции к западным экспертизам), но и глазным образом незнание страны, в которой они собирались проводить реформы. Последнее было не их виной, а всеобщей бедой. Десятилетия запретов на гласное обсуждение проблем государства привели к полному самонезнанию страны вне рамок обыденной жизни и узкой профессиональной деятельности. Осмысление всей страны целиком зижделось на школьных и вузовских учебниках социальных наук, а также на клише западных радиостанций. Не случайно поэтому, конечно, что экономические реформы были нацелены на реформирование не реального существующего вокруг нас хозяйства, а иллюзорной экономической модели, в которой причудливо отражались все перечисленные выше источники информации о Союзе. При этом вся народная экономическая жизнь —начиная с шоферов государственных машин, спасающих экономику страны частным извозом, до секретарей обкомов, спасающих свои области путем обмена товарами с другими областями, или министерства, торгующие лицензиями на экспорт, —не укладывавшаяся в эти схемы и существующая вне официально проторенных путей, игнорировалась реформаторами как второстепенная и подлежащая немедленному исправлению, как своего рода необходимые, но неприятно пахнущие социальные «экскременты», о которых не принято говорить в приличном обществе.
БРЕЖНЕВСКАЯ СИСТЕМА СПАСЛА ПЕРЕСТРОЙКУ ОТ ЭКОНОМИЧЕСКОГО КРАХА
Школьные представления об устройстве окружающего нас общества нашли свое отражение в главном экономическом мифе периода перестройки: теории избавления от «административно-командной системы». Людям, осмысливавшим практику планирования в СССР, известно, что уже в 60-х и тем более в 70 — Г.О-х годах командной экономики в действительности уже не существовало, а действовала другая система, основанная на трясине ведомственных согласований. Советские исследователи П. Авен, С. Белановский, В. Константинов, С. Кордонский, Ю. Родный, В. Широнин и автор этой статьи назвали ее экономикой согласований. На Западе такого рода системы называются ярким термином, введенным американским экономистом, лауреатом Нобелевской премии Дж. Бьюкененом: бюрократический рынок.
Типичная схема управления экономикой в брежневскую эпоху выглядела следующим образом. Предприятия делали заявки на ресурсы, которые суммировались, поднимаясь вверх по административной лестнице, пока не достигали органа власти, полномочного дать задания производителям. Затем эти задания распределялись между предприятиями-изготовителями, которые в ответ предъявляли встречные требования к поставкам входных ресурсов, так что цикл планирования повторялся снова и снова.
Планирование начиналось не «сверху», как в сталинской командной системе, а «снизу» и носило не директивный, а согласующий и итеративный (повторяющийся) характер. Движение заявок — «вверх» и заданий — «вниз» сопровождалось ожесточенными торгами начальства с подчиненными за минимальные производственные задания и максимальное ресурсное обеспечение.
Система вертикальных торгов дополнялась нелегальными, легализируемыми или легальными горизонтальными торгами — обменами между организациями. По мере роста и усложнения экономики и увеличения потоков заявок в верхних эшелонах власти возникала настоящая управленческая «пробка». И распределение ресурсов с помощью вертикальных торгов становилось все более затруднительным. Поэтому значение горизонтальных обменоз непрерывно росло. Не-которыэ исследователи прикидывали, что к концу брежневского периода на долю таких обменов в совокупности приходилось более 2/з всех распределявшихся в стране ресурсов. (В перестроечные времена эти горизонтальные обмены спасут экономику от краха, породив современный советский региональный бартерный рынок.)
Вертикальные и горизонтальные торги в сильнейшей степени зависели от бюрократического статуса партнеров. Поэтому на развитом советском бюрократическом рынке поздней брежневской эпохи торговали не только товарами и услугами, как на Западе, но и всем, что имеет цену в иерархическом обществе: положением в обществе, властью и подчинением, законами и правами их нарушать, квалификационными дипломами. Секретарь сельского районного комитета партии мог «придержать» прокурора, чтобы председатель колхоза имел возможность незаконно нанять шабашку, которая позволит вытянуть план и колхозу, и району. Такие обмены не являлись и не являются коррупцией (в смысле преступления), а сложной системой всеобъемлющего бюрократического рынка, где все покупается и продается.
Перерождение командного общества в торговое имело своим результатом колоссальные изменения в жизненном укладе страны. Обменные отношения, при которых обо всем надо договариваться, охватывая все более широкие сферы общественной жизни, начали формировать своего рода обычное право (право, построенное на обычае). Б результате резко расширились массовые экономические и политические права населения, руководителей и организаций. В качестве примеров укажем на происшедшие в брежневскую эпоху паспортизацию сельского населения, расширение имущественных прав граждан на находящееся в их найме государственное жилье, стабилизацию кадровой политики в отношении номенклатуры, реальное правовое обособление хозяйственных единиц и ведомств.
Обменные отношения активно взялись также за нивелировку общественных статусов. Были десакрализированы руководство, ордена, титулы, звания. В результате из иерархического общества развивалось горизонтальное, демократическое. При этом происходило также и уменьшение неравенства сословий (например, с 60-х годов исчезли домработницы).
Поразительно, что изменился характер даже производственных отношений внутри предприятия, где во всем мире, как и до брежневщины у нас, господствует подчинение. Обычно работник, нанимаясь на предприятие, продает не только и не столько свой конкретный труд, но и свое подчинение в рамках непосредственных производственных обязанностей. У нас же между исполнителем и начальником действуют «свежеконтракткые» отношения, в которых никто никому ничего не должен. Заметим в связи с этим, что, на мой взгляд, одной из причин провала недавнего путча была переоценка его организаторами команд, тых отношений в руководимых ими структурах.
Брежневский бюрократический рынок оказался способным решать задачи, перед которыми пасуют другие социально-экономические системы: стихийную децентрализацию и дерегулирование. Все больше и больше прав выменивали и вменяли себе низовые звенья иерархий и отдельные личности. Эти права закреплялись обычаем, который в ряде случаев отливался затем в юридические нормы.
Перестройка, нанеся мощный политический удар по иерархи, ческим структурам, резко ускорила происходившие до нее процессы. Заметим, что в ее начале страна утеряла, по всей видимости, последний шанс воспользоваться остатками командных методов для преобразования народного хозяйства. В конце 70-х — начале 80-х годов диктатор-рыночник (а-ля Пиночет), возмож. но, был бы в сбстоянии употребить их для проведения сверху приватизации и дерегулирования в интересах номенклатуры, что, однако, потребовало бы смены политического знамени с коммунизма на антикоммунизм. К несчастью или к счастью, этого не произошло, и начался многолетний обман страны последовательными моделями хозрасчета и аренды, которые с охотой поставляла вышедшая тогда из подполья научная школа «сделаем, как в Венгрии и Югославии».
Внедрение этих моделей в сочетании с политической атакой на бюрократию окончательно расшатали иерархические вертикальные торговые отношения и создали вакуум управляемости народным хозяйством, который наиболее отчетливо проявился в конце 1989 — начале 1990 года. В тот период директора предприятий испытывали не столько недовольство, сколько растерянность, вообще не понимая, как жить и решать производственные проблемы.
И тогда вопреки дезорганизующим действиям высших эшелонов власти «снизу» возникла спонтанная, самостийная система, спасшая народное хозяйство от гибели. Сформировался новый экономический порядок, который не был ни изобретен, ни внедрен сверху. Жизнь подтвердила гениальное высказывание выдающегося австрийского экономиста, лауреата Нобелевской премии Фридриха фон Хайека, который считал спонтанный порядок более важным и предшествующим организованному порядку.
Старые брежневские горизонтальные обменные отношения послужили основой формирования нового промежуточного типа экономики — регионального бартерного рынка. Предприятия объединились в региональные синдикаты-пулы, часто совпадающие с областями, выставляющие требования другим синдикатам по принципу: если вы не дадите нам то, что нам нужно, то и сами нс получите ничего. Так, например, Архангельская область потребовала продовольствие в обмен на лес и бумагу, а Латвия была вы. нуждека поставлять Ленинграду мясо, поскольку тот производит запасные части для лифтов. Столь часто критикуемое экономическое обособление регионов и связанный с ним запрет на вывоз товаров явился необходимой предпосылкой эффективного функционирования регионального бартерного рынка, обеспечивающего выживание экономики.
В настоящее время региональный бартер и старая бюрократическая торговля являются, по-видимому, важнейшими способами внутреннего оборота товаров. За ними следуют внутрисоюзные обмены за валюту и по свободным рублевым ценам.
Хотя региональный бартер является чрезвычайно грубой рыночной системой, потребительский спрос играет на нем такую же важную роль, как и на нормальном рынке. Именно успехам бартера мы обязаны в 1990 г. беспрецедентному росту производства товаров длительного пользования: холодильников (10%), цветных телевизоров (14%), сохранению объема производства сельскохозяйственной пищевой продукции. В наиболее выгодном положении оказываются сейчас регионы — производители универсальных, всем необходимых товаров: продовольствия, топлива, бумаги, шин и т. п., а также экспортных товаров, не контролируемых центральным правительством, а в наименее’ выгодном — производители сложной машиностроительной продукции, на которую очень мал сейчас внутренний спрос. Успешному функционированию бартерной экономики мы обязаны также первыми кризисами, затронувшими не производящий потребительские товары ВПК и Москву, основной товар которой — управление страной — более не находит уже достаточного спроса.
Бартерная экономика, кроме того, во многом блокирует негативные воздействия инфляции на коммерцию и тем самым защищает экономику от финансовой политики правительства. В перспективе бартерная экономика будет, по-видимому, деформироваться в денежную, но из-за нелегитимности и неясной стоимости совзнаков не в рублевую, а в долларовую.
Перестройка резко ускорила и процесс формирования собственнических прав. Подрыв вертикальных субординационных отношений привел к мощному перемещению административных прав к нижним уровням иерархий. В результате государственная собственность в ее обычном понимании (т. е. производства, ’ подчиняющиеся по крайней мере командам центральной власти), уже крайне ослабленная в предшествующий брежневский период, почти всюду аннигилировала.
Полученные «низом» права стали бурно перераспределяться между руководителями различных иерархий и уровней, а также антрепренерами новых коммерческих структур (которые тоже имели важные права быть свободными от многих государственных ограничений, а также располагали свободными денежными средствами). Прежняя система размытых прав, согласованная со старым строем, бюрократическим рынком, стала переоформляться в новую, согласующуюся с новым строем — бартерным рынком. Новый промежуточный тип рынка, приближенный к нормальному товарно-денежному, породил и правовую систему, приближенную к нормальной частнособственнической.
В наиболее законченной форме этот процесс реализуется сейчас в виде спонтанной приватизации государственного имущества. Номенклатура (деидеологизированные партработники, руководители предприятий и ведомств), особенно среднего и младшего возраста, владельцы кооперативов и СП, новоизбранные депутаты местных Советов использовали перестроечное законодательство, чтобы начать приватизацию в свою пользу. Бот два характерных примера.
Группа предприятий создает свой коммерческий банк и вкладывает в него средства. Банк, таким образом, принадлежит предприятиям и управляется ими согласно воле их директоров. Затем предприятия выпускают акции, которые приобретаются коммерческим банком, и он тем самым становится собственником предприятий. Читателю предоставляется возможность догадаться, кому принадлежит вся эта «финансовая группа».
Кооператив совместно с госпредприятием собирает деньги, чтобы выкупить последнее. Соль состоит в том, что предприятие и само могло бы выкупить себя, взяв кредит и расплатившись с долгами за счет повышения цен, ко тогда директор получил бы столько же, сколько и все остальные работники, что реально не отвечает уже сложившемуся распределению имущественных прав. Поэтому ему выгоднее войти в долю с кооперативом, одновременно став его совладельцем (чтобы сделать это «чисто» — через другой, промежуточный, кооператив).
Взгляд на страну не как на единую фабрику, а как на уродливую торговую организацию радикально меняет подход к проведению реформ. Рынок, во первых, не надо строить и придумывать. Он уже существует, но является неэффективным. Речь, таким образом, идет не о его создании, а о развитии. Не надо также тратить все силы на борьбу с командной экономикой, последние остатки которой быстро деградируют, а также принимать одну за другой безумные антикризисные программы, которые мешают работать и развиваться имеющемуся рынку и каждый раз ввергают его в кризисное состояние. Во-вторых, общество, построенное на торговле, как мы имеем возможность наблюдать, плохо поддается административно-командному реформированию, и ему нужны принципиально иные методы трансформации.
Как же превратить этот уродливый рынок в эффективный? Рецепты экономического процветания — частная собственность, последовательное проведение в жизнь принципов экономической свободы (дерегулирование), твердые деньги — известны с давних времен, и, если иметь в виду конечную цель преобразований, с ними трудно спорить. В нашей стране, однако, под рыночными лозунгами понимается еще и кое-что другое: изобрести, сидя в правительстве, в Архангельском, в союзном или российском парламенте, новую жизнь для страны, не имеющей понятия о рынке, научить народ жить. Соответственно придумать, кому стать собственниками, кому и как торговать, и при этом, что обычно не подчеркивается авторами программ, запретить остальное, выходящее за рамки придуманных ими схем.
При этом такие «сторонники частной собственности» игнорируют действительность, в которой, хотелось бы еще раз подчеркнуть, де-факто государственной собственности почти уже не существует. На каждый кусок общественного имущества заявлены чьи-то «права обычая», и отобрать их без насилия невозможно. Вообще, хотя ученые и юристы еще не описали «скрытые обычные права» в нашем обществе, это не мешает каждому индивиду бешено защищать их, когда кто-то пытается их нарушить. Борцы за насильственную приватизацию — новые большевики, на этот раз рыночные. И если прежние были «с Лениным в башке и с наганом в руке», то у новых большевиков место ленинского коммунизма занял такой же вымышленный рынок. К счастью, государство сейчас беспомощно, а народ России так устал от насилия, .главным образом государственного, что идея не выглядит достаточно реальной вопреки мнению депутатов-приватизаторов. Но даже если бы «черный передел» и был возможен, трудно было бы воспитывать уважение к частной собственности, необходимое для нормального функционирования рынка, после того как она была бы беззастенчиво попрана.
Людям, которые хотят, например, засунуть фермеров на якобы государственные колхозные земли, я бы посоветовал, по аналогии, попробовать подселять новых жильцов в чужие квартиры на якобы государственную жилплощадь (как это делалось в 20—30-х годах). Принимая нынешний закон о земле, российские власти нарушают обычное право и подставляют под удар как реальных собственников, так и тех, кому они обещают покровительство при грабежах.
Экономическая проблема состоит, однако, в том, что имеющимся сейчас у собственников набором прав неудобно пользоваться. Для того чтобы экономика работала эффективно, эти права должны быть добровольно перераспределены, обменены. Именно эту задачу и решает сейчас спонтанная приватизация.
Вместо того чтобы произносить проклятия по адресу консервативных председателей колхозов, не пускающих фермеров в свой огород (удивительно почему, не правда ли?), настоящим рыночным реформаторам следовало разрешить директорам при согласии колхозников и местных властей делать с землей, техникой и постройками все, что им заблагорассудится: продавать, менять, сдавать в аренду. Можно поручиться, что и скорость приватизации (заметим, добровольно!), и ее результаты были бы на порядок выше.
Тот же подход — торговля (или обмен) правами — может быть реализован и при приватизации других предприятий. Если руководство предприятия, его вышестоящее начальство, коллектив, поставщики и потребители как-то договорились между собой о том, что делать с предприятием, законы не должны им мешать.
Можно возразить, конечно, что при таком разделе «государственной» собственности разным людям достанутся разные куски общественного пирога. Равенство, однако, еще не справедливость, и настаивать на нем не более естественно, чем на равенстве ума или здоровья (последние, согласитесь, гораздо важнее). Кроме того, психологически все останутся недовольны при любом дележе. Наконец, что самое глазное, экономическая ситуация в стране будет многократно, резко и непредсказуемым образом меняться. В этих условиях сохранить раз возникшее богатство возможно только с помощью удачи или Бога. Потери же от затягивания приватизации и низкой квалификации собственников для страны и каждого ее жителя чрезвычайно велики. Иметь мясо и носки в магазинах хорошо всегда, независимо от того, произведены ли они бывшим аппаратчиком или интеллектуалом-демократом.
Торговля правами должна использоваться и для дерегулирования — избавления коммерции от связывающих ее сейчас пут. На нынешнем уродливом рынке основная масса коммерческих операций находится под запретами, в которых заинтересованы как группы, непосредственно получающие от этого выгоды, так и сами контролирующие органы, получающие доходы от разрешения переступить через запрет. Попытки снять запреты наталкиваются на яростное сопротивление тех, кому удобно их существование и кто рассматривает вытекающие из их существования дополнительные доходы как свое неотъемлемое право. Такими паразитами являются все: и население (и в том числе автор этой статьи), покупающее продукты питания дешевле рынка, и центральные газеты, требующие бумагу по льготным ценам, и Совет Министров СССР, контролирующий экспорт, и практически вся советская экономика, получающая энергию от собственных поставщиков по ценам намного ниже мировых. Чтобы решить эту проблему, необходимо, во-первых, признать законными все имеющиеся сейчас явные и скрытые права, связанные с наличием запретов, и, во-вторых, разрешить заинтересованным сторонам договариваться о передаче прав на взаимовыгодных условиях.
Местным органам советской власти следует, в частности, вместо того чтобы повышать розничные цены на продукты питания, выкупать у населения права пользоваться дешевой государственной системой продовольственного снабжения (удостоверением которых служат обычно карточки). Освободившиеся при этом продовольственные ресурсы должны продаваться по свободным рыночным ценам, обеспечивая местные власти необходимыми для выкупа финансовыми средствами.
Почему же, наконец, перестроечное экономическое законодательство носит столь нелепый характер? Причина, мне кажется, в том, что в стране, где только еще происходит вызревание рыночных институтов, экономические законы должны писаться не президентами и депутатами, а народным хозяйственным опытом. Именно так возникла основная масса законов, регулирующих хозяйственную деятельность в государствах, которые мы теперь берем за рыночный образец. Право, на основании которого функционирует там рыночная экономика, —обычное, основанное на обычае.
В нашей стране с рыночно-неграмотными, зараженными социалистическими и постсоциалистическими мифами, проторговавшимися государственными структурами нелепо ожидать формирования сверху эффективного законодательства. К тому же спонтанные процессы сейчас намного опережают теоретические конструкции экономистов, не говоря уже о неуклюжем законотворчестве. Поэтому было бы лучше прекратить изобретать из головы все новые и новые законы и самоуверенно спасать Россию. Вместо этого надо попытаться кодифицировать (оформлять в виде законов) происходящие сейчас бурные процессы.
Желательно, чтобы это происходило на нижнем уровне управленческой иерархии, максимально приближенном к практике, для чего необходимо санкционировать региональную законодательную деятельность. Всероссийские законы могли бы тогда обобщать местный юридический опыт. Напомним в связи с этим, что знаменитое английское «common law» (общее право) сформировалось как сумма местных правовых систем. Вообще рыночная экономика никогда еще в истории не зарождалась и не имплантировалась в такие крупные унитарные государства, как Союз или Россия. Тот факт, что штаты США имеют свои хозяйственные законы, — отнюдь не игра исторического случая, а экономическая необходимость.
Заметим, наконец, что желательно было бы изменить и саму идею закона. Пока законом у нас считается любой печатный текст, за который подняло руки некоторое количество людей, оказавшихся депутатами, или очередной указ президента. Настоящие законы не содержат в себе произвола и являются формализацией народной жизни. И пусть не жалуются наши власти, что законы и программы не работают. Они работают ровно настолько, насколько отражают реальность.